ГЛАВА 2
Воронцов шел на восток, немного уклоняясь к северу и избегая дорог. Положение, в котором он оказался, сильно отличалось от запланированного. Один, без оружия, если не считать пистолета ТТ с двумя обоймами, без броневика и даже без карты. И не сутки-двое предстоит здесь провести, а неизвестно сколько. Если Антон не вытащит.
Но непонятным образом Дмитрий предчувствовал, что нет, не вытащит, придется самому выбираться из окружения, разыскивать штаб фронта и решать все остальные задачи.
Какой в происходящем заключается высший смысл, он пока не понимал, просто в очередной раз подтвердилась открытая им закономерность повторяемости событий. Тут же он вспомнил слова Антона, что опыт поведения Воронцова в окружении может еще пригодиться. Выходит, продолжается поставленный над ним эксперимент?
Впрочем, предполагать, что Антону и его соотечественникам просто нравится развлекаться, устраивая нечто вроде гладиаторских игр, вряд ли правомерно. Разумнее будет исходить из идеи о неких капитальных свойствах времени, параллельных миров, их независимости от воли даже самого могущественного разума. По крайней мере, Воронцову казалось достойнее осознавать себя объектом игры законов природы, нежели каких угодно пришельцев.
Продолжая идти по пустынному, пронизанному серебристо-серым светом лесу Воронцов от мировоззренческих и философских проблем незаметно перешел к практическим, имеющим непосредственное отношение к текущему моменту.
Судя по далеким звукам артиллерийской стрельбы, прорыв немцам удался. Минск либо оставляется без боя, либо наступающие войска обходят его южнее, не желая терять время на лобовые атаки. Это плохо. Танковый клин может углубиться километров на сто, если не больше, отрезая Воронцова от Берестина с его штабом. Они словно оказались сейчас на разных берегах прорвавшего плотину бушующего потока. Переправиться через него — затея безнадежная. Хуже того, клин неминуемо будет расширяться, отжимая Воронцова (разумеется, вместе со всеми корпусами и дивизиями левого фланга фронта) все дальше к югу.
Надо спешить. Лучше всего — разжиться транспортом и постараться обогнать передовые отряды второй танковой группы.
Воронцов проверил свои запасы. Еды никакой, но пока терпимо. Папирос две полные пачки, компас, пистолет, верный "спринг-найф". Пятьсот рублей денег, документы и вмонтированный в часы прибор, с помощью которого он должен осуществить возвращение личностей Берестина и Новикова на предназначенное им природой место.
Докурив, Дмитрий сказал, глядя в пространство перед собой: "Ничего, ребята, капитана Воронцова без хрена не съешь!" Если Наталья и остальные наблюдают сейчас за ним, пусть знают, что он, как всегда, в порядке.
Оружие он нашел даже быстрее, чем рассчитывал. На берегу заболоченного ручья, возле недавно прогоревшего кострища, где валялись пустые банки из-под тушенки, махорочные окурки и обрывки красноармейских книжек, он увидел брошенные винтовки. Три трехлинейки с примкнутыми штыками и СВТ без штыка. Понятное дело, ножевой штык от самозарядки такая вещь, что и дезертирам сгодится.
Но ориентируются ребята быстро, без естественной на его месте злости подумал Воронцов. "Когда страна быть прикажет героем", таковым становится далеко не "любой". И удивляться тут нечему. Если уж весьма высокопоставленные и проверенные люди оказывались отнюдь не на высоте в эти дни, чего уж ждать от рядовых, может, всего месяц назад призванных по мобилизации из мест, только второй год как ставших советскими.
Хорошо еще, если просто по домам двинули, когда представилась возможность, а то и в полицаи пойдут, если немцы здесь задержатся надолго.
Но зрелище брошенных винтовок все равно производило не то, чтобы неприятное, а слегка нереальное впечатление. Привыкшему к строгостям своего времени Воронцову бесхозное и доступное оружие все еще казалось такой же невозможной вещью, как, допустим, сторублевки, рассыпанные по улице Горького. При том, что прошлый раз он уже немного познакомился с реальностями войны.
Он поднял одну трехлинейку. Сжал в руках грубовато выстроганную, но удобную шейку приклада, ощутил исходящую от оружия надежность.
Да, конечно, много чего напридумывали люди для уничтожения себе подобных за следующие за данным моментом десятилетия, а все же... Если разобраться, так эти четыре килограмма дерева и стали, обработанные и скомпонованные определенным образом, куда эффективнее многомиллионной стоимости самонаводящихся ракет, лазерных устройств и прочих суперсложных изделий. В том смысле, что в конце ХХ века стоимость уничтожения одного вражеского солдата составляет более ста тысяч долларов (по иностранным источникам), а в те годы, когда капитан Мосин создавал свой шедевр, названная сумма никак не превышала полусотни золотых рублей. Остальное каждый может посчитать сам. Вот еще один довод против милитаризованного мышления.
За десятую долю денег, что Англия потратила в Фолклендском конфликте, можно просто купить не только острова, но и пол-Аргентины.
Усмехнувшись этим неожиданным здесь и сейчас мыслям, Воронцов выщелкнул на ладонь тяжелые — с медными, а не латунными, как в наше время, гильзами патроны, размахнувшись, забросил винтовку в ручей. За ней — остальные. Себе он оставил "СВТ". Пусть и охаяли ее авторы повестей и романов про войну, а все же при грамотном обращении, тем более летом — оружие вполне подходящее. Десятизарядная, автоматическая, с мощным боем. Хорошая вещь.
Забросив винтовку за плечо, Воронцов размеренным пехотным шагом двинулся дальше.
Тучи рассеялись, выглянуло солнце. Воронцов шел, посвистывая, и, поскольку делать было нечего, продолжал размышлять на общие темы.
Почему, например, ему совсем не страшно и далее спокойно на душе? Казалось бы, война, окружение, одиночество, угроза смерти — такой букет отрицательных факторов, а ему хоть бы что... Загадка психики, недомыслие, вера в своевременную помощь?
Не то. Суть, скорее всего, в том, что он не отсюда. Только для современника его время самое сложное. Со стороны страхи и трагедии прошлого выглядят иначе.
Нет слов, вторая мировая была ужасным бедствием. Но для кого? Для тех, кто не знал худшего. А как воспринимает ее он, проживший жизнь после Хиросимы, после вьетнамской и всех других войн? В которых людей убивали столь изощренно, с применением таких технических усовершенствований и достижений химии, физики, биологии и психологии, что ныне происходящая война способна вызвать даже ощущение несерьезности грозящих опасностей.
Самолет здесь оповещает о своем приближении характерным и издалека слышным гулом, скорость у него совсем игрушечная, пятьсот максимум, да и то для истребителей. А бомбардировщик ползет по небу так медленно, что можно перекурить, увидев его, дождаться, пока долетит, рассмотреть и посчитать сброшенные бомбы, прикинуть, куда они упадут, и лишь потом начинать прятаться.
Танк — тем более. Скорость около тридцати, обзора почти не имеет, пушка не стабилизирована, самонаведение снарядов — про такое здесь и не слышали.
Стрелковое оружие — простая, честная пуля, которая даже попав, чаще всего не убивает насмерть, не то что гидродинамические пули, оперенные иглы и прочая гадость.
А самое главное, сознание того, что если тебя нельзя увидеть в полевой цейссовский бинокль по открытой прямой директрисе — значит и вообще нельзя. Какие там фотографии со спутников ночью при свете твоей же горящей сигареты...
И еще — темп жизни и способ реагирования. У людей сороковых и восьмидесятых годов они настолько отличаются, что даже трудно сравнивать. Кто желает, может посмотреть таблицы спортивных рекордов или средние скорости движения автотранспорта. Еще в пятидесятые годы машины по улицам ездили километров по тридцать в час. Кто жил тогда — помнит, как катались на коньках, зацепившись крюком за идущую полуторку. Сейчас получится?
Неспешно жили люди и воевали также.
За день Воронцов отшагал не меньше двадцати километров и не встретил никого и ничего. Левее все время грохотали морские пушки укрепрайона, и означало это, что укрепрайон нормально держится. В таких условиях слишком зарываться гудериановские танкисты не будут, скоро остановятся, подождут подтягивания пехоты. Шансы на выход к своим тем самым повышаются. Найти хотя бы мотоцикл... А для этого придется выходить к дороге. Знать бы, где ее искать, глушь вокруг неимоверная.
По небу время от времени пролетали немецкие самолеты, на восток — четким строем, а обратно как придется, группами и в одиночку, значит, над фронтом им доставалось прилично.
Один раз он увидел и наши самолеты. Штук двадцать "Пе-2" низко пронеслись над лесом, а минут через пятнадцать они же вернулись, тесной стаей, крыло к крылу, до предела форсируя двигатели и отстреливаясь из всех стволов от преследующих "мессершмиттов". Насколько мог судить на глаз Воронцов, потерь теперь они не имели, и на скорости, почти не уступающей истребителям, могли благополучно долететь до своего аэродрома.
Он пожелал им всяческой удачи.
Ночь наступала медленно, словно нехотя. В десятом часу небо еще оставалось бледно-серым, однако в лесу тропа стала едва различимой. Ночевать на голой земле Воронцову не хотелось, и он продолжал идти, надеясь выйти на поляну со стожками сена, какие не раз встречались раньше.
А потом он увидел впереди свет. Едва уловимый, на пределе восприятия, свет костра.
Сойдя с тропы, маскируясь за деревьями, Воронцов с винтовкой наперевес, словно индеец Фенимора Купера, подобрался к огню вплотную, удачно миновав охранение, если оно вообще было выставлено.
Костер на поляне горел не один, а пять. Между ними двигались темные силуэты, много людей толпилось у огня, еще сколько-то невидимых оповещали о своем присутствии всевозможными звуками, а родные армейские словосочетания не оставляли сомнений в их национальной и профессиональной принадлежности.
Воронцов забросил винтовку за плечо на ремень и походкой своего человека направился к ближайшему костру.
Здесь сидели, лежали, дремали, подложив под голову вещмешок или просто прикрытый пилоткой кулак, курили, разговаривали, жевали хлеб, сухари, свежесваренную картошку человек пятнадцать бойцов. Были они из разных частей и родов войск, окруженцы первого дня, не потерявшие пока воинского вида. Все в форме, со знаками различия и оружием. Люди, сомнения не вызывающие.
Воронцов успел заметить непропорционально большое количество ручных пулеметов среди лежащего на земле и стоящего в пирамидах оружия. Только тот, кто собирается воевать всерьез, подберет на поле боя не положенный по штату, тяжелый и неудобный "Дегтярь". Разумному контрразведчику хватило бы только этой детали, чтобы обойтись без всяких прочих проверок выходящих из окружения людей.
На Воронцове поверх гимнастерки была надета танкистская кожанка без знаков различия, поэтому внимания его появление не привлекло, тем более, что и вооружен он был по-солдатски.
Разговор у костра тянулся, похоже, давно, и тема его была та же, что у сотен других подобных костров, в окопах переднего края, в бесчисленных ротах, батареях, эскадронах и эскадрильях. О войне. Почему она все же началась, почему немцы нас жмут, когда это все кончится, что нужно делать командованию.
У этого костра разговором владел немолодой, лет за сорок кавалерийский капитан. Говорил он вещи по тем временам смелые. О том, что царская армия, при всех ее недостатках, к войне была подготовлена лучше, не зря же ее первые операции были активно-наступательные, и если бы не Ренненкампф, Восточно-прусскую операцию она бы безусловно выиграла. А мы, напротив, если бы не спохватились в последний миг, сейчас вообще неизвестно где были бы. Может, и под Москвой уже.
Воронцов поразился, насколько четко капитан уловил суть событий. И подумал, что, как всегда, люди, умеющие непредвзято, здраво и широко мыслить, отчего-то оказываются совсем не на том месте, не в той роли и не в тех чинах, что заслуживают. И как требуют интересы дела. Ну кто этот капитан? Командир эскадрона, помначштаба полка, никак не выше, а мог бы и на генеральских должностях служить, если б вовремя его рассмотрели кому положено. Или лес пилить, что вернее, тут же решил Дмитрий. А может, уже и попилил...
— Забываетесь, капитан, — прозвучал с другой стороны костра уверенный и начальственный голос, подтверждая правоту последней мысли Воронцова. — Думайте, что говорите, вас бойцы слушают.
— Ну и пусть слушают, на пользу пойдет. То, что я сказал, в любом учебнике написано. В середине августа четырнадцатого, если помните, русские войска на всех фронтах наступали, так что немцы из Франции, в разгар наступления на Париж, войска снимать начали. Не так? А чем мы с вами, товарищ старший батальонный, сейчас занимаемся? Поясните, если я чего не понимаю...
Возражал капитану, как рассмотрел Воронцов, старший батальонный комиссар с малиновыми пехотными петлицами. И возражения его были вполне для тех, и не только для тех, времен стандартными. Насчет коварства, внезапности, гения товарища Сталина и неизбежной грядущей победы. По сути близко к истине, но настолько не к месту, что даже и среди тех бойцов, к кому он апеллировал, поддержки его слова не встретили.
Впрямую, конечно, никто не возразил, но все как-то отвлеклись. Кто начал колоть штыком картошку в котелке, проверяя, не сварилась ли, кто заговорил о своем вполголоса. Комиссар это тоже ощутил, и то ли он тоже был умный человек и говорил по должности, то ли решил подождать другого момента, но бросил беззлобно:
— Вот, пожалуйста, и результаты ваших речей. — И без паузы спросил: — Закурить ни у кого не найдется? Весь день без табака...
Воронцов протянул ему свою "Пальмиру". Нашлись и еще желающие, пачку расхватали вмиг, оставив деликатно хозяину четыре штуки.
Дмитрий продвинулся поближе к капитану. Тот его заинтересовал, и свою компанию заводить требовалось, одиночкой долго не просуществуешь.
— Вы не историк? — спросил Воронцов.
— Нет, я экономист. А история... Ленин, кстати, писал: "Смешно не знать военной истории".
— Это верно. Однако, — понизил голос Воронцов, — иногда и Ленина нужно цитировать поаккуратнее...
Капитан посмотрел на Воронцова пристальнее.
— Полковник? Или полковой комиссар?
— Комиссар, — не стал уточнять Воронцов.
— Что-то я вас раньше не приметил.
— Я только что на вас вышел. Весь день в одиночку пробирался. Машина сгорела. Кто тут у вас старший? Или каждый сам по себе?
— Нечто среднее. Начальников много, толку мало. Есть тут один майор, пытается руководить, но выходит у него слабо. Беда, что ядра нет. Был бы хоть один взвод со своим лейтенантом, тогда вокруг него и остальные бы формировались. А так... У меня есть пять бойцов, но я пока присматриваюсь. — Капитан махнул рукой. — Еще посмотрю, да может снова сам пойду. Обидно из-за чужого бардака пропадать...
— Ну-ну, — сказал Воронцов. — Утром сориентируемся. Вы возле меня держитесь со своими людьми, может, что и придумаем. У вас кони есть, или пешком пробираетесь?
— Коня как раз найдем, — обрадовался капитан. — Будем знакомы. Коротков, Виктор Петрович. Начфин полка. Из запаса, разумеется. Но вы не думайте, я не только деньги считать умею. Учился в Николаевском кавалерийском, не окончил, правда. При Керенском прапорщика получил, воевал два месяца. Потом год присматривался, с девятнадцатого в Красной Армии взводом командовал. С двадцать первого в запасе, при переаттестации дали шпалу...
— Ну, с таким опытом вы скоро полком командовать будете.
— Посмотрим. Война — дело долгое... — не стал жеманиться Коротков.
Воронцов о себе распространяться с младшим по званию не счел нужным, назвал только фамилию.
— Присмотрите за моей винтовкой, — попросил он капитана, — а я тут прогуляюсь.
Ничего особо интересного он при обходе ночного бивуака не обнаружил, но получил общее представление о составе, количестве и настроениях людей, подсаживаясь к разным группам, вступая в разговоры.
В итоге ему стало ясно, что лучше всего будет изложить капитану Короткову свою легенду и уходить с его пятеркой конников. И время он выиграет, и верхами сейчас надежнее, чем на механическом транспорте.
Без шума, по лесным тропкам...
Штаб фронта развернулся в каменных строениях бывшего панского имения (в предвоенные годы — МТС) в пяти километрах южнее дороги Борисов — Орша. Силами срочно выдвинутой из состава Резервного фронта ударной армии прорыв немцев удалось пока сдержать, на неподготовленных рубежах третий день продолжались ожесточенные встречные бои.
Берестин надеялся, что, получив еще одну армию и пару танковых корпусов, он сможет фланговыми ударами под основание Борисовского выступа восстановить положение и вернуть Минск. Тем более, что три дивизии Минского укрепрайона продолжали держаться, заняв круговую оборону. За дверями его кабинета на втором этаже эмтээсовской конторы послышался непонятный шум, потом она распахнулась и, отталкивая майора-порученца, в кабинет буквально ввалился небритый и расхристанный человек в грязных сапогах. Порученец на глазах командующего осмелел, еще раз демонстративно попытался загородить вход своей грудью, но незваный гость взял его за ремень портупеи и, приблизив к себе, отчетливо выговорил сложное военно-морское ругательство. Потом резко толкнул назад и захлопнул дверь.
Берестин настолько сжился за истекшие два месяца с личностью Маркова, что испытал самый настоящий генеральский гнев. Лишь через секунду он узнал и голос, и самого возмутителя спокойствия.
Воронцов же без тени улыбки сел на ближайший стул, вытянул ноги, постучал пальцами по столу.
— Хреново воюете, генерал армии. Не понимаю, почему вас до сих пор не расстреляли.
— Ты? Откуда? — Берестин почувствовал необыкновенную радость, почти восторг. Впервые за два месяца родной человек. С Андреем он ведь только по телефону и прямому проводу общался, а тут Димка собственной персоной. В реальном своем обличье, без всяких обменов разумов!
— Я, ваше превосходительство, самым натуральным образом. Ты лучше налей мне что-нибудь от генеральских щедрот, я ведь и не пивши и не жрамши цельную, почитай, неделю. Зато войну повидал. Лично. Очень рекомендую. Это вам не по картам стратегии разводить. Генералы...
Воронцов выпил сто граммов, строго по норме, закусил кружочком сухой колбасы. С отвращением посмотрел на свои грязные руки.
— Помыться бы. И покурить чего... У нас и махорки не было. Там мои ребята на улице, распорядись. Красиво мы по тылам погуляли. К орденам бы их, пока ты еще здесь главный.
— Все сделаем. Только ты скажи, что случилось? Почему в таком виде? Тебя Антон прислал, или вы с Олегом сами?
— Что ты засуетился? — Глаза у Воронцова заблестели. От выпитой водки и от того, что он наконец добрался до цели, настроение у него стало дурашливое, его забавляла растерянность и нетерпение Берестина. — Веди себя по-генеральски. Как начал: строгость взора, металл в голосе. Тебе идет. Ну — все, все... Кончаю. Еще стопарь — и хватит.
— Не развезет тебя с голодухи? Я сейчас распоряжусь — обед принесут.
— Распорядись, обязательно. И лучше сразу два обеда. Тогда и поговорим по делу. Как в русских сказках — напои, накорми, а потом расспрашивай.
