ГЛАВА 4
Снова Воронцов с Антоном сидели на полукруглом диванчике у открытой балконной двери адмиральского кабинета, где для Дмитрия вся история и началась. Только теперь кабинет выглядел, как во время работы Морского министерства над Большой судостроительной программой после русско-японской войны. Всюду разложены альбомы, справочники, чертежи и рисунки, на столе и подоконниках — несколько великолепно выполненных моделей трансатлантических лайнеров, реально существовавших или скомпилированных из разных прототипов. На резном столике в углу похрюкивал кофейник, сквозь полуоткрытую дверь соседней комнаты виднелся край дивана с наброшенным на него пледом — Воронцов, поглощенный работой над проектом, здесь же и ночевал.
Антон, с обычной своей слегка вальяжной манерой очень уверенного в себе человека, которому и черт не брат — такой тип иногда встречался среди высокопоставленных и в то же время интеллигентных, слегка вольнодумных партийных работников — повествовал о своих похождениях в метрополии. Еще не зная истинной причины столь неожиданной откровенности, но догадываясь, что причина есть, Воронцов с интересом слушал хлесткие, злые оценки, почти в щедринском духе, нравов и манер галактической бюрократии. А Антон просто давал выход эмоциям, до того подавляемым дисциплиной и осторожностью.
Терять ему теперь было нечего, да вдобавок Дмитрий был для него одним из тех немногих, кто мог разделить удовлетворение от выигранной, как бы там ни было, партии.
Сомнения же и мрачные мысли здесь, на Земле, словно бы отошли в туманную даль. Тем более что ничего особенно неприятного инструкция в себе не содержала. Во время беседы с Бандар-Бегаваном Антон предполагал гораздо худшее.
Разговор получился совершенно светский. Воронцов в нужные моменты задавал вопросы, и Антон на них отвечал, судя по всему — вполне искренне, затрагивая такие моменты инопланетной жизни, которых раньше предпочитал не касаться, а от излишнего любопытства собеседника умело уходил.
Словно бы невзначай возникла тема дальнейшей антоновой судьбы.
— Боюсь, что довольно скоро нам придется расстаться. Хоть я теперь и Тайный Посол с неограниченными полномочиями, а фронта работ для меня, похоже, не найдется. Здесь я свою миссию, считай, что завершил. Так, кое-какие шероховатости устранить, и все. На других планетах, кроме Земли, настоящей работы тоже не будет, скучно там... да и интриганы всякие не успокоятся, найдут способ напакостить. Действительно наукой заняться, что ли?
Антон окончательно превратился в глазах Воронцова в нормального советского аппаратчика, за рюмкой водки рассуждающего в сауне о вариантах своей и чужих карьер. Был у него такой приятель, секретарь парткома пароходства, весьма толковый парень, жаль, что сел во время андроповской чистки рядов...
— А здесь пожить не хочешь? — спросил Дмитрий, не из подначки, а с дальним прицелом. — На покое. Тебе Земля вроде нравится. Придумай какую-нибудь подходящую отмазку, проблему важную, якобы, и пересидишь смутные времена, пока нормализуется все у вас...
— Ну уж нет, упаси бог! Служил бы ты где-нибудь в Полярном или Северокурильске, получил бы адмиральские погоны с отставкой впридачу, неужели так бы и остался в своем бараке, ни в Питер, ни в Москву не захотел возвращаться?
— Бывает, что и остаются. И там не только плохо бывает. На тех же Курилах, к примеру...
— Я ж и не говорю, что совсем плохо... Только ты про рыбалку небось вспомнил, про красоты дальневосточные, про пикнички со свежими крабами и медицинским спиртом? — Антон засмеялся и потер руки исконно русским жестом, будто и сам неоднократно принимал участие в таких офицерских мероприятиях. А ведь и принимал, наверное, под журналистской своей крышей или под какой-нибудь другой.
— Нет, и я про Землю вспоминать буду, и даже с тоской, а все равно, база подводных лодок в скалах и трехэтажная вилла, пусть не на Палм-Бич, пусть в Гульрипше — две большие разницы.
Воронцов не мог с ним не согласиться, пусть и трудно, эмоционально трудно было ему это представить. Если уж Замок и вся Земля со своими красотами и прелестями для Антона навроде лейтенантского щитового барака, в котором сам он прожил два года в Аниве... Посмотреть бы лично на тамошнюю жизнь. Дмитрий вспомнил свое первое впечатление от Нью-Орлеана, когда после военной службы сумел наняться третьим помощником на сухогруз и, преодолев Атлантику, сошел на берег, по уши напичканный душеспасительными речами помполита... Да-а... Но теперь уж не удастся увидеть чужие миры, натрепался тогда форзейль.
Но касаться этой темы больше не стал, спросил о другом.
— В чем все же ошибка была твоя? Не могли же тебя обвинить впрямую, что чужие шкурные интересы нарушил, о пользе дела радея? Было хоть что-то, к чему прицепились? Цивилизация же у вас там, не феодализм, в самом деле?
— Рискованное занятие — оценки цивилизациям давать. Особенно с марксистских позиций. Ты же мне не поверишь, если я скажу, что у вас в Союзе пострабовладельческий строй намного регрессивнее, чем в Древнем Риме? И правильно сделаешь, потому что все куда сложнее и... хуже. Вот и у нас. С одной стороны — действительно сверхцивилизация, даже сверхкоммунизм, вашим языком выражаясь, а с другой — почище империи инков, до межзвездных полетов развившейся. Но я не об этом. Ошибок и мои предшественники, и я лично на Земле порядочно наворотили. Достаточно, чтобы вот лично меня из дипломатов-таки выгнать. Не с той формулировкой, что мне клеили, но выгнать. Один мой умный коллега знаешь что сказал? Совсем недавно, когда я уже реабилитирован был и обласкан. Что, покончив с агграми, я всю нашу цивилизацию в такое болото загнал... Поначалу я не понял, но потом разобрался. Не столько в своей конкретной вине, как в ходе его мыслей. Эта так называемая "война" сплачивала входящие в Конфедерацию народы, расы, давала им общую, якобы благородную цель, а также не давала проявляться... ну, по-вашему говоря, великодержавному шовинизму и тоталитарным тенденциям наиболее развитых и могущественных звездных систем. Вот как если бы Сталину на самом деле удалось самому, без союзников победить Гитлера году в сорок втором и установить Советскую власть во всем мире... Чего от Новикова аггры и хотели.
— Ну, может быть, и не слишком неправ твой коллега... — кивнул Воронцов.
— Я и не говорю, что совсем неправ, да дело не в этом. Тут другое важнее. Слишком поздно я понял, что вколоченные в меня алгоритмы активной дипломатии на Земле все время работают неправильно. Искажаются настолько, что чуть не в противоположность свою обращаются, и всегда так бессистемно, что никаких поправок на девиацию изобрести невозможно. И мозги у нас для Земли неподходяще устроены. Вот, на твой взгляд, я человек самый настоящий, а по правде говоря — все равно форзейль. И в свои представления, в те постулаты и логики, которыми оперирую, серьезных корректив внести не могу. В бытовом-то плане я умный, умнее каждого из вас, но не в состоянии настолько свою психику переделать, чтобы в должной мере человеческую информированность с родным менталитетом совместить. И, в каждый конкретный момент выигрывая тактически, мы лишь приближаем стратегическое поражение.
Хочешь, скажу, в чем мои предшественники кардинально ошиблись, отчего история ваша наперекос пошла? Когда, геополитическую концепцию раннего средневековья выстраивая, сочли необходимым помочь Руси Хазарский каганат уничтожить.
— При чем тут каганат? — искренне удивился Воронцов. Про хазар он знал не больше, чем можно почерпнуть из "Песни о вещем Олеге".
— Да вот при том самом. Может, и с агграми сейчас та же ошибка. Решили тогдашние аналитики, что после избавления от хазарской опасности расцветет русская держава, с половцами и печенегами поладит, превратится в северную Византию, истинный Третий Рим, достигнет немыслимых высот культуры, Европу и весь мир за собой поведет. И, главное, все предпосылки к этому на самом деле имелись!
Сам помнить должен — Киев, Новгород... Мегаполисы по тем временам, когда Париж деревней был, про Лондон и не слышал никто. А тут молодой этнос, мозги до невозможности изобретательные, строй мыслей эдакий... космический... А хазарскую пробку вышибли — и открыли дорогу кочевой Степи. Возможность же появления таких фигур, как Чингисхан вкупе с Субедеем, предвидеть за триста лет никакая теория не могла. Ну и пошло. В 1237 году наша тогдашняя резидентура попыталась вмешаться, не допустить полного разгрома русских войск, но, увы, погибла сама в полном составе.
Кстати, не без участия аггров. С того момента мы уже не свои сверхзадачи решали, а пытались только размахи маятника гасить. Каждое же активное вмешательство новую волну непредсказуемых следствий вызывало... Отчего, кстати, кое-кто из тогдашних наших деятелей и решился заключить с агграми секретный пакт. Во-первых, о неприменении силы по отношению друг к другу, а во-вторых... Вот я тебе о них говорил, мол, силы зла и все такое... В принципе, конечно, по отношению к вам, россиянам, и вообще всем, против кого они работают. А с другой стороны, только с помощью их встречно-направленных действий, для нас неожиданных и случайных, была надежда ваш исторический флаттер погасить. Вот и дали друг другу взаимный карт-бланш. С точки зрения моралистов, может, и цинично, и непозволительно, а другого выхода не нашли, решили, что цель оправдывает... А я вот видишь, каким принципиальным и сообразительным оказался...
Антон произнес это таким тоном, что Воронцов удивленно приподнял бровь. Неужели сидящий перед ним и откровенничающий парень — полномочный представитель высшего разума? Сам-то он ладно, пусть просто средненькой руки чиновник, ограниченный, но честный, но кого он представляет?!
— Ты подожди, Антон. Или я чего-то не понимаю? Ты же мне показывал, как из Замка можно выходить в любую точку пространства-времени... Так как же?.. Раз ты знаешь, что произошло и случилось, откуда у вас вообще могут быть такие, как с хазарами, просчеты? Открой канал в десятый век, предупреди там своих предшественников...
Антон хмыкнул разочарованно, покрутил головой.
— Это ты до сих пор ничего не понял. А ведь и я тебе растолковывал, и Ирина вас пыталась просветить... Время необратимо. Это абсолютная аксиома. И если что случилось, то случилось. Когда я выхожу на Замка в прошлое, совершаю там что-то, то тем самым перевожу стрелку. Меняю реальность. И могу попасть только в то будущее, которое вытекает из прошлого, в котором нахожусь. Поперек реальностей мы двигаться не можем. Для того я тебя и посылал в сорок первый, а не сам пошел. Иначе бы остался в той же, вновь возникшей реальности. А моя работа в этой, и живу я в ней в масштабе времени один к одному. Дошло?
— Кажется. Если что — еще раз переспрошу. Давай дальше.
— Так вот. Когда я на Земле резидентуру принял, поработал, вник, то составил свою теорию, по которой требовалось постепенно ограничивать и наше, и аггрианское воздействие на события местной жизни, притормаживать аккуратненько, а в перспективе поймать момент и как-то аггров вообще нейтрализовать и самим отойти в сторону.
Мой учитель, он же начальник Департамента, вполне мой план поддержал. Увы, как я теперь понял — чисто теоретически. В реальную осуществимость он не верил, отчего и не препятствовал. Я же, наоборот, вел дела именно к практическому воплощению. Вот тут вы и подвернулись...
— Что, без нас не вышло бы? — с живым интересом спросил Воронцов.
— Без вас другие заготовки должны были сработать, но растянулось бы все лет, может, на пятьдесят. А с вами так удачно сошлось! Где бы я еще такую Ирину нашел? Так вот, я считал, что если Землю оставить в покое, вы на главную историческую последовательность мало-помалу выберетесь, а главная наша цель уже потом сама собой достигнется. Я на это, считай, всю сознательную жизнь положил, и в итоге выяснил, что все наоборот...
Пропустив без внимания последние слова, Воронцов спросил:
— А сколько же ты на Земле работаешь?
— Да скоро полтораста лет...
— С крепостного права? — присвистнул Дмитрий. — Сколько ж тебе лет?
— Лет, по-нашему, не слишком много, в пропорциональном пересчете мы ровесники. А крепостное право... На его отмене я как раз стажировался.
— Вон даже как? Ты, значит, за просвещенную монархию работал. А аггры?
— Естественно — наоборот. Кто, по-твоему, царя-освободителя грохнул?
За время знакомства с Антоном привык, кажется, Воронцов ко всякому. Насмотрелся чудес в Замке, дважды лично побывал в прошлом, пил коньяк с товарищем Сталиным, но сейчас опять, как в момент первого появления в Замке, ощутил легкое головокружение.
Наверное, даже и его закаленная психика не в состоянии бесконечно переваривать абсурдные реалии слишком далеко ушедшей (или зашедшей?) цивилизации. Сидишь в обыкновенном кабинете давно умершего адмирала, героя Порт-Артура, сквозь стрельчатые окна падают косые столбы золотистого предзакатного света, вдали перекатывает волны, которых не касались борта не то что колумбовых каравелл, а даже и норманнских драккаров, Атлантический океан, рядом в непринужденной позе устроился пришелец, как только что выяснилось — близкий соратник Александра II Освободителя... И что? Ты по-прежнему уверен в своем полном психическом здоровье, товарищ бывший капитан-лейтенант? Или все же "поехала крыша" в долгом и нудном рейсе, и на самом деле вокруг совсем не то, что тебе воображается, а всего лишь палата в соответствующем заведении?
Но после короткой заминки и слишком, может быть, пристального взгляда на своего собеседника Воронцов всего-навсего прикурил очередную сигарету, выплеснул в фарфоровый бочонок с бонсаи развесистого клена (память о последнем визите адмирала в Нагасаки) остывший кофе и налил свежезаваренного.
— Н-да... И в каком качестве ты при дворе состоять изволил?
— Несущественно это. Официальных должностей не занимал, но кое-каким влиянием пользовался. Дело в результате. Если бы все пошло, как надо, сейчас бы мировой расклад совсем иначе выглядел. Сколько раз я говорил Горчакову... — Антон словно понял, что сказал лишнее, оборвал фразу.
— То-то я всегда удивлялся, отчего история наша такая дурацкая. Две шаги направо, две шаги налево, шаг вперед и два назад... — изобразил он с характерным акцентом припев известного в свое время одесского шлягера. — А это, оказывается, ты ее вершил... — Воронцов оттопырил губу и посмотрел в лицо Антону с пренебрежительно-сочувственной миной. — У нормальных стран все логично и в основном последовательно, а у нас куда ни кинь... Везуха швейцарцам, за тыщу лет ни один форзейль туда, видать, не добрался. Или санмаринцам каким-нибудь... Не зря один мой друг говаривал: "Самая у меня большая мечта — быть послом Исландии в Швейцарии". Из-за тебя, значит, у нас и с флотом такой бардак — строили, строили — и р-раз! То тебе Крымская война, и мы топим флот, то Японская — и наш флот топят, потом гражданская — снова сами... У англичан — Гранд Флит, у немцев — Флот Открытого моря, а у нас — в основном "шаланды, полные кефали..." Все остальное, впрочем, так же. Одна теперь радость — известно, кому морду бить!
Однако стоп! В последний раз аггры, наоборот, ворота сменили? По идее, они должны были как раз на стороне настоящего Сталина действовать, а они Андрея подсадили...
— Почему же? Все правильно. Они ведь и хотели, чтобы Новиков стал "суперсталиным", он же, вопреки заданию, совсем не туда поехал. Еще ничего не зная, мне подыграл. Я ведь с самого начала пытался сталинизм как-то скоротать...
— Ну и дурак, прости за выражение! Надо было его году в восемнадцатом и ликвидировать. Делов-то....
— В восемнадцатом я такой умный, как ты сейчас, еще не был...
— Ты и сегодня не очень-то... А вот кем мы в таком разрезе получаемся? Пешки на доске истории или эти, марионетки?
— Только давай без комплексов! Хоть раз я тебя заставлял что-нибудь против твоей воли делать? И никого другого тоже. У нас, кажется, с взаимного согласия все началось... Ни мы, ни аггры ни разу, повторяю — за последние семьсот лет ни разу ничего не сделали сами. Мы только просчитывали варианты и вероятности, плохо или хорошо — другой разговор, и активизировали наиболее перспективные через морально готовых именно к такому сюжету людей. Не хотел бы Гриневицкий бомбы бросать, никакой форзейль, или аггр, или Нечаев его бы не заставил...
— Ага! Я под запал на человека рукой замахнулся, а ты мне из-за спины в эту руку топор...
— А если даже и так? Умный остановится...
— Говорил тебе Шульгин...
— Ну и ты скажи, чего уж! Оправдываться не собираюсь, но как раз я жандармов на первомартовцев навел. И Достоевскому деньги давал, когда он "Бесов" задумал и писал...
— Еще того лучше! Братца Сашу заложил, так братец Володя всем такую козью морду показал... Ты б и тут лучше все наоборот делал...
— Не заводись, капитан. Я, можно сказать, как раз исповедуюсь и каюсь.
— Я не поп. Бог простит. Ладно, мы тут, в России, сроду дураки, оттого у нас все через .... А на Западе чем твои коллеги занимались?
— Да примерно тем же самым. По общему плану. И все равно кое-какой прогресс имел место. Представь, что без балансировки этой. В 1878 году, на Берлинском конгрессе, например... Если бы Россия захватила Константинополь и проливы, мировая война произошла бы на сорок лет раньше. Исходя из текущей реальности, мы правильно тогда поступили. И в девятьсот пятом Портсмутский мир казался наиболее удачным вариантом.
Воронцов с удовольствием продолжил бы дискуссию, сказал бы, что ни в коем случае серьезный специалист, да еще оснащенный сверхмощными анализаторами, не должен был допустить такую массу грубейших просчетов, задал бы еще множество вопросов, чтобы прояснить для себя многие белые пятна истории, но вместо этого ограничился сравнением, показавшимся ему очень уместным:
— Черчилль, кажется, называл подобные тайные игры сильных мира сего "схватки бульдогов под ковром". Так получается, что и вы с агграми не более, чем бульдоги, и нас ты в свою свору зачислил... А вот если, к примеру...
Форзейль резким жестом оборвал собравшегося развить свою мысль собеседника.
— Я ведь не для ликбеза разговор затеял. Моя миссия подходит к концу. Вот я и решил вам последнюю, может быть, услугу оказать. Да и перед людьми вообще вину слегка загладить, насколько еще можно.
— Так, значит, есть вина?
— Она у каждого есть, кто хоть что-то в этой жизни делает. У тебя разве не было? Ты для пользы службы матросов местами поменял, и того, кто тебе больше других нравился, на том самом тралении взрывом убило. Не хочешь вспоминать, не нравится? Тогда и меня пойми...
С Воронцовым действительно был такой случай, и когда Антон о нем напомнил, на душе стало погано. Вроде и забылось уже, а вот снова... Нельзя не согласиться — если уж взялся хоть в какую игру играть, будь готов отвечать за проигрыш. Бывало, что и отвечали честные люди — пулей в лоб. В свой, а не в чужой, как после в моду вошло...
И он перемолчал эту минуту, дождался, пока Антон вновь начал говорить по делу.
— Я, наверное, совсем скоро отсюда уйду и, сам понимаешь, просто обязан сделать для вас все, что в моих силах. Скажи — что?
Воронцов пожал плечами. Встал, открыл дверь и вышел на широкий, с добела выскобленным ореховым настилом, балкон. Облокотился о перила, долго смотрел на собирающиеся у горизонта грозовые тучи. Низкие, фиолетово-багровые, обещавшие, судя по всему, жуткий метеорологический катаклизм.
После того, как они так вот поговорили — о чем он мог бы просить? Сознание одновременно неограниченных возможностей и их же бессмысленности. Вернуть их домой, к маме? Теперь уже ясно, что этого не будет. По условиям задачи. И все же он спросил именно об этом.
— Извини, но, пожалуй, не выйдет. Я со всей душой... Но давай вдумаемся... Как только космонавты вернулись к себе, ваше настоящее закончилось. Подумай сам — это же несовместимо. То будущее, в котором они уже жили, и то, что увидел Новиков — как их совместить?
— Нельзя? — Воронцов и сам обо всем давно догадался, может быть, еще тогда, когда впервые увидел Альбу и ее товарищей, но спросил.
— А разве можно? Ты же реалист.
— Я — да, а ты? Как-то ведь у них получилось? И именно то, о чем мы думаем. Коммунизм, братство народов...
Антон вздохнул разочарованно. Оперся локтями о перила рядом с Воронцовым, помолчал, глядя на завораживающее зрелище надвигающегося шквала.
— Захолустная, побочная линия... Я даже не очень понимаю, как вы с ними состыковались. Да, их звездолеты научились прорываться через пространство, как танки через линию Маннергейма. А какой ценой? Тебе же говорили — они одиноки во Вселенной. А почему? Вся цивилизованная Вселенная оказалась на другой линии. На одной они, на другую попали аггры, на третьей — все остальные.
Антон неопределенно махнул рукой.
— Неужели так мрачно?
— А что тебя удивляет? Ведь вы примерно так и жили. В СССР. Весь мир что-то делает, решает, ошибается, даже страдает, но живет. А вы строите светлое будущее. Только оно почему-то никак не светлеет. Ты же весь мир исплавал, неужто не заметил?
— Заметил. И не только то, о чем ты говоришь, а и то, что многое у нас лучше...
Антон снисходительно цыкнул, повернулся спиной к перилам.
— Знаю, что дальше скажешь. И даже могу, черт с ним, устроить вам такой вариант. Коммунизм по Хрущеву. Есть у меня в запасе линия. Не тик-в-тик ваша, но совсем близкая... Без микроскопа не отличишь. Хоть сейчас. Если твоим друзьям ничего не говорить, будут в полной уверенности, что домой вернулись. Однако подумай, почему ты с детства определенные книжки любил читать? Майн Рид, Джек Лондон и Жюль Верн почему тебе милее, чем Павленко, Гайдар и Зоя Воскресенская? А в моряки зачем подался? Священные берега Отчизны горел защищать или все же мечтал об Азорских островах, проплывающих мимо бортов? Если ты на самом деле совершенно искренне презирал "свободный мир" за "железным занавесом", как излагал матросам на политзанятиях, то, так и быть, рискну в последний раз, сделаю вам красивую жизнь...
— То есть?
— То есть пробью за счет всех наличных ресурсов и, не считаясь с последствиями, дырку в мир вашей детской мечты, уберу оттуда ваших аналогов тех самых вас, какими вы были бы, не встреть Андрей Ирину, а ты меня, и живите...
Дмитрий в мгновение, как говорится, ока вообразил себе сказанное Антоном. Никак оно не могло ему понравиться. Ладно, допустим, Сухуми за день до встречи с форзейлем. Еще дней через десять-пятнадцать, и пришлось бы возвращаться в родное пароходство, ждать, нет, выпрашивать назначение, снова увидеть гнусную морду завкадрами, елейную ухмылочку секретаря парткома, отправляться на ржавую коробку с совершенно никчемным фрахтом, ну и так далее... А если еще при этом помнить о бывшем и будущем...
И знать, что этот мир не просто плох сам по себе, а еще и является заведомо тупиковым... Да еще удастся ли в нем встретить Наташу?..
Но сдаваться просто так, признать, что Антон поймал его в ловушку, Дмитрию не хотелось.
— Одним словом, ты хочешь сказать, что коммунистическая идея порочна в принципе, и ничего вроде справедливости, равенства, братства и "каждому по потребностям" быть не может? Но у нас действительно жить спокойнее и лучше, чем там... Я бы, ну, в нормальных условиях, ни за что не эмигрировал...
Антон достал из кармана потертый кожаный портсигар и, что делал очень редко, закурил толстую, в палец, папиросу.
— Ты сам сказал практически все... "В нормальных условиях"... Значит — пока не допекло. А пароход зачем строишь? Подсознательно домой не собираешься. Зачем советскому моряку личный пароход?
— Ну, я его на другой случай планировал...
— Вот тебе и другой случай. К себе вы не попадаете, и корабль действительно на неограниченное время заменит вам Замок. Но ведь всю жизнь на палубе не проживешь. Какая-нибудь реальность, где на берег сойти можно, все равно необходима. И я предлагаю выход.
Выбор невелик.
Будущее исключается по условиям задачи, насчет настоящего ты подумаешь, простор для маневра только в прошлом.
Туда я могу вас переправить безболезненно, как уже и делал. Однако число перемещений в прошлое подчиняется довольно сложной формуле. Тебе достаточно знать, что в XX веке их не так много, и далеко не каждая точка вас устроит. В XIX веке их больше, но зато и век сортом пониже...
— Да это еще как сказать... А в общем, знаешь, пойдем коньяка выпьем, трудно мне на трезвую голову с тобой общаться, — взмолился Воронцов и, не дожидаясь, пока Антон за ним последует, решительным шагом направился к шкафу, где размещался адмиральский, бар, или, по-русски выражаясь — погребец.
— Вот, значит, так и выходит, — продолжил Антон, когда они расположились в креслах и Дмитрий выпил большую рюмку "Шустовского" и закусил гвардейским "пыжом", то есть сэндвичем из двух кусков сыра с проложенным между ними ломтиком лимона. — ...Выходит, что я предлагаю вам начать новую, достойную свободного человека жизнь. Если — заметь, я все-таки говорю "если" — вам не придется больше увидеть свое время. Я не гарантирую, но вдруг все-таки... — по тому, как Антон это произнес, Воронцову показалось, что проблема возвращения имеет не технический, а скорее идеологический аспект и как-то связана с последними событиями в Метрополии. — Но в любом случае я приложу все свои силы и... влияние, чтобы вы оказались в лучшем из возможных времен. В таком, где не очень мучительно больно от взаимодействия с окружающей средой. В таком, где люди ваших способностей достигнут пика самовыражения и в то же время не слишком повредят остальному человечеству. Этакий взаимоприемлемый гомеостаз и две ладьи форы...
— А может, ты снова хочешь нас втравить в те же забавы? — подозрительно спросил Воронцов, подняв на уровень глаз наполненную рыжеватым напитком рюмку и рассматривая сквозь нее, как через лорнет, своего собеседника.
— Да бог с тобой! Теперь я точно ничего не хочу, кроме как помочь. Ты просил личный пароход — и практически его уже имеешь. Любое оборудование, которое есть в моем распоряжении, включая роботов — пожалуйста. Невзирая на последствия... Впрочем, об этом никто и не узнает. И правил, которые запрещают снабжать аборигенов принципиально новой техникой и технологиями, я не нарушаю, поскольку они перекрываются предписанием об активизации перспективных открытий и озарений, а роботов, формально говоря, ты самостоятельно придумал, и в дальнейшем, чем смелее будут ваши идеи, тем лучше для вас. Дерзайте. Так что, приняв мою помощь, вы не прогадаете. Ну а если откажетесь, придется устраивать вашу судьбу по собственному усмотрению...
Воронцов вздохнул, не зная, на что решиться. Он догадывался — как всегда, Антон не врет, но и правдой его слова признать трудно. Вокруг их возвращения явно идет очередная дипломатическая игра, оно по-прежнему затрагивает чьи-то разнонаправленные интересы, а Антон ведет себя как врач, не желающий объявить пациенту страшный диагноз, но подводящий к мысли, что в любом случае ничего особо утешительного ему не светит.
— Скажи хотя бы, к чему нам готовиться? Согласись, в двадцатом веке тоже не все равно, где оказаться. Начало, середина, конец — далеко не одно и то же...
— Увы, этого как раз и не могу сейчас. Сам еще окончательно не знаю. Не от меня зависит. Тут считать и считать... Многие факторы должны сойтись. Не только чтобы мир вам подошел, а чтобы и вы ему... Чтобы не повторить старых ошибок, не допустить еще большей дестабилизации. В конце концов, есть риск загнать вас вообще в ложный мир...
— А это что за новость?
— Хитрая штука. Нечто вроде фантомной реальности, возникшей в результате ошибки или... — Антон снова оборвал себя на полуслове, будто понял, что опять говорит лишнее. Или, как уже предполагал Воронцов, давая таким образом понять, что, несмотря на чины и награды, по-прежнему не свободен в своих поступках. — Короче, ты друзей пока не расстраивай, поскольку не окончательно все. И сам в уныние не впадай. Процентов двадцать пять за то, что все решится к взаимному удовольствию. Слово даю — постараюсь перебрать все мыслимые варианты. А пока развлекайтесь, отдыхайте, с кораблем заканчивайте... Одним словом, времени не теряйте, а то мало ли...
