ГЛАВА 18

Синий "рено" остановился у неприметного особнячка с мезонином в кривом и грязном переулке неподалеку от Смоленской площади. Десятки таких переулков, неотличимо похожих друг на друга, сбегали по косогору к Москве-реке, и только старожилы да бывшие городовые Арбатской части уверенно ориентировались в их хитросплетении.

Велев шоферу ждать, пассажир, он же начальник СПО ВЧК Агранов, отпер своим ключом парадную дверь. Ему навстречу из примыкающей к прихожей каморки появился человек дворничьего обличья, но с револьверной кобурой на поясе.

— Как он там? — не здороваясь, бросил Агранов, быстрым шагом проходя через прихожую к ведущей наверх узкой лестнице.

— Спокойно, Яков Саулович. Утром чаю попил, до ветру два раза просился, а больше и не слыхать.

— Хорошо. Иди к себе. Нужно будет — позову.

Лестничная площадка делила мезонин пополам. Направо вела обычная двустворчатая крашенная суриком дверь, а налево — массивная, обитая железом, закрытая на длинный кованый засов.

Но за ней оказалась просторная и довольно уютная комната, разве только решетка на выходящем во двор окне слегка портила впечатление.

На низкой деревянной кровати, подоткнув под спину подушки, полулежал бородатый мужчина лет шестидесяти в буром байковом халате, читал толстую книгу и курил трубку. Курил он здесь давно и много, под потолком слоями висел дым, а от застарелого прогорклого запаха у гостя запершило в горле.

— День добрый, Константин Васильевич. Как поживаете?

— Вашими молитвами. Впрочем, не уверен, что православный может благоденствовать молитвами иудея...

— Ну, опять вы за свое. — Агранов ногой подвинул к себе табурет, сел, снял шляпу. — Я уже не раз вам объяснял, что иудеем называть меня неправомерно. Во-первых, я крещеный, а во-вторых, являясь интернационалистом, вообще не признаю национальность как таковую...

— Да мне, собственно, и наплевать. Пожрать чего-нибудь привезли? И табаку. Уже кончается, а без курева я не могу. Без хлеба обойдусь, без табака нет.

— Все привез. И еду и табак. Но вы ж и меня поймите. Революционный народ голодает, а вы — старый народоволец — требуете ветчины, колбасы, сыра, яблок... Это сложно, когда даже предсовнаркома довольствуется рабочим пайком.

— Яков! Мне и на это тоже плевать. Вы хоть все там подохните за свою идею. А я не желаю. Ты меня заточил в узилище — ради Бога. Оно как бы и лучше. Лежу, читаю, курю, с тобой вот беседую и избавлен от проблем жизни при вашем военном коммунизме.

Сторож отворил дверь и подал Агранову туго набитый саквояж.

Узник мезонина отщелкнул его замки, вывалил на стол завернутое в промасленную бумагу содержимое, осмотрел, обнюхал даже, отодвинул в сторону.

— Так. Считаем, что свое слово вы пока держите. И что дальше?

— А дальше потребуется конкретная работа. Теоретические собеседования отложим до следующего раза, как бы они ни были увлекательны. Постарайтесь доказать, что я не зря вас кормлю провизией, словно и не существующей в природе для граждан Советской республики, обеспечиваю совсем неплохой пансион, а также спасаю от военного трибунала, приговор которого нам обоим очевиден...

— Витиевато выражаешься, Яков, что, впрочем, неудивительно для достигшего высоких чинов недоучки.

Как ни странно, но казалось, будто агрессивное поведение собеседника совершенно не задевает Агранова. Похоже, ему это даже нравилось. А тот продолжал, вновь разлегшись на кровати:

— И не от большого ума ты пытаешься меня пугать трибуналом. Напугать меня вообще невозможно ничем. Я сотрудничаю с тобой исключительно по своей доброй воле. Ты мне интересен, а вдобавок — полезен. Если угодно, я на тебе паразитирую. Положение же паразита, наряду с явными преимуществами, имеет и ряд недостатков. Один из них — некоторое ограничение личной свободы. Но опять же — есть ли это в полном смысле недостаток? — Судя по появившимся в голосе Константина Васильевича ноткам, по особым образом заблестевшим глазам, случайно подвернувшаяся тема его увлекла, и он явно готов был углубиться в тщательное и неторопливое изучение проблем паразитизма в биологическом и социальном планах.

Агранову пришлось его вежливо, но решительно остановить:

— Сейчас меня интересует несколько другое. Практическое применение ваших изысканий в области этих "Воображаемых миров"... Насколько я понял и запомнил своим слабым разумом, вы говорили, что, проникнув в один из них, способны наблюдать наш действительный мир как бы извне, с точки зрения более высоких уровней.

У Агранова явно не хватало слов, он помогал себе жестами, мимикой, междометиями:

— Ну, как если смотреть на географическую карту сверху, мы видим всю местность сразу, а находясь на ее поверхности, поле зрения ограничено горизонтом и деталями рельефа...

Константин Васильевич наблюдал за его мучениями с интересом, но попытки как-то помочь не предпринимал.

— И вот если это действительно так, то, наблюдая хотя бы не весь мир, а некоторую ее часть из вашего "Воображаемого мира", способны вы проникнуть в какие-то тайные для всех обычных людей вещи, пронаблюдать за сочетанием причин и следствий?..

После еще нескольких столь же корявых и одновременно обтекаемых фраз собеседник не выдержал:

— Да хватит тебе, Яков, вокруг да около... Не пытайся рассуждать о чуждых тебе категориях. Спроси просто: "Константин Васильевич, владеете ли вы даром ясновидения, способны вы предсказывать будущее и объяснять смысл настоящего?" И я тебе отвечу: "Да, но при определенных условиях. Я не жрец, не Пифия и не Оракул. Я проник, нет, вернее прикоснулся к таким тайнам бытия, для которых в русском языке не существует и терминов. Мне еще предстоит систематизировать известные факты и гипотезы, создать для них понятийный аппарат. Скажи, что тебя интересует, тогда я подумаю, возможно это или нет".

Ответ старика, похоже, не удовлетворил Агранова. Раскрывать свои тайны без гарантий успеха ему не хотелось. Но и выбора у него тоже не было.

— Меня твои дела не интересуют. Мне куда больше хочется заниматься собственными исследованиями. Однако, даже не располагая фактами, только наблюдая за эманацией астрального тела, я догадываюсь, какого рода заботы тебя гнетут, — поощрил чекиста на откровенность Константин Васильевич. — И готов тебе помочь. Только без конкретных фактов мои слова окажутся тебе не более полезными, чем прорицания Дельфийского оракула. Или гадание цыганки.

— Что ж, попробуем. Только уж вы постарайтесь. В случае чего цыганка действительно дешевле обойдется. Сначала подумайте вот о чем... — И Агранов почти дословно повторил старику то, о чем говорил с агентом. Исключая, конечно, рассуждения о перспективах советской власти.

— Так-так... Посмотрим, что тут можно сделать. Только ты, Яков, спустись-ка вниз. Там подожди. Мне минут на сорок нужно одному остаться.

— Откуда это вы знаете, что именно на сорок? А не на десять, не на два часа?

-А не в свое дело не лезь. Если не заладится, и до утра ничего не узнаем. Иди, одним словом...

Ждать Агранов умел. Вернее, с толком использовать время ожидания. Спустившись в по-мещански обставленную гостиную, он улегся на диван с круглыми валиками и подушечками в кружевных наволочках, сбросил шевровые ботинки на резинках, положил у изголовья снятый с предохранителя пистолет и почти мгновенно заснул, едва слышно посвистывая носом.

Проснулся он тоже мгновенно, взглянул на стенные часы, удовлетворенно кивнул. Прошло именно то время, что он себе назначил.

Старик выглядел встревоженным. Он больше не сибаритствовал на кровати, а ходил из угла в угол комнаты, размахивая зажатой в кулаке трубкой и что-то бормоча.

— Черт тебя надоумил связываться с этими людьми?! — без предисловия набросился он на Агранова. — Другого занятия себе не нашел? Ловил бы своих саботажников и контру...

— Да что случилось-то? — Чекисту передалась тревога "ясновидца".

— Хотел бы я сам это знать. Я, как обычно, вошел в транс, включился в Мыслесферу Земли... Тебе не понять, как это грандиозно. Это как симфонии Скрябина. Море света, море огня. Видишь, чувствуешь, понимаешь неизмеримо больше, чем в состоянии объяснить. Растворяешься в мыслях и эмоциях... Да что я тебе говорю, я вижу сейчас и твой мысленный фон, ты, как старое бревно в лесу, темен и неподвижен. Но и в тебе есть толика нужной силы, и ты в состоянии включиться в игру высших сфер. Только на пользу ли тебе это будет? А эти? Да, я проник... Я не понял, куда. Сгущение энергий, фиолетовые и синие водовороты... Миры сдвигаются... Возникают новые вероятности. К нам пришло чужое... Я не знаю, как это объяснить... Ты вмешался в непонятную жизнь. То, чем ты сейчас занялся, настолько превосходит мое понимание... Нет, это тоже неправильно. Те, кого ты мне назвал, — они не люди. Потому я так легко их нашел. Как в зоопарке — в клетке с обезьянами — медведь, его увидишь сразу. А откуда он там, почему?

— Вы что, бредите, Константин Васильевич? Вам плохо? — спохватился Агранов, увидев, что его собеседник начинает трястись, словно перед началом эпилептического припадка.

— Отойди, Яков, не мешай... Ты понимаешь — другое, другое приходит в наш мир, неправильно, все неправильно, не так...

Агранов ударил его по щеке, плеснул водой из графина в лицо.

Минуту-другую старик еще пребывал в своеобразном трансе, как шаман в процессе камлания, а потом медленно вплыл в реальность. — Вы что-нибудь помните, что с вами было? Старик помотал головой. Неверным движением сгреб со стола выпавшую из руки, еще дымившуюся трубку, несколько раз шумно, с чмоканьем затянулся, пока не извлек нужную порцию дыма.

— Ох, Яков, и вправду... Что-то плохо мне стало. Валерьянки бы или лучше водочки...

— Сейчас!

Он крикнул охранника, тот, невзирая на царивший в республике "сухой закон", принес бутылку разбавленного спирта, и прорицатель жадно выпил больше полустакана.

Порозовел, успокоился, вновь приобрел способность говорить здраво.

— Удружил ты мне, Яков, прямо скажем — УДРУЖИЛ. Никогда я такого не переживал. Понять ты меня не поймешь, и стараться нечего, однако интересно. Людишки-то твои — нездешние, совсем нездешние. Не представляю, откуда они взялись, может быть, вроде меня, из других миров проникли, только связываться тебе с ними... Нет, не могу сказать, тут еще думать, изучать надо. Ты мне время дай, я поразмыслю, еще понаблюдаю. Нет, я тебе благодарен, совсем новые стороны в моих идеях открываются. Слушай, Яков, ты же все можешь, тебе такие силы подчиняются. Доставь мне одного из этих человечков, век буду благодарен. В нормальном мире они самые обычные люди, в духовных только сферах другие. Сможешь ты... Смерти, пули они так, как и мы, боятся. Постарайся. А уж я бы с ними поговорил...

Агранов видел, что старик, выйдя из транса психического, так же стремительно впадает в самое обычное алкогольное опьянение. То ли с голодухи — не ел он как минимум сутки, то ли по свойству организма. Но сказал он достаточно. Меньше, чем чекист рассчитывал, но и того, что стало известно, хватит, чтобы строить дальнейшие планы.

Главное, он был прав, угадав в появившихся на Хитровке "бандитах" необычное.

И сам Константин Васильевич сказал, что обладает он, Агранов, психической силой. Ну, вот и посмотрим, у кого ее больше.

Пусть Вадим поработает, а там поглядим... Агранов вышел из особняка в приподнятом, боевом настроении, что и неудивительно. Человек, сумевший за каких-то два года создать мощнейшую в мире тайную полицию (а его секретно-политический отдел занимал в структуре ВЧК. положение, абсолютно аналогичное немецкому гестапо, что есть сокращение от гехаймештатсполицай — Государственная тайная полиция, она же — 4-е управление РСХА), не мог не испытывать склонности к острым ситуациям и именно в борьбе и интригах находить радость жизни.

Теперь у него появилась еще одна точка приложения сил.

Но лишь еще одна. Были и другие, может быть — куда более важные. Например — его очень волновала загадка сбоя в давно и тщательно спланированной "системой" акции по международной изоляции последнего серьезного очага белогвардейского сопротивления. О меркуловском Владивостоке пока можно не беспокоиться. Туда уже направлены надежные люди. А вот что происходит вокруг Крыма? Врангель — никто. Меньше, чем пешка. А узнать, кому он вновь понадобился, кто решил разыграть его против "системы", не знающей и не терпящей оппонентов, — это задача. Для чего в это дело решили вмешаться американцы? И на каком уровне — государственном, в пику союзникам, или проявился чей-то частный интерес?

И узнать нужно раньше, чем это станет понятно всем прочим. Узнать и понять, не пора ли менять флаг.

Эта мысль вдруг отозвалась тошнотным чувством внизу живота. Еще вчера ему и в голову не пришло бы, что можно рассчитывать сыграть даже не против, а просто отдельно. Что же изменилось теперь?

"А ведь изменилось", — подумал Агранов. Он еще не знал, кто повлиял на него сильнее — полусумасшедший профессор Удолин, частнопрактикующий маг, или мысли о тех неведомых людях, в логово которых он послал своего лучшего агента.

"Они не отсюда" — что-нибудь да значит это выражение?