ГЛАВА 2

Ближе к полуночи, в отдельном кабинете ресторана "Эрмитаж", когда Людмила, утомленная дорогой и стрессами минувшего дня, вдруг неожиданно и быстро начала хмелеть под дикое дребезжание бубнов и вопли цыганского хора, я положил ладонь ей на колено и произнес первый пароль.

— Вот наконец-то, — развязано рассмеялась она, отнюдь не отстранив мою руку. — А я там все ждала и ждала связного... Потом подумала — вдруг ты тот самый и есть. А нужные слова забыл. Все остальное-то вроде сходилось. Решила остаться с тобой. Тот — не тот, а ночевать в самом деле негде... Ну, тогда пошли скорее.

— Куда это? Мне здесь нравится.

— Ко мне, конечно. Пока не развезло. Ты в этих делах совсем мальчик? Сказал бы сразу, что нужно, не пришлось бы на шампанское тратиться...

— Не свои трачу, — небрежно отмахнулся я. — За чужой счет чего не погулять с красивой женщиной...

Она посмотрела на меня с пьяной подозрительностью.

— Может быть, ты и еще чего хочешь за чужой счет?

Сейчас она уже не походила на гимназистку-медалистку.

— Это уж как получится, — пожал плечами, делая вид, что не понимаю, о чем говорит Людмила. — В армии так принято: "Ни от чего не отказывайся и ни на что не напрашивайся".

Перед калиткой во двор "мебилирашек" простиралась огромная лужа, через которую была переброшена хлипкая доска.

— Предложите мне руку, Игорь, — манерно попросила она, качнувшись.

— Если позволите... — я подхватил ее на руки, ощутив ладонью сквозь чулки мягкие и теплые ноги под коленями, и понес через лужу дальше по темному двору к крыльцу черного хода.

— Ох, зачем вы это?

Я поставил женщину на ступеньки.

— Еще раз спасибо. До свидания?

Как играет, а? Или действительно совсем пьяна? Я щелкнул пальцами.

— За труды получить бы... Что там с вас причитается?

— Ой, правда, что это я? Пойдемте. — Людмилу снова шатнуло, пришлось поддержать за локоть. В крошечной прихожей я помог снять ей пальто. Она стояла и смотрела на меня, морща лоб.

— У меня ноги промокли. Отвернитесь, я сейчас.

— У меня тоже. Занимайтесь собой, я вернусь минут через пять.

Предусмотрительно оставленным хозяйкой в двери ключом я отпер свою комнату. Чиркнув зажигалкой, высмотрел скрытую бархатными портьерами дверь в соседние апартаменты. Откинул обычный железный крючок, приоткрыл узкую, только чтобы заглянуть одним глазом, щель.

В смежной с моей комнате было темно, а первая, большая, ярко освещалась электрической лампой под шелковым малиновым абажуром. Людмила, присев на стул, расшнуровала забрызганные грязью ботинки. Пожалуй, она действительно была пьяна, ее заметно мотало из стороны в сторону.

Бросила ботинки в угол, подняв подол платья, принялась стягивать с незагорелых ног чулки. Скомкала, подержала в руке, словно не зная, что с ними делать, тоже отшвырнула в сторону. Замерла на стуле, прикрыв глаза и оперившись руками о широко раздвинутые колени. Потом встала, подняла с пола свой саквояж, начала в нем рыться, выбрасывая на полукруглую кушетку всякую женскую мелочь и что-то недовольно бормоча.

Я осторожно покинул наблюдательный пункт. Вряд ли можно надеяться увидеть что-то кроме непрофессионального стриптиза.

Покурил перед форточкой, приводя мысли в порядок и планируя дальнейшие действия. Потом вышел в коридор и постучал к Людмиле.

Она, кажется, начала понемногу приходить в себя. Глаза прояснились, и речь стала отчетливее.

— А знаете, Игорь, у меня ведь нет того, что вам нужно... — сообщила она, смущенно улыбаясь.

— Как это нет?

— Обыкновенно. Я ведь дело знаю, не то что вы... Раз никто ко мне не подошел с паролем, я передачку спрятала. Там, в "Мотыльке", когда в вальтерклозет зашла. Мало ли что могло случиться. Та шумная компания меня напугала...

— Едем!

— Куда ехать милый? Там давно закрылось. Час ночи уже. Теперь только утром...

— Спрятала хоть надежно? — перешел я на "ты".

— Будь спокоен. Кроме меня, никто не найдет.

— Припомни, на словах ничего не велели передать?

Она опустилась на кушетку, небрежно сдвинув к краю разбросанное небогатое бельишко, хлопнула себя по лбу.

— Напоил меня, противный, а теперь спрашиваешь. Велели, велели, только те слова без посылочки ничего не значат. Я должна про-ком-ментировать, да. Что, откуда и какой шифр использован... Там каждая вторая страничка — ключ для первой. Да и то, если ты сейчас еще несколько слов припомнишь. А нет, так нет, с другими разговаривать буду. Так что извини, теперь только спать...

Сдерживая раздражение, я подошел к окну. В черном стекле отражался красноватый свет лапы и смутно дрожало электрическое зарево над центром города.

Пользуясь тем, что я отвернулся, Людмила прошла в совсем крошечную спаленку, большую часть которой занимала просторная железная кровать с никелированными шарами и кольцами на спинках, начала стягивать через голову платье.

— Эй подожди немного. Ты меня слышишь?

— А как же? — она широко улыбнулась, держа перед собой платье, как матадор мулету. Вот почему у нее такая осиная талия — тело зашнуровано в тугой розовый корсет, похожий на противоперегрузочный костюм. Из-под нижнего края корсета выглядывают кружевные панталоны с оборочками, сверху выпирают круглые, как пушечные ядра времен Полтавской битвы, груди.

— И слышу, и все понимаю. Подай мне халатик вон там, в саквояже, и принеси, пожалуйста воды с кухни. А я пока переоденусь и еще кое-что вспомню... Велено было слово в слово передать, а мысли путаются...

Наполняя графин кипяченой водой из большого оцинкованного бака, я продолжал анализировать ситуацию. Мне ведь предписаны не только курьерские функции, я должен выяснить, не двойной она агент? А то, что пьяна, — не страшно, даже наоборот.

Не дурака ли, кстати она валяет, и не играет ли она со мной, а не я с нею? Да непохоже, я ведь считал — полтора стакана мадеры в "Мотыльке", две рюмки конька и четыре фужера шампанского в "Эрмитаже". А утром у нее наступит похмелье и адреналиновая тоска, тогда откровенного разговора может и не получиться.

Уроки Шульгина и полковника Кирсанова крепко сидели у меня в голове, и перед тем, как отнести ей воду, я зашел к себе и набрал нужный код на клавиатуре карманного переговорного устройства с жидкокристаллическим экраном. Шульгин называл его "пейджером".

Прибор пискнул, на экране появился знак вопроса. Я передал сообщение, убедился, что оно принято, и спрятал пейджер под матрас. От греха...

Людмила лежала на своей кровати поверх покрывала, разошедшиеся полы черного халата с японским набивным рисунком открывали левую ногу как раз до того места, где она заканчивалась. Непривычного дизайна белье вместе с корсетом грудой валялось у изголовья. Уснула, что ли?

— Принес воду? — спросила она слабым голосом.

Я подал ей стакан. Она привстала, осушила его в три глотка. Шумно вздохнула. — Запри дверь. Я, правда, с непривычки слишком много выпила.

Опустила ноги на коврик. Халат совсем распахнулся. Людмила отбросила его, не торопясь легла, прикрылась одеялом до пояса. Даже без поддержки корсета грудь у нее почти не обвисала. Соски, маленькие и розовые, торчали пуговками. Значит не рожала еще.

Ее губы приоткрылись не то в улыбке, не то в презрительной гримасе.

— Воспитанные мужчины в упор на женщин неглиже смотреть не должны. Неприлично. Тем более что ничего нового ты не увидишь, а я пьяная, и когда на меня так смотрят — за себя не отвечаю. А если нравлюсь, — она приподняла руками снизу груди и качнула ими, — лови момент. Какая б ни была, а на спине лежать могу...

Удивляясь самому себе, я ощутил, что действительно готов на это. Да просто в смысле этнографии интересно, какова она — женщина, рожденная в позапрошлом веке?

Тем более что выполнение оперативного задания никак нельзя трактовать в плане супружеской измены. Я погасил лампу и, не спеша раздевшись, лег рядом с Людмилой.

Небольшой, но многозарядный и мощный пистолет, выданный мне Шульгиным, я незаметно положил на подоконник за портьеру. Там его и утром будет незаметно, а схватить в случае чего, можно мгновенно, просто закинув руку за голову.

Тело у нее было мягкое и горячее, а грудь наоборот, тугая не по возрасту. Я прикоснулся к ней губами. Духами от груди, вообще от Людмилы не пахло, только цветочным мылом. И запах был довольно свежим. Я провел ладонью по приятно округлому животу, пушистому "холму Венеры", по нежным, шелковистым изнутри бедрам. Потом поднес ладонь к лицу. То же самое — запах недавно вымытого женского тела. Это меня уже всерьез насторожило.

Дорога от Риги занимает гораздо больше суток, а душевых в поезде пока не придумали. Даже в вагонах первого класса. Умыться можно, но и только. Вряд ли в тесном, не слишком чистом вагонном туалете она снимала корсет и прочее, чтобы ополоснуться холодной водой.

Так, может быть, она подсела в поезд лишь на ближайшем от Москвы полустанке? Тогда и "полковник", передавший ее мне, не наш, а вражеский агент? И я сам сообщил ему, что не простой курьер, а человек, имеющий право принимать ответственные решения. Из этого может получиться совершенно неожиданная коллизия...

Но логика логикой, а если не спал с женщиной больше двух недель и чувствуешь ладонью все подробности рельефа ее тела, то здравые мысли отступают на задний план, если не дальше.

Довольно долго Людмила лежала совершенно безвольно, позволяя мне делать все, что хочется, и в этом был какой-то особый утонченный эротизм. Только постепенно учащающееся дыхание и легкие сокращения мышц напомнили, что она живая, а не фторвиниловый муляж.

А потом словно очнулась, сообразила, что происходит и в таком положении следует делать.

Я часто слышал, что ни одна настоящая женщина не похожа на другую, и с каждой постигаешь нечто совершенно новое и неизведанное. Я-то сам не мог похвастаться богатым опытом, последние несколько лет общался только с Аллой, а еще раньше мои случайные подружки оказывались, как на подбор, очень вялыми и флегматичными. Похоже, что и в постель они ложились только из вежливости или потому, что в их кругах было принято время от времени отдаваться мужчинам. Но женщина из прошлого оказалась более чем темпераментной.

Обвив меня руками и ногами с такой яростью, словно собиралась переломать мне кости, Людмила дергалась и билась, словно в эпилептическом припадке, стонала, вскрикивала и рычала. Не скрою, это буйство низменных инстинктов возбуждало и затягивало. А вдобавок молодая, образованная, изысканно воспитанная женщина, переводя дыхание, бессвязно и грубо материлась, подстегивая меня и комментируя происходящее словами, которые вокзальные извозчики произносили, понижая голос.

С подобным проявлением страстей я встретился впервые. Впрочем, возможно, у здешних женщин это принято. Как знак эмансипации и равенства в борьбе полов.

Благо стены пансионата сложены в четыре кирпича, а толстые двери еще и занавешены бархатными портьерами. А то, боюсь, на шум сбежались бы обслуга и жильцы. Если, конечно, подобные эксцессы здесь не являются привычной прозой жизни.

После потрясающего, как в вагнеровских операх, финала Людмила отвалилась к стене, нескоро отдышалась, скомкав простыню, вытерла лицо, грудь и плечи.

— Дай мне папиросу...

Я нашарил на столе коробку, едва сумел зажечь огонь дрожащими руками.

— Ты доволен? — наконец спросила она нормальным, даже тихим голосом.

— Угу...

— Я тоже... Молодец, умеешь, давно такого не переживала. У меня ведь, честно сказать, с весны ни с кем ни разу не было... Разговелась. — Теперь она ничем не походила на воспитанную тихую скромняшку из кафе. Пожившая, давно забывшая о предрассудках женщина, как говорится — с непростой судьбой. Клеопатра с пистолетом за подвязкой. С таким темпераментом — полгода поститься. Нельзя не посочувствовать. Лукулл, испытывающий муки Тантала.

— Бросить бы все да закатиться с тобой на уютную дачку на недельку. Вот бы побаловались досыта на теплой печке... — голос ее звучал мечтательно. — А для чего ты в эти дела ввязался? Тебе не подходит... — спросила вдруг Людмила как-то по-другому.

— Так жить-то надо. Полгода руль крутить между вокзалами или за один вечер срубить в два раза больше, да и тебя вот, видишь встретил... С делами разберемся, гонорар получим, может и в правду душу отведем? Я таких девушек с роду не встречал...

Не отвечая на мое предложение и будто забыв свои прежние слова, она протянула мне сгоревший до мундштука окурок. — Брось в форточку. Еще будем?

— Курить?

— Нет...

— А ты хочешь?

— Хочу. Но спать еще больше. Давай утром продолжим...

Мне на первый раз тоже было достаточно, да и завтра день легким быть не обещал. За нашими играми я не обратил внимания, что в городе начали постреливать. Не слишком часто и где-то ближе к окраинам, но хлопали время от времени приглушенные расстоянием винтовочные выстрелы.

Людмила отвернулась лицом к стене и очень быстро задышала так, как дышат по-настоящему спящие люди.

Я спать (в буквальном смысле этого слова) в одной постели с женщинами с юности не выносил. Поэтому, стараясь не задеть случайную любовницу, тихо поднялся, собрал с пола свое имущество, с подоконника прихватил пистолет и выскользнул в потайную, с этой стороны оклеенную обоями и лишенную ручки дверь. В собственном помещении почувствовал себя гораздо свободнее.

Неплохо б кофейку выпить, да и рюмку коньяка, но от самовара добрейшей хозяйки я самонадеянно отказался, а тащиться по длинному коридору к общему титану не хотелось. Проще обойтись. Я открыл пошире форточку, погасил свет, закурил и попытался разобраться в обстановке. Все неожиданно и резко усложнилось. К тому, что начало происходить, я совершенно не готовился. И спрогнозировать день завтрашний не мог. Надежда лишь на то, что мне опять подскажут и помогут. Но как же вышло все-таки, что приключение, начавшееся два с лишним месяца тому назад на станции московского эмбуса, привело меня пока что в постель чужой и не внушающей доверия женщины, за окном комнаты которой — зловеще-мрачная карикатура на мой любимый город.

А ведь еще совсем недавно воображалась мне совсем другая жизнь... Когда вот так же, глядя в ночной потолок, я лежал в своей каютке на крейсере-разведчике "Рюрик" и предвкушал свидание с Землей и с Аллой.

Или когда на три недели позже проснулся среди ночи...