ГЛАВА 35
Телефон на столе Агранова затрещал. Непроизвольно вздрогнув, он взял причудливо изогнутую трубку с роговым раструбом микрофона.
— Яков Саулович? — раздался знакомый голос, причем настолько четкий, будто собеседник находился в двух шагах, а не по ту сторону крученого провода. — Жив-здоров? Тогда садись в свой мотор и езжай к Калужской заставе. Охрану можешь не брать, я о тебе позабочусь. Да-да, прямо сейчас и выезжай, чего время терять. Ну, будь здоров, и без фокусов у меня...
Испытывая тревожное, но в то же время и приятно щекочущее нервы чувство (не зря в документах царской охранки он не раз читал откровения провокаторов о том, что, работая и на полицию и на подполье, они испытывали необъяснимое наслаждение, отказаться от которого не могли даже под страхом смерти), Агранов, развалившись в каретке своего "рено", цепким взглядом фиксировал картинки неспешно проплывающих мимо улиц и пытался угадать, для чего вызвал его новый хозяин.
В начале Калужского шоссе он увидел стоящий у обочины знакомый угловатый автомобиль с поднятым зеленым тентом. Велев шоферу оставаться на месте и быть настороже, спрыгнул на грязный булыжник и пошел через площадь наискось, по пути придавая лицу доброжелательное и беспечное выражение.
— Садись, Яков Саулович, покатаемся немного. — Сидевший за рулем Новиков поприветствовал Агранова поднесенными к козырьку двумя пальцами и без помощи заводной рукоятки включил мотор. — Твоя машина может тут постоять, через полчасика вернемся.
Некоторое время ехали молча, Агранов с интересом осматривал внутреннее устройство незнакомого автомобиля, Новиков небрежно покручивал руль, выбирая путь между выбоинами и лужами.
— Так что интересного слышно? — спросил Андрей и, пока Агранов соображал, что и как ответить, шутливым тоном добавил: — Только не ври, все равно сразу увижу...
Агранов стал рассказывать, что к Трилиссеру вернулся посланный в Лондон связной, передавший инструкцию от неизвестного лично ему, но весьма значительного лица, контролирующего внешнюю политику стран Антанты. Рекомендовано было, причем в настоятельной форме, принять все доступные меры для засылки в ближнее окружение Врангеля надежных людей. Задача — любым путем, вплоть до физического устранения всей верхушки военного командования и гражданского правительства, сорвать предстоящее наступление, выяснить источники военной и прочей помощи, подготовить условия для окончательного разгрома белого движения. В средствах предложено не стесняться (имея в виду оба значения этой фразы). Международная поддержка тоже обещана, однако...
— Круто берутся, — присвистнул Новиков. — Но сами вмешаться открыто побаиваются. Или нет у них пока такой возможности, не все схвачено. Да и год сейчас отнюдь не семнадцатый. Ну и как, имеются у Трилиссера "надежные люди"?
— Чтобы попытаться убить Врангеля, найдутся. Для остального — вряд ли. Вы правильно сказали, что время другое.
— Еще что?
Агранов сообщил о ходе подготовки к съезду партии и значительных трениях между Лениным и его ближайшим окружением.
— Когда открытие съезда?
— Через три дня.
— Отлично. Тогда успеем...
— Что успеем? — позволил себе осведомиться Агранов.
Новиков обратил внимание на форму его вопроса и удовлетворенно хмыкнул.
— Провернуть операцию под названием "Никомед". Это был такой грек, представитель кинической школы философов. Слушай инструкции, товарищ Агранов...
...Днем раньше Новиков вышел на связь с "Валгаллой" и попросил Левашова немедленно организовать канал прямого перехода.
Шагнул из московской квартиры в прокуренную, загроможденную аппаратурой непонятного назначения и похожую на лабораторию алхимика со средневековых гравюр каюту. Олег, сидевший у стола, на котором мерцали экранами сразу три работающих компьютера, встретил его неожиданно радушно. Похоже, после той ночи он действительно изменил свое отношение к Новикову и его поступкам.
Андрей бросил на спинку стула френч — здесь было куда теплее, чем в осенней Москве — недовольно осмотрелся.
— Как-то у тебя здесь... неуютно. Пойдем в бар, что ли. Пивка холодного попьем. Соскучился я по цивилизации.
За кружкой светлого бочкового Новиков обрисовал Олегу изменения в обстановке и свои дальнейшие планы. Левашов слушал спокойно и почти не задавал вопросов. Даже на рассказ о встрече с Антоном отреагировал без удивления. Ему, на голом месте придумавшему практическую методику пространственно-временных совмещении, идея галактической Суперсети и игры в Реальности не показалась заслуживающей сильных эмоций.
— Теперь ты понял, что наши разногласия насчет "идеалов Октября" и пределов морального релятивизма значения больше не имеют?
— Пожалуй. Если Антон не врет, то это и вправду ерунда. И что ты думаешь делать?
— Хотел бы я и сам знать. Второй год мы крутимся, как черт на сковородке, и дела с каждым днем... — Новиков сокрушенно махнул рукой. — До последнего я думал, что мы все-таки люди, пусть и попавшие в необыкновенные обстоятельства, а теперь...
— А что, собственно, произошло? — с ненаигранным спокойствием спросил Левашов. — Каким образом означенная информация повлияла на твое мировосприятие? Тебя задевает, что ты произошел не в результате акта божественного творения, не от первичной коацерватной капли и не в итоге борьбы производительных сил с производственными отношениями, а как побочный результат антиэнтропийных процессов в компьютерных сетях? Ну и что? Данный факт влияет на вкус вот этого пильзенского пива, на развевающий занавески утренний бриз или на прелесть общения с Ириной, которая тебя заждалась?
— Оно, конечно, так, — согласился Новиков и на самом деле вообразил, как, закончив беседу с Олегом, войдет в каюту любимой женщины. — Только постоянно думать, что какой-то галактический монстр, наскучив игрой, через секунду может просто стереть программу... А то даже и не сам он, а просто антивирусная ловушка сработает...
Левашов пожал плечами.
— Да и наплевать. От мгновенного инсульта люди тоже помирают, но это же не повод впадать в мировую скорбь. Кто тебе сказал, что субъективные идеалисты не правы? С тем же успехом можешь воображать, будто с твоей смертью исчезает весь материальный мир. — Он сделал два больших глотка, захрустел ржаным, посыпанным солью сухариком. — Деловые предложения есть?
— Имеется кое-что. Играть так играть. Охота мне проверить, может, и вправду мы с теми ребятами на равных можем...
— Тут я полностью "за". От меня что требуется?
...После Левашова Андрей собирался вызвать из Харькова Берестина, но не выдержал и пошел искать Ирину. Она, на его счастье, оказалась "дома", то есть на пароходе. А могла ведь, пользуясь положением "соломенной вдовы" и соответствующей оперативной подготовкой, тоже отправиться на поиски приключений. Сидела в шезлонге на шлюпочной палубе и читала какую-то книгу. Увидев Андрея, она улыбнулась приветливо, встала навстречу, подставила щеку — все так, будто расстались сегодня утром. Только чересчур резко отброшенная книга намекнула на ее истинные чувства.
Порыв ветра взметнул колоколом подол ее белого, с синим матросским воротником платья. Инстинктивно-испуганным жестом она прижала его к ногам.
— Пойдем куда-нибудь... — сказал Новиков, беря ее за руку. За первым же поворотом пустынного коридора он обнял ее, чересчур порывисто прижал к себе, стал целовать, не сразу поймав губами ее с готовностью приоткрывшиеся губы.
— Что ты, что ты, подожди... Сюда давай... — Она вывернулась из объятий, потянула за собой к двери ближайшей каюты. На этой палубе их было много — пустых стандартных двухсекционных полулюксов, словно бы постоянно готовых к приему неожиданных пассажиров.
Сама повернула медную головку замка и замерла, прижавшись спиной к двери. После нескольких проведенных в разлуке лет, ее бессмысленно странного замужества и неожиданно вдруг случившегося "нового знакомства" на них часто накатывались внезапные порывы почти неконтролируемой страсти. Обостряемые еще и тем, что на людях они держались друг с другом "по-ремарковски"; подчеркнуто сдержанно, чуть ли не безразлично.
Он снова стал ее целовать, скользя ладонями по гладкому муслину, коснулся тугого полушария груди, и его прострелило электрическим разрядом, словно в юности, когда вот так же, будто невзначай, дотрагивался до манящих бугорков под тонким свитером подружки.
Не расстегнув до конца пуговиц, потянул вверх длинное и узкое платье. Ей пришлось помогать ему движениями тела и рук. Под платьем на ней были только простенькие трикотажные плавки. Действительно — не ждала, потому что обычно, зная его вкусы, Ирина надевала какое-нибудь экстравагантное, разжигающее воображение белье из самых элитарных каталогов.
Несмотря на задернутые бежевые шторки, в каюте было слишком светло. Ирина в подобные моменты света не выносила, и Андрей, разжав объятия, закрыл иллюминатор броневой крышкой.
Она ждала его, откинув покрывало и присев на край широкой деревянной кровати, и думала, что он снова начнет с долгих, нежных и изобретательных ласк, однако сейчас Новиков с непривычной резкостью сжал твердыми пальцами ее плечи, опрокинул на подушки, прижался лицом к груди, то ли целуя, то ли кусая, одной рукой обнимал за шею, а другой старался сдернуть вниз плавки. Ирина не понимала, что с ним происходит. Испуганная его порывом, она машинально сжала колени.
Так бывало в юности, когда девушка, вроде бы уже согласная на все, в последний момент пугается предстоящего и начинает отчаянно отбиваться.
Андрея внезапное сопротивление Ирины только еще больше распалило. И, заставив ее подчиниться, он овладел ею грубо, торопливо, но со страстью, которой она еще не знала. Причем неожиданно и она сама повела себя так, как раньше не умела. Привыкшая к довольно сдержанному поведению в постели, сейчас она вонзала ногти в его плечи, упиралась ногами в кровать, выгибая спину, и тот экстаз, который обычно Ирина испытывала лишь две-три последние восхитительные секунды, теперь длился бесконечно, волнообразно, достигая немыслимой, казалось бы, остроты, стирая последние проблески сознания, и вдруг сотрясал тело новым тысячевольтным разрядом. Очнувшись, она услышала чей-то низкий, прерывистый крик, но будто издалека, через ватную стену, и закончилось для нее все подобием эпилептического припадка. Изнеможение, слабость во всем теле, удивительная легкость в голове и тот же стыд, который испытывает человек, застигнутый приступом в людном месте. Похожее, но в гораздо меньшей степени, она пережила только однажды, семь лет назад, когда этот же Андрей, в которого она целый год была безумно влюблена, наконец-то "соблазнил" ее звездной ночью на берегу Плещеева озера.
Ирина отодвинулась в угол кровати, кутаясь в простыню.
Через щель неполностью прикрытой двери в каюту падал узкий луч света.
— Что с тобой... с нами случилось? Мы с ума сошли? Мне даже страшно... А вдруг кто-нибудь слышал? — спросила она, все еще прерывисто дыша. И без того разгоряченное лицо ее густо покраснело.
— Извини. А тебе что, плохо было?
— Нет, не плохо, наверное, даже восхитительно, только — непривычно... И стыдно. Ты никогда таким не был. С тобой там что-нибудь случилось? Я никогда не верила, когда слышала, что женщинам нравится, когда вот так, грубо... Я... правда... громко кричала?
Андрей нашел на полу свою рубашку, достал из кармана пачку сигарет. Сидел на краю постели, жадно курил, поглаживал Ирину по внутренней стороне бедра от колена и выше.
"Вот тоже, — думал он, — сколько уже всего было, а не знал, что способен на такое... И она... Оказывается, когда баба теряет голову — это... непередаваемо. Я никогда не верил мужикам, что говорили; будто есть такие, из-за которых можно бросить все, и семью, и карьеру, только ради вот этого..."
— Все хорошо, Ирок, все хорошо. Я тебя люблю... А насчет этого... Прости, если что не так. Есть такое понятие, Ира, — инстинкт смерти. Когда он срабатывает, человек ли, животное или растение поглощены одной лишь мыслью... Ладно, мы не животные, однако мне вдруг показалось, что я вижу тебя в последний раз. Ну и... Не думай больше об этом. Мы разрядились, я теперь снова могу мыслить ясно и поступать разумно. Считай, что мы — поклонники древних тантрических культов, где секс — форма приобщения к божеству. А ты — одна из жриц Кибелы, которые в мистических целях отдавались в храмах...
— Ты, как всегда, ужасно деликатен...
— Прости, я глупости говорю, конечно, только все правда. Я как подумал, что можем и не встретиться...
Забыв о своей обиде, Ирина подвинулась к нему, погладила по щеке:
— Ну что же с тобой случилось?
От обычной женщины она отличалась тем, что по профессии была инопланетной разведчицей, эмоциональный порог был у нее повыше, и она умела держать себя в руках и говорить почти спокойно там, где другая уже забилась бы в истерике.
Он рассказал о внезапной встрече с Антоном.
— Ох, не выношу я его. Ненавижу!
— Потому, что форзейль — твой природный враг?
— Нет. Это меня давно не интересует. Как человека терпеть не могу. Если бы не он, мы жили бы сейчас на Валгалле, как Адам и Ева в Эдеме, и вообще ничего не знали. Ни о чем. Мне бы хватило...
Андрей подумал, что ничего больше ей говорить не стоит. Слишком много сил Ирине стоило забыть о своем аггрианском прошлом, заставить себя жить и чувствовать, как простая земная девушка. Начни она сейчас снова вникать в тонкости межгалактических отношений, и неизвестно, чем это закончится. А все практические вопросы гораздо проще решать со свободной от комплексов Сильвией.
...Постояв минут десять под жесткими струями контрастного душа — от пяти до сорока градусов Цельсия и обратно, Новиков переоделся в подчеркнуто нейтральный костюм — цветная рубашка, шейный платок, светло-синие брюки, белый пиджак — и отправился наносить визит вышеупомянутой леди Спенсер.
Избавившись с помощью Ирины от сексуального напряжения, он мог не бояться попасть под обаяние чар Сильвии, против которых не смогли устоять ни Берестин, ни Сашка. Что и неудивительно, аггрианка умела себя подать, и отстраненно Андрей понимал, в чем суть и сила ее приемов. Понимал и старательно подыгрывал, дабы лишить ее желания придумывать что-то более тонкое и сложное.
Для переговоров он избрал кормовой балкон парохода, где стюард накрыл столик с кофе, фруктами, мороженым и бутылкой "брюта" в ведерке со льдом.
— Твоя подруга не будет ревновать? — спросила Сильвия, отработанным жестом поправляя падающую на глаза прядь волос и одновременно закидывая ногу на ногу так, чтобы и это не осталось незамеченным.
— Да зачем ей? — простодушно улыбнулся Новиков. — Есть французское выражение: "Ля плю белль фий не пе донне плю ку элле а", — с ужасным прононсом произнес он, — что, как я догадываюсь, означает: "Даже самая красивая девушка не может дать больше, чем она имеет". Так чего же ей ревновать?
— Вот как? — Сильвия, кажется, слегка растерялась.
— А чего? Если я хочу быть с ней, я буду с ней. Захочу уйти — она меня не удержит. Пожелаю провести с тобой в постели час или два, если ты согласишься, конечно, — Новиков изобразил полупоклон, — а потом снова вернусь к ней же, она ничего не потеряет. Посему оставим эту тему. Поговорим по делу. В результате проведенных мною оперативных действий я выяснил, кто и зачем работает против нас на Западе. Да если бы только на Западе. Вопрос вообще стоит так, жить нам или превратиться в информационный пар...
И он изложил положенную ей часть информации. Наученный горьким опытом, и не только своим, Андрей решил сделать так, чтобы никто, включая ближайших друзей, не располагал всей полнотой картины. Для их личной и общей безопасности.
— Ты согласна съездить в Лондон и поработать там по своим старым каналам? Нужно будет выйти в круги Ллойд-Джорджа, Черчилля, старой аристократии, самых серьезных финансистов. Разместить в банках такие суммы, чтобы Ротшильды, Куны и Леебы, прочие братья Бруксы бегали за тобой и спрашивали: "Что вам угодно, леди Спенсер? Чем можем служить вашей милости?"
Ему нравилось демонстративно, к месту и не к месту называть на "ты" эту рафинированную аристократку, надменную и очень красивую женщину. Привыкшую совсем к другому обращению.
Она положила на столик руки с покрытыми золотой пылью ногтями, долго смотрела на Андрея молча, подрагивая загнутыми ресницами.
— Разумеется, согласна, — сказала наконец, переведя взгляд на маслянисто блестящие волны под кормой парохода. — Только ведь ехать до Лондона не меньше недели. Можем не успеть.
— Старые игры кончились. Пойдешь через прямой канал. Будешь все время на связи. Золото и деньги через него же перебросим. В твой особняк. Только вот, твоя... Как сказать — "двойница", "предшественница", — она не помешает?
— Думаю — нет. — Сильвия снова улыбнулась странно, с каким-то ускользающим выражением. — Только хотелось бы более подробных инструкций. Замысел, конечная цель, допустимые средства.
— Средства — любые. Не до сантиментов сейчас. Замысел ты в общем представляешь, не надо изображать девичью наивность. Цель — чтобы в ближайший месяц ни одна сволочь и не подумала предпринять какие-то практические меры против Врангелевской России. Под страхом отставки, полного разорения или физического устранения...
— Скажи, Андрей, ты специально так грубо себя ведешь? — спросила Сильвия не то чтобы с обидой, но расстроено. Будто и вправду искренне пыталась с ним флиртовать, преодолевая гордость, а он дал понять, что ее чувства ему безразличны.
— Конечно. Я рассчитываю на тебя, как на жесткого и закаленного бойца, эксперта по тайным операциям. И не желаю поддаться твоим женским чарам. А то какая же может быть война, если командир ставит задачу направляемой в тыл врага разведчице, а сам думает не о деле, а о том, какова она в постели...
— Хм, — покачала она головой, — ты и вправду абсолютно честен, говоришь, что думаешь. Я это ценю. Можешь на меня рассчитывать. И в том и в другом смысле.
Новиков рассмеялся.
— Спасибо, леди Спенсер. Я тоже ценю ваши добрые намерения. Закончим с первым, поговорим и о втором. Спасибо за приятную беседу. — Он приложил руку к сердцу и встал с намерением откланяться.
— Подожди, Андрей. Ты даже и шампанское не откупорил. Невежливо. Надо бы поднять бокал за успех...
— Конечно, конечно. Увы, я и вправду стал крайне бестактным...
Они сдвинули краями нежно зазвеневшие бокалы.
— И последний вопрос. Ты действительно принадлежишь к старой русской аристократии?
— Твой род с какого века ведет отсчет? — вопросом на вопрос ответил Новиков.
— С тринадцатого. Первый сэр Спенсер участвовал в шестом Крестовом походе...
— Забавно. Мой род чуть постарше, очевидно, но, согласно документам, один из моих достоверных предков сражался на Калке, а это почти одновременно с твоим — тысяча двести двадцать третий, тысяча двести двадцать восьмой... Интересно... Ну так я пошел, дел слишком много. Сейчас появится Берестин, мы тебе подготовим все необходимое. Не прощаюсь.
Новиков легко коснулся губами тонкого запястья Сильвии и, не оборачиваясь, скрылся за дверью, ведущей в кормовой салон.
Аггрианка (а почему, кстати, аггрианка, если так легко ассоциирует себя с родом, послужившим базой ее личности?) осталась одна. Положила подбородок на сцепленные замком пальцы и замерла, глядя на синеватый холмистый берег. То ли размышляя о предстоящей работе, то ли грустя неизвестно о чем...
...Берестин шагнул в каюту прямо из будки штабного "урала", в котором объезжал участок фронта, намеченный для демонстративного отвлекающего удара. Требовалось показать красным, что обольщаться им не стоит и стратегическая инициатива полностью принадлежит Русской армии.
Генеральская форма, уже достаточно обношенная, сидела на нем столь естественно, что в войсках его принимали как своего. А то, что никто не помнил Берестина по дореволюционной службе, как бы и не замечалось. Мало ли в армии генералов, выслужившихся за три года из капитанов и подполковников. А Россия велика, и офицеров в ней достаточно, в том числе и пришедших из запаса и отставки.
Поздоровались, сели в кресла по обе стороны низкого журнального столика, закурили располагающие к неспешной беседе сигары. Вначале поговорили о войне, так, как воспитанные люди говорят о погоде. Новиков в шутливой форме рассказал о своих делах с чекистами. Алексей, в свою очередь, сообщил забавные эпизоды из жизни ставки Верховного.
— Ну и? — первым не выдержал Берестин. -
Чего тут "ну"? Отвлеклись слегка, и слава Богу. Помощь мне твоя нужна. И твой хваленый компьютер. Сможешь подготовить материал на пару десятков самых опасных для нас и наиболее способных деятелей красных? Чтобы в результате обрисовалась картина широкого антисоветского заговора, вроде как дело Тухачевского в тридцать седьмом?
— Без проблем. Только мне надо знать, кому материал будет адресован, чтобы сработать все абсолютно убедительно. И что требуется — голый оговор или конкретные доказательства? — Новиков увидел, что Алексей с ходу понял его замысел, хотя и не мог знать, насколько далеко простирается интрига. Он, скорее всего, вообразил, что Новиков решил просто выбить из игры верхушку военного руководства для облегчения последнего этапа войны. Пришлось объяснять.
— О, это и вправду здорово! Изящный поворот, скорее в восточном, чем в европейском стиле.
— Еще бы! Византийцы мы, чать. Равно как и скифы, если верить Блоку. Посему давай документы готовить на полном серьезе. С перехваченными письмами, доносами особистов, телеграфными переговорами, какими-то выкраденными из штаба Врангеля документами. Чтобы в случае чего и для трибунала хватило. Только мы и без трибунала обойдемся...
— Пошли. Сразу и займемся. Правда, помощь Олега потребуется, сам я так компьютер не запрограммирую, он же у меня на решение чисто военных задач настроен.
Часа через три, которые Левашов провел за клавиатурой, а Новиков с Берестиным за пивом с таранью, принтер начал выдавать требуемые бумаги. Причем совершенство форзейлианского аппарата было таково, что документы он создавал безукоризненные. Рукописные на листках школьных тетрадей, отпечатанные слепым шрифтом на оберточной бумаге, оттиснутые аппаратом Бодо на телеграфных лентах...
Доносы агентов и "доброжелателей", собственноручные показания якобы арестованных изменников и пленных сотрудников белой контрразведки. Короче говоря, собранных в клеенчатую папку материалов хватило бы, чтобы подвести под расстрел всех красных командармов и начальников Губчека, половину членов Политбюро и дюжину наркомов. Такую бы машинку в свое время товарищу Ежову, и незачем было бы держать в НКВД десятки тысяч костоломов.
— Что-то мне сдается, наша затея начинает погано пахнуть, — сказал вдруг Берестин, пролистав пачку бумаг. Новиков воззрился на него с изумлением.
— Ты же только что восхищался моей идеей. И передумал? Убивать солдат на фронте, по-твоему, лучше, чем устранить чужими руками их командиров?
— А... На словах ты прав, конечно, а вот все равно с души воротит. Солдат и стукач — все ж таки две большие разницы. И когда я весь материал целиком увидел, жутковато стало.
— Брось, Леша, — неожиданно вмешался Левашов. Неожиданно для Берестина, который не знал всего того, о чем успел договориться с Олегом Новиков. И позиция еще вчера просоветски настроенного товарища поразила Алексея. — Ничего тут такого нет, о чем ты страдаешь. Не стукачество это, а стратегическая дезинформация. Сечешь разницу? — Левашов выключил компьютер и развернулся на винтовом кресле. — Тем более что эта деза — только первый этап. Дальше еще интереснее будет...
— Ну-ка, ну-ка. Что вы там еще придумали, поделитесь, Талейраны...
Выслушав, Берестин отодвинул от компьютера Левашова, начал набирать команды теперь уже по своей, военно-стратегической программе, вводя новые параметры в отработанный план кампании.
— Как раз сейчас уместно будет произвести отвлекающую операцию на тамбовском направлении. Силами одной-двух дивизий нанести внезапный удар с имитацией далеко идущих целей. Если красные примут его всерьез, им придется перегруппировывать войска и разворачивать их фронтом в обратную сторону. Тогда Антонов получит свободу действий в уже занятых им районах. В любом случае на пару недель красные тылы будут дезорганизованы...
— Вот и действуй. Только сначала подготовь к переброске в Москву всех оставшихся "басмановцев" и десяток БТРов с боеприпасами. А ты, Олег, сделай на всех по комплекту красноармейской формы, самого нового образца, с красными и синими "разговорами" (на тогдашем жаргоне — поперечные клапаны на гимнастерках и шинелях).
— А оружие?
— Да черт с ним, давай те же самые "СВТ". На фронте они уже знакомы и здесь к месту будут.
— Нет, в кремлевских коридорах и закоулках не пойдет, длинная, неудобная. Почти полтора метра... А иногда секунда все решает. Пока поднимешь, пока прицелишься...
— Согласен. Тогда пусть будет "СКС". И патронов выдать штук по двести на ствол, уже в обоймах...
...По большому кругу, через Воробьевы горы, Новиков выехал к монастырю. В пути он подробно проинструктировал Агранова и вручил ему коричневую папку.
— Запомни, Яков Саулович, я вполне уважаю твои классовые и национальные чувства, но упаси тебя Бог снова начать двойную игру. Если сделаешь, как приказано, и себе обеспечишь достойную жизнь, и миллионы людей спасешь от того, что хуже обыкновенной смерти. Мне о грядущих перспективах даже рассказывать не хочется. Ты, конечно, большая сволочь, только не обижайся, это просто диагноз, а не личное оскорбление. Ни в чем неповинных людей вы перебили бессчетно, но все это цветочки. Знал бы ты, какие газовые камеры, крематории и душегубки вас ждут, сегодня же от тоски на собственном ремешке повесился бы...
Удивительно, но Агранов поверил ему сразу. Тон, которым Новиков говорил, и выражение его лица подсказывали, что все это непонятная пока, но правда. И холодок пробежал у чекиста между лопатками.
— Можешь у Константин Василича спросить, если ему больше, чем мне, доверяешь. Я устрою вам встречу. Через год-другой твои начальнички передерутся, как пауки в банке. Не знаю, сам не видел, как натуральные пауки себя в такой ситуации ведут, но с вашими так и будет. Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сталин и прочая и прочая... начнут мочить друг друга в лучших традициях древней Византии. Вашими, между прочим, чекистскими руками. Что потом бывает с преторианцами, знаешь? Но и это все семечки. В ответ на ваши здешние подвиги в мире такое начнется... Нет, кто не видел, не поверит...
Новиков передернул плечами, одной рукой придерживая руль, сунул в рот папиросу. Агранов поднес огоньку.
— Я все-таки тебя за сравнительно нормального человека считаю, почему и разговариваю. Можешь себе вообразить устроенные с учетом всех достижений науки фабрики уничтожения, где ежедневно перегоняют через трубу на небо десяток тысяч человек, причем в основном — евреев? За пять лет — шесть миллионов. И виноваты в этом будете вы. Ты лично и твои коллеги... В том, что впервые в мире массовый террор развязали и другим показали, что такие вещи в двадцатом веке вполне возможны, а еще в том, что все остальное человечество до смерти перепугали, настолько, что оно на любые зверства само стало способно, лишь бы у себя победы коммунистов не допустить.
— Как это можно — шесть миллионов? Через трубу... Какую трубу? — Услышанное от Новикова действительно было за пределами даже его чекистского воображения.
— Крематория. Технически очень просто. Сначала людей свозят поездами в заранее подготовленное место, потом ведут якобы в баню. Вместо воды через душевые рожки пускают газ. Называется "Циклон-Б". За один раз травят двести-триста человек. Трупы отвозят в крематорий — и в трубу. Газовую камеру моют, проветривают — и новый заход. Мужчин, женщин, детей — всех вместе. И так круглые сутки, исключая воскресенье. В воскресенье кандитаты на ликвидацию отдыхают, лучшие музыканты Европы играют на скрипках и прочих инструментах, детишки между клумбами прогуливаются, а цветы на клумбах красивые, человеческим пеплом удобренные... Это вы людей грубо кончаете, неэстетично, по-хамски, прямо скажем, а в Европах люди с пониманием, там и убивают с использованием всех современных достижений прогресса...
Новиков повернул голову, и Агранов увидел на его губах страшную, кривоватую улыбку. Такая иногда возникает на лице человека, вынужденного говорить непереносимые для психики вещи.
— Да ты не расстраивайся, Яша, сам ты этого не увидишь. Тебя свои шлепнут, вполне тривиальным способом, из нагана в затылок. Помучиться, конечно, перед тем придется, но в пределах нормы. Шлангом там резиновым побьют, пальцы дверью раздавят... Могу и дату назвать, только незачем, нервы и у тебя не железные. А будешь правильно себя вести — обойдется. Помрешь в почете, в собственной постели и в преклонном возрасте...
И снова Агранов ему поверил. Был бы он верующим, хоть в Христа, хоть в Яхве, подумал бы, что рядом с ним сидит, небрежно управляя автомобилем, попыхивая папироской, тот, кого называют дьяволом. Но в потусторонние силы он не верил, и это было еще хуже.
— Язык отнялся? — сочувственно спросил Новиков. — Понимаю. Вы, ребятки, только в начале пути, а к таким вещам постепенно привыкают. Ладно, не мандражь. Я для того и приехал, чтобы этого не произошло. Слушай меня внимательно. Сегодня вечером организуешь мне встречу с Трилиссером. Обсудим, как с вашими заграничными партнерами быть. А вот это, что в папочке, внимательно прочитай и сообрази, как товарищу Дзержинскому поднести. Мне надо, чтобы он в негодование пришел и немедленно Владимиру Ильичу докладывать кинулся. Доложил, напугал его до полусмерти, а на обратном пути из Кремля попал в засаду...
— Чью засаду?
— Естественно, контрреволюционеров-заговорщиков. Долго ты в обстановку врубаешься, а еще контрразведчик. Заговорщики, узнав, что их планы раскрыты, убивают товарища Железного Феликса. В ответ придется ввести в Москве осадное положение. На место Дзержинского надо поставить Менжинского, пусть это будет общая инициатива членов коллегии. Тебя, Трилиссера, кто там еще в вашей компании, назначить заместителями. С Мессингом как, договоритесь по-хорошему или его тоже ликвидировать?
Начальника Московской ЧК Агранов знал давно и считал умным человеком, но вот удастся ли его привлечь на свою сторону, уверен не был. Выглядел тот правоверным большевиком, чуждым личных интересов и непримиримым к врагам революции. А там — кто его знает...
— Я попробую с ним поговорить. Но ведь не обязательно говорить ему все и сразу? Можно сначала убедить его в подлинности заговора, а уже потом...
— Молодец, правильно мыслишь. Но если начнешь говорить и не сагитируешь... Да, кстати, вот мы и приехали. Я тебя познакомлю сейчас с одним хорошим человеком. Он у вас будет командиром отряда быстрого реагирования. Должны же быть в распоряжении заместителя председателя ВЧК лично ему верные части... Как только враги трудового народа Дзержинского злодейски убьют, ты с нашими стойкими товарищами-интернационалистами под охрану возьмешь и здание на Лубянке, и подходы к Кремлю. Да вы сейчас с товарищем Басмановым все и обсудите, как коллеги-специалисты...
Новиков посигналил, и перед автомобилем начали раскрываться глухие ворота Новодевичьего монастыря.
