...Набуксовавшись на узких песчаных проселках, к вечеру они все же пробились к глухой селигерской деревне, где отшельничал Левашов. Ирина едва его узнала. Дочерна загорелый, с высветленными солнцем и солью усами и бородой он напоминал средневекового новгородца или помора. Как рассказал ей по дороге Андрей, он оставил свой НИИ и несколько лет уже плавает на новороссийских танкерах инженером-электронщиком, обретя желанную свободу научной мысли, финансовую независимость и право отдыхать по своему усмотрению четыре месяца в году. И сейчас проводит очередной отпуск в рыбалке и размышлениях.
...День медленно, как это бывает только в северной России в разгар лета, угасал, и его закат был полон неизъяснимой и непонятной тому, кто сам не видел, прелести.
Они втроем сидели в дальнем углу усадьбы, как назвал Левашов купленный в прошлом году громадный пятистенок из кондовых бревен с вырезанной на фронтоне датой: "1914", с заброшенным и выродившимся яблоневым садом. Внизу блестела гладь Селигера, за нешироким плесом отражались в воде стены и башни древнего монастыря, который никто не пытался охранять как историческую реликвию по причине абсолютной удаленности от всякого подобия цивилизации, а дальше, за островом Столбным, склонялось к закату большое медное солнце. В камышах на берегу шелестел ветер.
Они сидели в дряхлых плетеных креслах, не спеша отхлебывали пиво из тяжелых, как трехдюймовые снаряды, литых стаканов, и Новиков близко к тексту пересказывал Левашову то, что узнал от Ирины, а сама она, словно это ее никак не касалось, смотрела по сторонам совершенно отсутствующим взглядом, демонстрируя то ли полное доверие к мнению и позиции Новикова, то ли, наоборот, желая показать, что она не хочет иметь со всем этим ничего общего.
Левашова ее поведение нервировало, он все пытался понять, в чем вообще смысл ситуации, при которой его вынудили присутствовать, и не напоминает ли это семейную сцену, когда супруги общаются через посредников.
Ему также приходилось думать, как расценить вновь возобновленную связь Новикова и Ирины, и уж потом, в третью только очередь, до него дошел истинный смысл и суть разговора.
— Знаете, мальчики, вы тут общайтесь, а я пойду по деревне пройдусь. Сто лет не видела такой глуши. К озеру спущусь...
Ирина ушла, друзья остались вдвоем.
— И все так и есть? — после долгой паузы спросил Левашов.
— Нет, пошутить захотелось.
— И ты ей веришь?
— Не хотел бы, но...
— Сподобились. Впрочем, это даже справедливо. Я об чем-то эдаком всю жизнь мечтаю.
— Концерт по заявкам продолжается. К твоей теме это близко?
— Не слишком. Я больше искривленными пространствами интересуюсь. Но кое-что позаимствовать можно. Например, идею канала. Пробой через время, но значит — и через пространство тоже. Как-то же она к нам попала.
— Ну, поговори с ней. Может, что и выяснишь. Правда, состояние у нее сейчас... Смотрю, и душа переворачивается... Я ее чего и привез: глядишь, рассеется. И тебя поконсультирует по старой дружбе...
— Дружбе... — покривился Левашов. — Ты же знаешь, как она ко мне относится.
— А вот она уверена, что это ты ее терпеть не можешь. Интересно, да? "Синдром Левашова" — хорошее название для специфических форм определенного недуга, когда скрытые эмоции из подсознания, вытесняясь в сознание, преобразуются в псевдонеприязненное отношение и поведение при общении с возбудителем. Красиво сформулировано? Продаю...
— Да пошел ты со своим юмором...
— Чтобы я так был здоров, сказали бы тебе в Одессе. Скажи лучше, а тебя что, совсем не задевает, что она оттуда?
— Что она _оттуда_ или что _она_ оттуда?
— Второе.
— Знаешь — абсолютно. Для меня она — та же самая Ирка.
— В которую ты, как я теперь понял...
— Может, прекратишь?
— А зачем? Кстати, она не только свободна сейчас, а жутко одинока. Космически... Гляди, каламбурчик вышел.
— А ты?
— Я... Мой поезд уехал вон аж когда... И окромя сентиментальных воспоминаний и суровой мужской дружбы, нас с ней ничего не связывает.
— Мели, Емеля... Развелось психологов, а нет, чтобы девушке попросту в глаза посмотреть. Стала б она с каждым недоумком за полтыщи кэмэ ни с того ни с сего гнать... Поверь моему опыту. Особливо у замужних, году так на третьем-пятом, сентиментальные воспоминания способны превращаться в материальную силу...
— Ладно, размялись. Давай по делу.
...Ирина вернулась, когда уже почти стемнело. Ее прогулка по деревне не вызвала у местных жителей, проживающих тут в количестве около пятнадцати человек, никаких внешних проявлений интереса. Тут всяких туристов видели.
Мужчины встретили ее радостными возгласами и непривычными в их устах комплиментами, и она поняла, что ее дело плохо.
— Предлагаю считать сумерки сгустившимися и перейти в дом, а то свежеет, да и комарики... — сказал Левашов.
— Принято. Ведите меня...
Левашов зажег большую двенадцатилинейную лампу под зеленым абажуром. Пряный запах керосина, тьма, собравшаяся по углам из центра комнаты, мягкий золотистый отсвет свежевыскобленных и проолифенных бревенчатых стен сразу создали уют.
Ужин Левашов подал самый простой — уха и жареные грибы. Он не страдал комплексом Лукулла и с собой привез только табак и напитки, в остальном полагаясь на дары земли, воды и сельпо.
Так они и провели этот последний в ее памяти счастливый вечер. Неспешный ужин, разговоры, чай из самовара с гордой надписью по боку "Сукинъ и сыновья..." Словно между прочим касались бытовых подробностей первой Ирининой жизни, не уделяя им большего внимания, чем, скажем, рассказам Левашова о нравах грузчиков Латакии или воспоминаниям Новикова о встречах с американками из Корпуса мира.
И снова она поражалась выдержке своих друзей. Пусть она и знала их, как ей казалось, великолепно, но ведь были они для нее всего лишь люди, а она читала серьезные, не фантастические, философские книги, где рассматривались проблемы гипотетических контактов. И всегда в них более или менее явно проводилась мысль о шоке невероятной силы, тотальном комплексе неполноценности, угрожающем человечеству при встрече с высшим разумом. И выходило, что либо Новиков с Левашовым необыкновенно шокоустойчивы, либо просто не считают ее носительницей означенного высшего разума. Какой вариант для нее лучше, она пока не решила.
Наконец Левашов встал.
— Ну, хватит. Спать мы тебя положим наверху, есть там светелочка, в самый раз для тебя. Можно бы и на сеновале, да вот сена там нет уже лет тридцать.
...Она уже задремала и не знала, сколько еще друзья сидели внизу без нее. Дверь скрипнула и, открыв глаза, Ирина увидела, как вошел Новиков. Остановился у изголовья, постоял молча, словно не зная, что делать дальше.
— Ты что? — шепотом спросила она.
— Не спишь? Вот и я тоже.
Ирина села на постели, подвинулась к стене. Простыня соскользнула, открыв плечи и грудь. Она не стала ее поправлять.
Андрей присел рядом, провел ладонью по ее щеке. Она вздрогнула от этой привычной ласки и вдруг возникшего влечения к нему.
— Оставайся у меня. Если не противно теперь...
— Что ты говоришь!.. Тебе ж со мной нормально было?
Она не ответила. У нее все было совсем иначе, а у землян даже расовые и национальные различия имеют огромное значение.
Новиков снова погладил ее по щеке, шее, плечам. Неровно и шумно вздохнул:
— Олег там... неудобно...
Она отвернулась, подтянула простыню к подбородку.
— Все советуешься... У самого смелости не хватает? Или еще чего? Я тебе правду говорила — у тебя будет все. Любые возможности жить так, как хочешь. Деньги, книги, путешествия, почти вечная молодость, возможность влиять на судьбы людей и народов... Ты же всегда этого хотел, я помню. Так твои мечты — только жалкая тень того, что я тебе могу дать...
— Все-таки придется говорить сейчас. Я хотел утром. Слова, сказанные ночью, это, знаешь... — он махнул рукой. — Ну, слушай... Лично тебе я верю. Знаю тебя и в твоей честности не сомневаюсь. Но вот тем, кто тебя послал... Почему они не обратились к нам по-хорошему, в открытую? Значит, им есть для чего прятаться? Что это за мировые линии, куда они идут и как пересекаются — дело темное. Не для слабых умов. Может, их действительно надо разводить, сводить, менять историю и прочее? Допускаю, но согласиться не могу. У нас так не делается. В темную — в преферанс играть можно. Со своим ходом и семью взятками на руках. А быть слепым агентом не знамо у кого, играть под суфлера, не читавши пьесы... Нет.
Она поразилась твердости его тона. Пыталась его убедить, концентрируя все свои способности, но все оказалось бесполезным.
— Пойми, Ира, пусть ты во все веришь и считаешь, что так и надо. В конце концов, это твоя работа. Но я вам помогать не могу. У Земли свой путь. И — наши принципы. Если даже мой отказ ничего не изменит, если ты найдешь себе более покладистых, доверчивых или просто взыскующих благ помощников, для меня важно, что я в этом не участвовал... Я не считаю себя вправе решать за человечество, если даже поверю, что ему от моих действий будет лучше. А кроме того, я думаю, твоя работа вообще бессмысленна. История, мне кажется, настолько упругая штука, что силой с ней ничего не сделаешь. Сколько уже примеров было, даже в наши времена. И в ту, и в другую сторону. Баварская республика, Венгрия в девятнадцатом году, фашистские эксперименты, Чили, Португалия, Китай, волюнтаризм всякий... И все возвращалось на круги своя. В русло главной исторической последовательности. Да ты же сама истмат учила. Это, может, сейчас у вас там иначе считают, да и то, если в архивах покопаться, что-то похожее найти можно. У вас какой там способ производства?
Она с недоумением поняла, что не знает, как ответить. И сказала совсем другое.
— Но, может быть, те примеры и есть итог воздействия в нужном направления, а иначе...
— Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе.
— Возьми другие примеры, — не хотела сдаваться Ирина. — Вот если бы князь Владимир силой ввел другую религию, не православие, как бы сейчас выглядела наша история?
С острой радостью он отметил эту ее оговорку: наша.
Но промолчал. Сказал другое:
— Хороший пример. Но и здесь можно возразить, Он и выбрал именно православие, потому что другая религия просто не накладывалась на национальную идею и национальный характер. Но это уже повод для другого разговора. Давай пока оставим тему полуоткрытой. Смотри, Ирок, я с тобой честен до предела. Будь на твоем месте кто угодно другой, я бы считал своим долгом силой пресечь его деятельность. По законам военного времени.
— Вот даже как.. Спасибо... Шел бы ты правда вниз, Новиков. А то боюсь, передумаешь...
И только после этих слов он обнял ее, начал целовать, преодолевая молчаливое сопротивление. Она отворачивала голову, избегая его губ, но уже знала, что уступит, что его искренний порыв сейчас для нее важнее, дороже и гордости, и принципов, и так называемого долга.
...Утро настало серое, пасмурное, словно и не было накануне солнечного вечера и ясного заката. В плотной, словно придавленной рыхлыми низкими тучами тишине отчетливо слышался монотонный шорох медленного дождя.
Завтракать сели поздно, и за столом все время ощущалась общая неловкость, будто после ссоры, в которой все были не правы.
Первым вернулся к вчерашней теме Левашов. И то, что он сказал, словно бы выворачивало предложение Ирины наизнанку. Он, оказывается, давно уже занимался проблемой внепространственных переходов. И даже собрал установку, предназначенную для создания окна между двумя как угодно далеко разнесенными координатными точками. И хоть работала установка ненадежно и неустойчиво, на уровне первых телевизоров, иногда совмещение получалось вполне убедительное.
Ирина поразилась, как близко подошел он к решению, которое считалось вершиной развития неизмеримо дальше ушедшей науки и техники на ее родине. И Левашов предлагал ей поделиться своими знаниями и техническими возможностями, помочь довести до ума его конструкцию, одновременно, разумеется, отказавшись от своей галактической роли. Сменить, так сказать, флаг...
Она еще более была не готова к этому, чем они — к ее предложению. Даже нет, они были более готовы, у них сразу определилась позиция. Ирина же вдруг почувствовала себя голой на площади. Положение, из которого нет разумного и достойного выхода. Разве только прикрыться руками и бежать, куда придется.
Прикусив губу, она отвернулась к окну. И засмотрелась.
Сквозь мелкую сетку дождя пополам с легким туманом виден был мокрый лужок, раскидистая трехстволая береза, опустившая свои ветви почти до земли, а дальше расплывчато просматривались контуры безмолвных изб.
— Да, красиво... И грустно. Селигерское настроение... — тихо сказала Ирина. — Спасибо, мальчики, за откровенность. Вы всегда были настоящими друзьями. Главное — честными. А я поеду, наверное. Дел у меня много, да и муж беспокоиться станет. Ты как, Андрей, со мной поедешь или тут останешься?
— Не спеши, Ира, — попробовал ее удержать Левашов. — Пойдем, я тебе свою технику покажу. А если сразу не можешь от присяги отступить, так подумай: ведь когда мы с тобой эту штуку мою до ума доведем и обнародуем, история сама собой так изменится...
— Не положено передавать отсталым цивилизациям информацию или приборы, не соответствующие их уровню развития, — заявила она чужим голосом, лицо у нее было бледное и словно отсутствующее.
Новиков за ее спиной резко взмахнул рукой, приказывая Левашову замолчать. Олег пожал плечами.
— Ладно, Ира, поехали раз так... — сказал Новиков.
Уже садясь в машину, Ирина вдруг сказала Левашову:
— Будешь в Москве — заходи, подумаем, чем тебе можно помочь.
Новиков повернул ключ. На душе было погано.
Отъехав километров десять от деревни, он остановился.
В лесу дождь, и вообще-то очень мелкий, совсем почтя не ощущался, только шелестел не переставая в кронах медноствольных сосен. Песок дороги был поверху схвачен слегка намокшей и затвердевшей корочкой, будто снег — настом.
Тихо, сумрачно было в лесу, необычно, тревожно-торжественно, словно в заброшенном храме, где нет ни души, только почему-то горят, потрескивая, многочисленные свечи.
Ирина была совершенно городской женщиной, выросшей на московском асфальте, и безлюдный дремучий лес, совсем не похожий на тот, что окружал ее дачу, здесь, в сотне километров от ближайшего города, действовал на нее с необычной силой.
Ей не хотелось ни о чем говорить с Новиковым, но когда он открыл дверцу и протянул ей руку, молча подчинилась.
Она медленно шла рядом с ним, глядя себе под ноги, глубоко проваливаясь каблуками в песок, и вдруг ощутила, как начинает действовать на нее неяркая, но мощная красота окружающей природы.
— В березовом лесу — веселиться, в сосновом — богу молиться, в еловом — с тоски удавиться... Похоже? — нарушил тишину Новиков.
— Очень... Это ты сам придумал?
— Это лет за пятьсот до нас, наверное, придумано. Моими... нашими предками. Скажи, вот сейчас кем ты себя больше ощущаешь, Ириной Седовой или... как там тебя звали?
— Не будем об этом. Ты для этого только остановился?
— Не только. Я просто не хочу, чтоб мы расстались навсегда. Да, я перед тобой виноват. И тогда, и сейчас. Только прими, как смягчающее обстоятельство, что я всегда стараюсь быть честным.. Даже во вред себе.
— Новиков, ты знаешь, иногда мне хочется тебя ненавидеть.
— И сейчас. Сколько выгоды и удовольствия я извлек бы, завербовавшись в твои агенты. А я опять...
— У тебя в роду святых, случаем, не было?
— Святых не было. Но понятия о чести имелись. Возможно, и преувеличенные. Еще на Калке за ту честь головы клали. Кстати, и справка есть...
— От кого справка? — с веселым изумлением, впервые за этот день улыбнувшись, спросила Ирина. — От великого князя?
— Нет, из департамента герольдии. Деды-прадеды мои, к слову сказать, в бархатных книгах повыше Романовых записаны были, но по причине гонора и правдолюбия в основном в опалах пребывали.
— Вон как даже? А я и не подозревала, что с аристократом дело имела... Чего ж раньше этого не рассказывал?
— Черт его знает... Тогда у вас, девочек, совсем другие вещи в цене были.
— А я, наоборот, под тебя подстраивалась... Ладно, Новиков, прощаю я тебя. Раз уж ты такой... несгибаемый. Только, наверное, видеться мне с тобой трудно будет.
— Ну ладно, поступай, как решила. Только еще одно скажу, и все. Когда совсем уже кисло станет, и звезды твои тебе не помогут, и на земле друзей не найдется — вот тогда и вспомни про Андрея, сына боярского. "...И мечом и всем достоянием своим послужу честно и грозно, воистину и без обмана, как достоит верному слуге светлой милости твоей..." Так в свое время в клятвенных записях ручались. А про все остальное забудем. А если пока видеть меня не хочешь... твое право. Заслужил, значит.
Километров сто они проехали молча, а потом, будто ничего важнее ей в голову не пришло, Ирина спросила:
— А почему — сын боярский? Какое ты к боярам отношение имел?
— "Сын боярский" — это обозначение определенной категории военнослужащих в допетровские времена. Нечто вроде вольноопределяющейся гвардии. Потом дворянами стали называться.
...Вскоре, не без ее участия, Новиков уехал вновь. В очередную горячую точку планеты. И она смогла заставить себя не думать о нем и не вспоминать. Не испытывать грусти и боли, даже встречая изредка в газетах подписанные его именем статьи и репортажи. Но в душе прибавилось равнодушия и пустоты.
...И вот он снова сидит рядом с ней на диване, пришедший, как и обещал, по первому зову. Она чувствовала себя удивительно легко и хорошо сейчас, глядя на его лицо, слыша его голос, узнавая привычные интонации и жесты. Он расспрашивал о вещах совершенно несущественных и необязательных: о работе, о бывшем муже. И, не желая затягивать пустую беседу, она сказала, разом ставя все на свои места:
— Видишь, Андрей, по-твоему вышло. Пришло время...
— Острить мечи и седлать коней? Готов. Даже вдел ногу в стремя!
Словно вчера был тот разговор, так точно он попал в такт ее воспоминаниям. Ирина почувствовала, что глаза у нее вот-вот увлажнятся. Ослабли нервы. Или, напротив, отпускает перегрузка от сознания, что есть кому снять с нее давящую тяжесть.
— Вот так и выходит... Только ты у меня и остался, самый умный и самый верный...
Она рассказала ему историю с Берестиным и все, что ей предшествовало.
Новиков внимательно слушал, вертя в руках бокал на тонкой ножке.
— Нашелся, значит, герой-гвардеец. Ну, бог ему судья. А чего ж меня сразу не позвала? Такой ерунды я бы не сотворил.
— Я же знала твою позицию, и договор помню. Впрочем, тебя же и в Москве не было, раз ты к Новому году вернулся, это для меня все в неделю уложилось...
— Вот именно. Не верится мне что-то, недоговариваешь ты... Какая крайность была парня черт знает куда засылать? Сама же говорила, что все твои варианты вполне необязательны, и выбираешь ты их от фонаря, грубо говоря.. Не так?
В который уже раз Ирина поразилась невероятной способности Новикова попадать в цель с первого раза, минуя массу промежуточных и для другого непреодолимых этапов мышления.
— Да, Андрей, были бы мы с тобой заодно всегда, нам бы цены не было. Ладно, скажу и остальное. Дело в том, что у меня перестала работать вся моя аппаратура. Примерно год назад прервалась связь с центром и я осталась совсем одна. Я не просто потеряла возможность работать — пропала всякая надежда когда-нибудь вернуться домой. Пусть я и не собиралась пока, но все равно мне стало жутко. Хуже, чем любому Робинзону. Попробуй понять. Оставался единственный выход — попасть в 66-й год, там работал ближайший координатор со стационарным постом наведения. Надо было установить там такой... как бы усилитель, чтобы снова возник канал. Тот координатор исчез вместе со своим универсальным блоком бесследно, возможно — погиб.
— А не мог ли он послать все к черту, как я тебе предлагал, и начать нормальную частную жизнь? Он кто был, мужик или тоже дама?
— Я не знаю.
— Ладно, бог с ним. И что, получилось у твоего десантника что-нибудь?
— И этого я не знаю. Сейчас все вообще перепуталось немыслимо. Алексей, если вернулся, попал туда же, в октябрь, но меня-то там нет, я уже в феврале...
— Ну и что? Вернулся, прожил разницу и все равно теперь здесь. Ты его искала?
— Нет, ты не понимаешь. Он до сих пор в октябре. Вот, смотри... — Она быстро нарисовала на салфетке ось времени, отметила точки, соединила дугами.
— Он здесь, а я сразу здесь. Ты все время жил по оси нормального времени, Алексей вернулся в точку отправления, а я сразу сюда. Понимаешь?
— Мало, но смутно. Ну а не черт ли с ними? Пусть тот парень остается там, где он есть, и живет, как жил. А для тебя непрожитые четыре месяца не такая уж потеря, думаю? Или твой парень тебе не просто так?
— При чем тут это? Да, мне показалось, что я готова его полюбить, если ты этого от меня добиваешься. Он хороший человек, может, лучше всех, кого я знала...
— Рад за тебя... И намек твой понял. И со свойственной мне бестактностью позволь спросить. Что лучше — ждать и не дождаться, или иметь и потерять?
— Издеваешься?
— Что ты! Просто думаю вслух. Извини, если что не так. Значит, нашла, почти полюбила и отправила черт знает куда для своих ракообразных каштаны таскать...
— Каких ракообразных, о чем ты?
— Ну, это я к слову.. Парня твоего я понять могу — как же, если женщина просит... Знал бы, дурак, что всего-то мостик для нее наводит, чтоб в случае чего было на чем домой вернуться. Глядишь, и подумал бы лишний раз...
— Больно бьешь, верный рыцарь...
— Еще раз извини. Я до конца все понять хочу. Что дальше будет? Если ты сейчас сможешь вернуться к нему, значит, отсюда ты исчезнешь навсегда? И я, соответственно, не увижу тебя больше? Боюсь, ты меня переоцениваешь. На все готов, но своими руками отдать тебя постороннему мужику...
Его не очень ловкая шутка слегка разрядила напряжение.
— Не в мужиках дело. Если я сумею вернуться в эту точку, то ликвидируется главный парадокс. Ты не представляешь, в каком мы сейчас живем мире. Его как бы и не существует даже. И я не понимаю, как он возник. Такое раздвоение теория не предусматривает. Со вчерашнего дня существует два вероятностных мира, и ни один из них не устойчив. Ты сидишь сейчас со мной и одновременно что-то делаешь в том октябре. И все остальные тоже. Эти миры отличаются только тем, что в одном из них нет меня. Если я вернусь туда, все должно совместиться.
— И как это будет? На моем примере. Я где окажусь? Опять в октябре? А как с воспоминаниями?
— Нет. Если все получится, время совместится в эту сторону, по вектору. Я еще раз проживу и догоню вас всех, здешних.
— И будешь помнить, как все было? Как мы сейчас сидим?
— Наверное...
Новиков тряхнул головой.
— Нет, не понимаю. Давай еще раз. Мы организуем тебе переход туда, ты исчезаешь из этого мира и снова в нем возникаешь. Прожив четыре месяца. В этой же квартире, где ты не жила. А я, если останусь здесь же? Ты доживешь до данной секунды, и я появлюсь? Допустим, ты сдвинешь диван месяц назад, тогда я рухну на пол? Но вот этот прошедший час мы с тобой проговорили, а ты придешь сюда не одна, а с твоим Берестиным, и значит, разговора этого уже не будет. Или не было?
— Не пытайся все решить при помощи своего здравого смысла. Здесь все гораздо сложнее. Тут и принцип неопределенности. и многое другое. Но я надеюсь, что все образуется без особых катаклизмов и новых парадоксов.
— Ну-ну, май дарлинг. Неприятно чувствовать себя дураком, но видно, никуда не денешься. На что не пойдешь ради любимой женщины...
— Любимой? Чего это вдруг? Или стареешь?
— Опять ты за свое... Я тебя всегда любил, как десять тысяч братьев любить не могут, и ты это знаешь. Просто в одной из точек пространства-времени у нас несколько не совпали позиции в толковании этого термина применительно к конкретной ситуация...
— Ну, понесло... — Ей стало легко, как в юности, когда ничего еще не случилось, и она привычно слушала обычный новиковский треп.
— Давай прервемся пока. Ты лучше поешь, а то зря я, что ли, старалась?
— Поскольку я не соловей, то, кажется, сыт и баснями. Впрочем, судя по запаху, мясо по-французски уже готово...
...Отложив вилку, Новиков вновь посерьезнел. Заговорил жестко и напористо.
— Или я ошибаюсь, или ты наконец должна поумнеть. Что еще надо, чтобы выбить из тебя окончательно всю твою межзвездную романтику и сомнительное мессианство? Во всю эту дурь с мировыми линиями и грядущими катастрофами я и тогда не верил, и сейчас тем более. А твоя родная планета, не знаю, как ее там называют, представляется мне довольно неприятным местом. Взять бестолковую девчонку, прошу прощения, заморочить ей голову, забросить бог знает куда и заставить выполнять непонятную ей работу. Крути верньерчики, пока крестики не совместятся. А что после этого, тебе знать не положено. А очень часто после этого ракеты летать начинают, раз уж цель в крестике! Это я, конечно, для примера говорю, но смысл тот же. Если человеку не объясняют смысл его деятельности, это не просто так, поверь моему опыту. Что здесь, то, скорее всего, и там. И, кстати, какая тебе за службу награда полагается? По наградам тоже можно о многом судить...
Ирина перед Новиковым действительно чувствовала себя растерянной девчонкой. Он вообще, с самого начала, сумел поставить себя в более выгодную позицию, тем более сейчас, когда она, все проиграв, обратилась к нему. И, не желая отвечать, все-таки ответила.
— Когда я возвращусь, меня окружат особым почетом. Весь мой род занесут в книгу памяти, это очень большая честь и привилегия... Наверное, получу право на продление жизни без контроля и ограничений... — Отчего-то сейчас все те знаки высшей благодарности, что ждали ее на родине, в переложении на русский язык звучали крайне неубедительно, даже жалко.
— Ух, как здорово! — восхитился Новиков. — А оно тебе, Ирке-Иришке, надо? Все, что там тебя где-то якобы ждет? Кого ты там помнишь, кто по тебе тоскует? С кем в том раю бессмертие коротать придется? А наш вечер в Суздале, ту прогулку по Ленинграду, аварию под Верхними Двориками, где ты мне ногу перевязывала, забудешь? Хочешь забыть? И все остальное. Лермонтова что, с собой возьмешь? Избранные произведения. И заодно ночь на Машуке после грозы? Диссертацию об Уайльде там дописывать будешь? Еще что?.. — Андрей сейчас почти кричал, и ей страшно и стыдно было на него смотреть. — Рай взамен обещали! Ох, одинаково дураков, что здесь, что по ту сторону неба. Было уже, точно так было, таких, как ты, в самолет сажали — и вперед. Там тоже крестик в колечке совместить с целью требовалось. И каждый тоже автоматически обретал бессмертие. И даже богом становился, по условиям игры. Камикадзе их называли, может, слышала? Ну а если даже не обманывают тебя? И сделают все, что обещано? Как тогда? При памяти тебя оставят или сотрут все, вернешься чистенькая? Чего тебе больше хочется? Что ты себе про этот рай сейчас представляешь? Не выйдет так, как если бы у нас на Земле с разными раями ошибка вышла? Древнего скандинава — в библейский рай, с аллилуями и древними евреями в хитонах, христианского святого из печерских пещер — в Валгаллу, чингизхановского монгола — в отель Хилтон на Гаваях. Понравится?
Новиков замолчал, прервав на полуслове свою филиппику, отошел к окну, закурил, нервничая. В черном стекле он видел замершую, с опущенной головой Ирину. Ему было ее невыносимо жалко, он понимал, что бил по живому, по последней, может быть, оставшейся у нее иллюзии о далекой, ждущей ее и благодарной за подвиг родине. Но слишком она была ему дорога, чтобы позволить ей по-прежнему верить в тех, кто послал ее сюда, к кому он испытывал острую враждебность. За то, что вмешиваются в земные дела, что сделали несчастной Ирину. "Хотя, — подумал он с усмешкой, — я должен им быть только благодарен за то, что они прислали сюда именно ее".
Он подошел, погладил ее по волосам, и она вдруг прижалась лицом к его груди, громко всхлипнула.
— Самое время звать Левашова, — сказал он чуть позже, когда Ирина слегка успокоилась. — Откуда позвонить?
Она провела его в свой кабинет. Увидев аппаратуру в действии, он присвистнул:
— Здорово. Олегу это понравится. И, боюсь, не только ему, если что.
Экран показал Левашова, сидящего за столом, заваленным радиодеталями, проводами, прочим электронным хламом, в котором Новиков не понимал и не желал понимать ничего. У него там зазвонил телефон, и Левашов снял трубку.
— А, это ты. Что надо?
— Ничего особенного. Надо, чтобы ты был здесь и сейчас. И учти, что мы тебя сейчас видим. Как в кино.
— Понятно. Кто это мы?
— Я и девушка со звезд.
— О! Ирочек, я тебя приветствую, — он изобразил улыбку. — Ты с какой стороны? Куда кланяться?
— Ладно, потом будешь политес соблюдать. Я отключаю, действуй. Запиши адрес.
— Лечу...
Андрей положил трубку и глазами показал Ирине на тумблер. Она выключила экран.
— Ну, пойдем ставить чай. Олег наверняка голодный!
Не успели они налить чайник и поставить его на огонь, как прозвенел звонок. Ирина пошла открывать и вернулась вместе с Левашовым.
Вид у нее был слегка растерянный. Левашов стряхивал снег со свитера.
— Ну и погодка, черт бы ее...
— Точность у тебя уже приличная, — сказал Андрей.
— Куда там. Метров на сто промазал. И боялся куда-нибудь в стену влипнуть. Рано еще радоваться. Это не аппарат пока, а фокус для цирка...
Ирина ничего не понимала, она видела только, что Левашов попал сюда внепространственным способом, и значит, — он все-таки сделал, что хотел!
— У тебя получилось?! И все сам, за три года?
— Отчего же сам. Вон Андрей помогал. За пивом и сигаретами бегал, — вежливо ответил Левашов. — Я слышу, у вас тут мясом пахнет. И еще чем?
— Ради такой встречи и "Наполеона" не пожалею. Мой бывший коллекционировал...
— Кстати, Ир, ты мне так и не сказала, что у тебя там вышло с твоим мэтром, — Новиков мгновенной гримасой очень похоже изобразил ее мужа.
Ирина засмеялась.
— Да так. Обычная история. Его ищущая натура нашла себе другой объект и источник вдохновения. Я, конечно, не возражала. Устала, честно сказать. И получила отставку с мундиром и пенсией. В смысле, устроил он мне эту вот квартирку, презентовал "семерку", и мы красиво расстались. В день рождения он шлет мне букет белых роз...
— Как трогательно. Чувствуется воспитанный человек... Ладно, а чем конкретно мы можем тебе помочь?
Ирина объяснила, в чем заключается суть и способ временного перехода, такого, каким она переправила в прошлое Берестина. Уточнила, в чем разница. Они вдвоем с Левашовым, перейдя на какой-то заумный язык рисунков, формул и символов, начали горячо спорить о чем-то и что-то выяснять. Новикову это было недоступно, а потому — скучно.
Он перешел к стеллажам, стал листать книги.
Удивительная вещь судьба! Ей было угодно, чтобы столько лет назад он остановился у перил Устьинского моста в печали и меланхолии, окликнул вдруг проходящую мимо девушку... И такие из этого произошли последствия. Может быть, действительно жизненно важные для целых двух вселенных? Возможно ли это? И не права ли тогда Ирина со своими теориями? А если даже и права? Он-то сам все равно поступал только так, как находил нужным. Нет ни в чем ни вины его, ни заслуги. А вот если Ирина останется навсегда на Земле, встретит своего Берестина и будет счастлива — чего еще ему-то желать? Он столько доставил ей тяжелых минут, что если сейчас поможет ей, то хоть как-то искупит свою вину перед ней.
Ирина и Левашов, кажется, договорились. Андрей вернулся к столу.
— Придется выйти на улицу. Отсюда не выйдет, — сказала Ирина. — Сейчас я оденусь соответственно сезону, там и пойдем... Вот это все, — она показала на свою аппаратуру, — можете забирать себе. Мне больше не нужно, а вам пригодится в ваших экспериментах...
Левашов погасил в глазах жадный блеск и сказал:
— Только, Ира, надо ведь сказать Андрею...
— Что? — вскинул голову Новиков. Его задело, что теперь у них появились отдельные от него тайны.
— То, что имеется одна... м-м-м... техническая, а может, философская тонкость. При наложении миров и времен возможен вариант, в котором нас просто не будет. Вообще.
— Это то есть как? — поднял бровь Новиков.
— Вот так. Просто. Про интерференцию слышал? И мы, вроде волн, можем наложиться сами на себя, и привет... Митькой звали.
— Увлекательно... — сказал Новиков. Ему до смерти надоели вдруг все эти парадоксы.
— Ну, наложимся... И как это будет выглядеть?
— А как выглядел бы мир, если бы ты совсем и не рождался? Да и твои родители тоже. Здорово бы тебя это угнетало?
— А зачем тогда нам все это нужно?
— Получается, что если мы этого не сделаем, то же самое может выйти само собой. И даже хуже...
— Уловил. Если б покойник сходил с бубен, еще хуже было бы. Что вы мне голову морочите? Я все равно в этом деле за болвана, так и спрашивать нечего. Аге квод агис, сиречь — делай свое дело и не высовывайся.
— Спасибо, Андрей. Ты даже сам не знаешь, какие вы с Олегом ребята... — сказала Ирина тихо.
— Ну да! Еще как знаю.
— Я постараюсь сделать все, чтобы устранить всякие парадоксы. Риск минимальный... И если все пройдет хорошо, я появлюсь здесь не раньше завтрашнего утра. Чтобы вас не шокировать...
Она ушла в спальню переодеваться, и друзья остались одни.
— Сможешь? — спросил Новиков.
— Думаю, да. Ничего тут сложного нет, оказывается. За исключением неизбежных в море случайностей.
— Смотри... — прозвучало это у Андрея чуть ли не угрожающе.
Ирина появилась одетая просто, но элегантно. В черном кожаном пальто, в широкополой шляпе, с трехцветным шарфом на шее. У Новикова защемило сердце. Вдруг он видит ее в последний раз?
— Я готова...
— Иди, Олег, мы догоним, — жестко сказал Новиков.
Левашов вышел.
Андрей несколько секунд смотрел ей в глаза. Увидел, что губы у нее вздрагивают. Взял ее за руку, улыбнулся.
— У тебя часы есть?
— Конечно, — удивление ответила Ирина. Новиков сдвинул вверх обшлаг ее пальто. Посмотрел. Часы хорошие, кварцевые. Резким движением отстегнул замок, подержал часы на ладони и неожиданно сильно ударил их об стол. Она непроизвольно ахнула.
— Вот. Теперь не забудешь. Когда встретишь своего Берестина, проживешь там, сколько положено, вот в этот день и час с минутами, не сочти за труд, сними трубку и позвони. Вот сюда, на этот номер. А я буду здесь ждать. Когда встретимся, я тебе новые часы подарю.
Она судорожно вздохнула и, закинув руки ему на шею, коснулась губами его губ.
— Давай присядем на дорожку, — сказал он шепотом.
...Вышли во двор. В квадрате стен метался ветер, закручивая снег десятками беспорядочных смерчей и вихрей. Ирина сама выбрала место, указала, где стать Левашову, что делать Новикову.
Олег сосредоточился, закусил губу и нажал кнопку универсального блока, того самого золотого портсигара, из которого Ирина угощала Новикова сигаретами на своей даче. Обоим, и Левашову, и Новикову, показалось, что на мгновение исчезла сила тяжести или они стремительно провалились, как это бывает на скоростных лифтах. Снег стал черным. И все. Ирины больше не было.
Они вернулись в квартиру. Левашов был лихорадочно возбужден.
— Слушай, это гениально. И так просто. Теперь я даже не представляю, что сделаю. Мой синхронизатор — мура, каменный век... Метод сгибания пространства об колено. Теперь-то мы спокойно сможем посмотреть, что это за пространство в тот раз приоткрылось и где оно от нас прячется. Ты знаешь, я догадался. Это же я сел на ее канал, у нее как раз в тот день связь прервалась! Я еще удивился, откуда вдруг проскочила такая стабильность поля, и расход энергии почти нулевой...
— Помолчи, а? — оборвал его Новиков.
Он вновь стал у окна, закурил, хотя во рту и так было горько. Смотреть во двор, где исчезла Ирина, ему было тяжело, но он смотрел. Он только сейчас понял, как ему хотелось, чтобы у Левашова ничего не вышло и Ирина осталась здесь. Что же, выходит, все-таки он с опозданием на десять лет влюбился наконец в эту несчастную глупую девчонку? Хотя — это бывает. Его же теория дает объяснение. Да, были они одной серии, но не было у них совпадения по фазе. Вот только когда эта фаза совпала.
— Старик, что с тобой? Гайки отдаются? Брось! Все будет о'кей! Я ее точно отправил. А хочешь, и тебя следом?
Левашов взял со стола едва начатую бутылку с обрюзгшим императором на этикетке, подвинул фужеры.
И тут, внезапно и резко, как топор по натянутому якорному канату, по нервам ударил телефонный звонок...
