ГЛАВА 4
Мы, значит, беседовали о труде профессора Фолсома "Феноменальнология альтернативной истории". В чем суть? Людей испокон веку интересовали проблемы выбора жизненных путей, сопоставления реализованных и нереализованных вариантов собственных поступков, удавшейся или неудавшейся вследствие этого судьбы. Кто-то, как бы не Бернард Шоу, однажды сказал: "Каждому из нас судьба однажды стучится в двери, но чаще всего мы в это время сидим в ближайшем кабачке".
То же самое касается судеб целых стран, народов, всего в конце концов человечества.
Первым, если я не ошибаюсь, понятие альтернативной истории сформулировал давным-давно историк Тойнби, работавший, кстати, именно в те годы, где я сейчас оказался. Фолсом же пошел от противного. Читателям, впрочем, это в основном и понравилось.
Отдав дань затертой сотнями популяризаторов теории параллельных реальностей, автор сделал вывод об их принципиальной невозможности в нормальном материальном мире. Что, впрочем, следовало уже из названия книги, ибо термин "феноменология" и предполагает разговор о чем-то существующем или могущем существовать исключительно в сфере чистого разума, как бы эманация мыслящего субъекта. Тут, правда, на мой взгляд, возникал парадокс, который автор обозначил, но предпочел почему-то не развивать
Зато, утверждая, что факт существования или не существования подавляющего большинства жителей Земли абсолютно безразличен так называемой истории (с этим, как и со всякой банальностью, мне было очень легко согласиться), Фолсом идет дальше и пишет, что так же безразлично для истории и присутствие личностей "великих". Не повторяя впрямую марксистской точки зрения, философ приходит к почти аналогичному выводу — мол, каждая "великая" историческая фигура одновременно является не только катализатором, но ингибитором происходящих в обществе процессов, а в итоге выходит так, что, с формальной точки зрения, означенная личность как бы вообще не существует в качестве субъекта истории. Условно говоря, тот же Наполеон мог бы вообще не родиться на свет, все равно лет через пятьдесят— сто Франция пришла бы к неотличимому аналогу Второй республики, с тем же общественным устройством, уровнем развития экономики и так далее. Ну а что при этом в ней несколько миллионов конкретных личностей не родилось бы и примерно столько же не погибло в сражениях — значения не имеет. Разве что лично для них самих это представляло бы какой-то интерес, но не зная о том, предопределенно ли им жить или нет, при другом повороте сюжета они не имеют оснований радоваться или обижаться в любом из рассмотренных вариантов.
Чем вся эта софистика отличается от обыкновенной теологии, а еще более упрощенно — от существования рока, судьбы, предопределения, Бога в конце концов, я не понял. А вывод, ради которого старик исписал полтысячи не лишенных остроумия и литературного блеска страниц, прост до неприличия. Альтернативные реальности невозможны, поскольку им просто неоткуда взяться. Или, что почти то же самое по результатам, все возможные альтернативы реализуются в пределах одной и той же реальности сполна, только мы этого не осознаем.
Я столь подробно постарался воспроизвести суть этой книги, потому, что вполне невинное обсуждение некоторых объявленных Фолсомом постулатов вызвало со стороны Новикова резкое, даже саркастическое неприятие. Причем отрицал Андрей не столько теоретические построения, как использованные для их доказательства примеры из реальной истории XIX и XX веков. Не далее.
Я обратил на это внимание и привел несколько фактов из истории XXI века, в том числе и тех, в которых принимал участие сам, на Земле и в космосе. На это он рассмеялся и сказал, что как раз поэтому. Слишком наш мир нелогичен, чтобы быть единственно возможным. А я ему ответил, тоже со смехом, что не он первый это заметил. Так говорили еще французские просветители. И что бы он хотел взамен имеющегося?
— Как раз я бы ничего лучшего не хотел... — Андрей пожал плечами. — Да вот энтропия...
— Причем тут энтропия?
— При том, — с некоторой даже печалью усмехнулся Новиков, — что если карточный домик построить в натуральную величину, то судьба его будет уж очень предсказуема...
Что-то в его интонации меня насторожило. А беседовали мы, еще раз подчеркну, вскоре после боя с торпедными катерами не установленной принадлежности. Ирина все еще не оправилась после тяжелого ранения, тоненькая свежая кожа, затянувшая мои порезы тоже пока зудела и чесалась. Андрей только-только, с наступлением темноты, успокоился, убедившись, что загадочный противник нас не преследует, собрав для этого более значительные силы.
По всем этим причинам теоретическая дискуссия-беседа имела особо тонкий привкус.
— А вот интересно, как ты считаешь, соотносится сегодняшний инцидент с теорией Фолсома или же?.. — спросил я, сделав вид, что знаю и понимаю больше, чем на самом деле. — Может, мы как раз и пребываем сейчас внутри одной из параллельно существующих в нашей реальности альтернатив? Древние катера, не то пираты, не то рейдера, внезапная смена погоды, пропавшая связь, а? Ты не это имел в виду, предлагая подумать про карточный домик?
— И это тоже, — кивнул Андрей, задумчиво разжевывая ломтик ананаса. — Ты у нас, Игорь, парень вроде как мыслящий. (Ничего себе комплимент?) Только при чем же здесь Фолсом? Вполне банально рассуждающий старичок. Субъективный, как раньше принято было говорить, идеалист. Да и еще туповатый. Нагреб Эверест фактов и ни хрена в них не понял. Как Маркс в теории добавочной стоимости. К реальной жизни, увы, его построения никакого отношения не имеют...
И я, должен признать, вновь почувствовал себя так, как это бывало при общении с моим первым командиром, ныне начальником Службы безопасности космофлота. То есть все как бы нормально, но в какой-то момент я начинал ощущать, что ему со мной неинтересно. Как взрослому с ребенком-дошкольником. То есть никакой неприязни, доброжелательность, пожалуй, искренняя симпатия, если не больше, но сколько такое общение может продолжаться?
— Что значит — реальной жизни? Как будто ты предполагаешь, что подобные теоретизирования могут иметь какой-то физический смысл? На то они и альтернативы, то есть предположения, как могло случиться, если бы... Или ты хочешь сказать, что его теория должна иметь практическое применение, скажем, для расчетов оптимального будущего?
— Ну, это тоже было. Утописты-коммунисты и так далее. Я как раз нечто другое хотел выразить. Он ведь напрочь отрицает как раз саму возможность именно физического существования параллельных реальностей. И доводы приводит, пардон, совершенно дурацкие. Что, мол, по причине бесконечно совершаемых ежемоментно миллиардами людей выборов того или иного поступка количество альтернативных миров тоже должно быть бесконечным, а для этого во Вселенной просто не хватит материального субстрата... Полная ерунда.
— Отчего же нет? Я тоже, честно говоря, не представляю, как может быть иначе. При каждом почти шаге любой человек делает какой-то выбор. Ну пусть даже раз в год этот выбор окажется таким, что сможет изменить ход хотя бы его личной жизни, и лишь один человек из миллиона раз в жизни сделает шаг, способный повлиять на ход истории, ведь все равно... И значит...
— Да ничего не значит! — Перебил он меня. — Есть люди, которые давно в этом псевдопарадоксе разобрались. Антиномия, говоришь, сиречь логически неразрешимое противоречие, как нас в университетах учили. А у меня имеется приятель, который только тем и занимается, что оные антиномии, как я вот эти фисташки щелкает. Ну, такого типа: "В селе есть цирюльник, который бреет только тех, кто не бреется сам. Вопрос, кто бреет цирюльника?"
— Ну и кто? — заинтересовался я.
— А черт его знает! Может он специально не бреется вообще. Из принципа. А я о другом. Установлено, для того чтобы полноценная реальность вызрела и образовалась де-факто, требуется сочетание настолько многих условий, что число их достаточно конечно. Как кристаллов в минералогии. В каждом веке есть возможность для двух-трех, ну четырех развилок. Да и то они зачастую потом вновь сливаются. Ну как объезд на дороге. Или тропинка, чтобы угол срезать. А что касается наличия потребной для этого материи, так это вообще... — он махнул рукой. — Знаешь, как по одному проводу сотни потоков информации сразу передают? По-разному их модулируют. Амплитудно, частотно, еще как-то, уж и не помню... Дело-то, братец, совсем в другом. Еще выпьешь?
— Пока не хочу, — отказался я.
— Хозяин — барин. А я позволю себе... — теперь вместо конька Андрей смешал "Чинзано" с джином.
— А еще реальности друг с другом могут пересекаться. Тогда бывают чудо какие пародоксики.
Он хитро и смутно улыбался, мне показалось, что Новиков уже порядочно пьян. Да и неудивительно, после такого боя, Ирину едва-едва до смерти не убило. Пусть жизнь ее и вне опасности, но случись такое с Аллой, я и не знаю, что бы делал. Впрочем, отчего же не знаю? Примерно то, что делал на острове и в Сан-Франциско.
— Слушай, непонятно, отчего же все-таки лишь две-три развилки образуется? Я тебе навскидку в одном только десятилетии полсотни доброкачественных поводов для возникновения альтернативной реальности назову...
— Это, милый мой, заблуждение, демагогия и, как бы потоньше выразиться, — волюнтаризм. В учебнике написано, что кинетическая энергия равна массе, умноженной на квадрат скорости и деленной на два, так вроде? И хоть ты убейся, требуя от учителя объяснить, почему деленной, а не умноженной, и на два, а не на шестнадцать, умный учитель ответит просто и веско: "Потому!" Вот и я тебе точно так отвечу.
При такой постановке возразить было действительно нечего. А Андрей продолжал:
— Так вот, давай вообразим, из чисто спортивного интереса, что мы с тобой пребываем сейчас в химерической реальности, к каковому предположению подвигнул меня именно Фолсом обилием приведенных в книге примеров.
— Что значит химерической? — спросил я.
— Да только то, что существует она вопреки законам вероятности. Имеется в прошлом вычисленная точка, где по стечению неведомых нам обстоятельств наложились друг на друга несколько событий, каждое из которых само по себе такая случайность... И вместо того, чтобы взаимно погаситься, как обычно бывает, они сработали в одном направлении. Кстати, этому даже современники тогда удивлялись, настолько все наглядно происходило, но по естественным причинам понять того, что проскочили стрелку и понесло их черт знает куда, конечно не смогли...
— И что же это за точка, если не секрет?
— Какой там секрет! Твой Фолсом ее тоже описал, а провиденциального смысла не просек. — Словечки у него время от времени вылетали не хуже, чем у моего друга Панина! — Попробуй угадать, ты же проницательный парень, историю знаешь лучше многих. Ну?
Я честно задумался, перебирая в памяти наиболее знаменитые события последнего века. Мне показалось, что нашел.
— Ноябрьская революция 1918 года в Германии? После нее капитуляция, распад Тройственного союза, революция в России...
— Молодец! — Новиков даже хлопнул три раза негромко в ладоши. — Почти накрытие с первого залпа. Совсем маленький недолет. Продолжай пристрелку. Правило простой артиллерийской вилки знаешь?
Я знал. И эта игра мне понравилась. Для разнообразия. Только вот какое историческое событие, более удаленное, чем 18 год, могло иметь сугубое значение? Чуть подумав, я щелкнуло в воздухе пальцами, как бы изображая выстрел: революция Мейдзи в Японии, 1867 год.
— Отлично! — восхитился Новиков. — Перелет. Но по направлению точно. Дели вилку — огонь!
Я вспомнил, что артвилка всегда делится ровно пополам. Но здесь не получалось. 1892 год — абсолютно ничем не знаменит. По крайней мере событиями, которые нашли какое-то отражение в исторических хрониках. Я перебирал в памяти и ближайшие годы российской и мировой истории. Можно допустить, что факт был сам по себе мало заметен, но имел последствия. Так ведь нет, Андрей специально отметил, что события были очевидны и для современников, имели значительный резонанс. Тогда что же он имеет в виду? Студентами мы тоже забавлялись подобными загадками, и я бывал не последним в их решении. А сейчас пасую. Но, может быть, нельзя так строго привязываться к единственной дате? Что вокруг? Хотя бы в пределах десятилетия? Убийство Александра II и испано-американская война. Еще англо-бурская. Но войны слишком локальны, и судьбоносных последствий для мира, как я читал, практически не имели и иметь не могли. И я назвал 1881 год.
— Нет, Игорь, ты молодец. Соображаешь четко, и названная тобой дата могла бы иметь то самое значение, если бы... Ну, не знаю что, однако и сам отношусь к этому году трепетно. И все же не то. На двадцать три года ты промазал.
Я выразил недоумение гримасой. Дата эта мне как-то ничего особенного не сказала. Андрей понял.
— 1904-й. Начало русско-японской войны.
— А что в ней особенного? Довольно рядовой конфликт на дальней окраине империи, всего лишь подтвердивший реальный расклад сил и ничего в естественном процессе передела мира не изменивший. — Я еще напряг память. Читал я о той незнаменитой войне давно и лишь в пределах факультетского курса. — Кажется... Кажется, она вошла в историю тем, что там впервые состоялся ряд эскадренных сражений паровых броненосцев... — не люблю экзаменов, а сейчас вдруг Андрей заставил меня почувствовать себя студентом, очень нетвердо знающим программу. Он это тоже заметил. Улыбнулся ободряюще и даже сделал жест, будто собрался похлопать меня по плечу.
— Ей-Богу, Игорь, я еще не встречал вокруг себя "нормальных" людей, которые с ходу, без подготовки могли бы сказать столь много о событиях полуторастолетней давности. Специалистов конечно не берем. Уважаю. Но тем не менее... Именно эта "мелкая" война перевернула ВАШУ историю, создала химерическую реальность, судьба которой внушает мне серьезные опасения...
— Да отчего же?
— А вот послушай небольшую лекцию знатока и специалиста. Я когда-то писал дипломную работу как раз по японской войне. А последнее время полистал еще ряд ранее мне неизвестных трудов ВАШИХ историков. И беллетристов тоже. Вот например, попался мне труд некоего капитана 1 ранга российского императорского флота В.Семенова, изданный у ВАС в 1912 году. Называется "Непредназначенная победа". Не читал?
— Нет...
— А зря. Она наделала тогда у ВАС много шума, — и снова улыбнулся, то ли грустно, то ли иронически. — Вот кто был истинным предшественником Фолсома. В общем, слушай. И тебе интересно будет, и я развлекусь, ибо нет ничего приятнее, чем растолковывать неофитам апокрифы учения...
Как следует из данной книги, весьма критичной и к победителям, и к побежденным, но абсолютно точной в изложении фактов, означенная война началась вполне традиционно для грядущих времен, но для начал века — новаторски, ночной атакой японских эсминцев на корабли Первой эскадры, стоящие на внешнем рейде Порт-Артура.
Без объявления войны, что нарушало все обычаи, зато в случае успеха сулило стратегический успех.
Но то ли опыта у японцев не хватило, то ли начальник эскадры адмирал Старк проявил должную предусмотрительность, но миноносцы были вовремя обнаружены дозором русских контрминоносцев "Бесстрашный" и "Расторопный", на рубеже атаки встречены дежурными крейсерами "Аскольд" и "Диана", а затем и сосредоточенным огнем всей эскадры. Шесть миноносцев были потоплены, остальные рассеяны. А на рассвете Старк вывел в море свои 7 броненосцев и 7 крейсеров, причем старался маневрировать в зоне поражения артурских дальнобойных батарей.
Около 11 часов утра состоялось первое боевое столкновение с главными силами адмирала Того, который выставил 12 броненосцев и броненосных крейсеров. В результате длившегося около трех часов боя японский флот получил достаточно серьезные повреждения и убедился, что "блицкрига" не вышло. В затяжной же войне шансов на победу у Японии было маловато. Тихоокеанская эскадра опиралась на сильную крепость Порт-Артур, во Владивостоке базировался отряд из четырех броненосных крейсеров — океанских рейдеров, а в Черном и Балтийском морях у России имелся резерв кораблей, более чем вдвое превосходящий весь японский флот. Правда, Японию активно поддерживала Англия и неявно САСШ, Франция сохраняла не слишком благожелательный для России нейтралитет, и у японцев была возможность пополнять свой флот за счет покупаемых за границей кораблей. Так что...
Новиков вытянулся в кресле, прикрыл глаза, окутался клубами сигарного дыма и стал до чрезвычайности похож на морского волка прежних времен, развлекающего и поучающего молодежь в кают-компании какого-нибудь фрегата или линкора. Мне показалось, что о событиях давней войны он говорил с эмоциональностью и убедительностью очевидца и участника тех былых сражений. Не хватало ему только окладистой раздвоенной бороды, обугленной трубки в зубах и золотых шевронов от обшлагов до локтей черного кителя.
— Ну и что? — спросил я. — Так примерно и было, откуда же здесь химера?
— Видишь ли, далее началась полоса удивительных случайностей и совпадений, на которые обращает внимание Семенов. После двух месяцев вполне рутинных операций, в ходе которых то японцы пытались высадить десанты в Корее и у основания Ляодунского полуострова, то заблокировать русский флот в Артуре брандерами, Хейхатиро Того решил дать наконец генеральное сражение. Терпеть больше у него не было ни желания, ни возможностей.
Парламент наседал, император выражал недоумение, напрасно расходовался драгоценный уголь и ресурс машин. Да просто деньги в казне кончались. Утром 31 марта (13 апреля) 1904 года почти весь японский флот приблизился к Порт-Артуру. Русская эскадра под командованием адмирала Макарова, который к тому времени был назначен командующим, не эскадрой, как Старк, а всем Тихоокеанским флотом, вышла на встречу. Не успел дозорный крейсер "Баян" сделать по передовым кораблям противника третий залп, как у правого борта японского флагмана "Микаса" раздался сильнейший взрыв, через минуту второй, прямо под фок-мачтой и адмиральским мостиком. Броненосец затонул практически мгновенно вместе с адмиралом Того, почти всеми офицерами штаба и большей частью экипажа.
Еще через пять минут на выставленных прошлой ночью заградителем "Амур" минных банках подорвался направившийся для помощи своему флагману броненосец "Асахи". Попытка его буксировки под сосредоточенным огнем русского флота не удалась, через полчаса он также затонул. Остальные корабли японцев начали в панике отходить в море. Русские их не преследовали. Командир мингзага в темноте и тумане не смог точно определить координаты своего заграждения, поэтому имелся риск подрыва на нем собственных кораблей.
Еще два месяца японцы зализывали раны и соображали, как им действовать дальше, шансы на овладение морем стремительно таяли, а без этого были обречены на провал и операции сухопутных войск, высаженных в Корее. В верхах появились сторонники немедленного заключения мира "вничью". Мол побаловались, попробовали, у кого носы крепче, можно и разойтись. Однако пришлось бы для порядка кое-кому обряд сеппуку совершать, а желающих не находилось, да и Англия требовала продолжать. Пообещала золотишка подбросить, пару-тройку броненосцев уступить для восполнения боевых потерь... Короче "война продолжалась", как пел популярный у нас Дин Рид.
А в июне 1904-го Макаров двинул флот к главной базе японцев — Сасебо. Навстречу ему вывел все свои силы сменивший Того вице-адмирал Камимура. Японцы уступали русским в числе броненосцев (4 против 7), зато имели четырехкратное превосходство в броненосных и бронепалубных крейсерах, в эскадренных же миноносцах — подавляющее. Плюс близость собственной базы и моральное преимущество — теперь они защищали территорию собственно Японии и по-самурайски готовы были победить или "разбиться в дребезги, подобно яшме".
Русские же воевали за абстрактно понимаемую честь флага, мало кому понятные геополитические идеи царского наместника на Дальнем Востоке Алексеева и захолустную, неудобную базу в тысячах верст от Родины.
Бой завязался в Желтом море, на траверзе острова Чечжудо у входа в Цусимский пролив.
Японцы держались хорошо, агрессивно, стреляли грамотно, намного лучше, чем в предыдущих боях, русский флот начал получать серьезные повреждения. Несколько тяжелых снарядов попало во флагманский "Цесаревич", горели "Ретвизан" и "Петропавловск", от взрыва в кормовой башне едва не погиб "Пересвет". Был момент, когда Макаров намеревался выйти из боя и подождать более удачного случая для разгрома неприятеля по частям. Но около 17 часов 12-дюймовый снаряд "Севастополя" попал точно в боевую рубку японского флагмана "Хацусе". Адмирал Камимура, несколько чинов его штаба и командир броненосца капитан Накао были убиты, корабль потерял управление. Увидев, что флагман японцев вышел из строя, Макаров поворотом "все вокруг" перестроил эскадру строем фронта и атаковал концевые корабли неприятеля.
Андрей глубоко затянулся своей сигарой. Я видел, что он почему-то нервничает. Словно повествует не о событиях полуторавековой давности, а о случившемся буквально вчера и лично его касающемся.
— Разгром был полный. Остатки японского флота кое-как доползли до Сасебо, сохранившие боеспособность крейсеры ушли в Майдзуру и Нагасаки. Еще через месяц лишенная снабжения по морю сухопутная армия маршала Ойяма после разгрома под Ляояном отступила в Корею.
Мир был подписан в Шанхае, достаточно щадящий со стороны России, тут уж постарались англичане с американцами, примерно так, как на Берлинском конгрессе в 1878 году, но все же Япония лишилась всех своих владений на материке и надолго выбыла из числа держав, с которыми принято считаться...
Новиков замолчал.
— И что же из этого следует? Лекция и в правду познавательная, а еще? Думаешь, события могли развиваться как-то иначе? Противники были несопоставимы по силам, боевому опыту, экономическому потенциалу. Россия — шестьсот лет великая военная держава, а Япония еще за тридцать лет до этой войны пребывала в раннем феодализме и изоляции...
— Да? Ты так думаешь? Возможно, возможно. Однако Семенов считает, что к 1904 году Япония имела опыт современной победоносной войны на море с Китаем, а Россия на море серьезно не воевала ровно 50 лет, высший комсостав и армии, и флота не отвечал самым минимальным требованиям, качество кораблей, артиллерия и боевая подготовка у японцев тоже были выше.
А тут вдруг стечение трех крайне маловероятных случайностей, и все в пользу одной стороны. Итог — непредназначенная победа и возникновение химерической реальности. Случилось то, чего случиться не могло ни при каких мыслимых раскладах. Ты в преферанс играешь?
— А как же!
— Вот русским и выпал "полный преферанс", которого ни один игрок ни разу в жизни в натуре не видел. Ну а дальше процесс пошел уже лавинообразно. И мы с тобой живем сейчас в мире, вероятность существования которого ноль целых хрен десятых процента. — Ударение он почему-то поставил на первом слоге. — Может быть, где-то далеко после запятой какая-нибудь значащая циферка вероятности и присутствует, но невооруженным глазом ее не видно...
— Ты так говоришь, будто знаешь, какой мир должен существовать на самом деле...
— Я и в правду знаю.
И снова я ему поверил. Безотчетно и безоговорочно, как бы это нелепо ни выглядело. Как верит на слово учителю первоклассник. Но все равно не удержался, чтобы не подколоть:
— Скажи еще, что сам там был...
Он посмотрел на меня сквозь бокал, как светская дама в лорнет. Поджал с сомнением губы.
— Ну вот сказал...
Положение сложилось глупое. У меня не было достойного выбора. Начать с ним спорить? Нелепо. Воскликнуть: "Ой неужели? Ну, скорей расскажи, как у них там?!" Тем более. Оставалось только тоже плеснуть себе в рюмку, кивнуть и выпить. Андрей поддержал.
— Ладно, давай дальше, — избрал я беспроигрышный на данный случай вариант.
— Дальше так дальше. Удобная у меня сейчас позиция. Что ни наговорю, все в равной степени может быть правдой и ложью. А тебе по-прежнему придется мучиться, что я за странная личность такая. Или любитель от скуки сказки рассказывать, "травить" по-флотски выражаясь, или действительно уникальный времяпроходец. Но это, как говориться, твои проблемы. А я то хоть душу отведу. Только если ты ждешь судьбоносных откровений или приключений леденящих душу, так ничего такого не будет. твои похождения не в пример увлекательнее. Давай только перейдем на диван и откроем балконную дверь. Надымили мы как сапожники.
Дождь к тому времени перестал, и в кают-компанию хлынул влажный, прохладный воздух. Продолжало смеркаться, небо по-прежнему затягивали низкие многослойные облака, у горизонта серо-черные, что предвещало дальнейшее ухудшение погоды.
— Примем за исходную посылку, что реальность, которую ты считаешь родной для себя, хотя и возникла где-то на рубеже 1904-05 годов, неоднократно пересекалась с этой, в которой мы сейчас предположительно находимся... — тут он с сомнением покачал головой. — Или уже и в ней не находимся, потому что как-то все вокруг стало непонятно... Ну да Бог с ним, на предысторию вопроса не влияет. Итак, допустим, пересечения имели место неоднократно, иначе, как бы вообще я к вам попал? И многие другие странности в истории подтверждают мою гипотезу. Можно даже представить наши две и еще энное число реальностей свитыми в виде шнура, соприкасающиеся и взаимодействующие через определенный шаг. Но это уже задача для теоретиков. Я же не более чем путешественник, эмпирик прежних времен, который сообщает об увиденном, но избегает строить гипотезы. Очевидное соприкосновение миров, — продолжил Андрей, — состоялось чуть больше полутора лет назад. Мы с Ириной совершали такое же, как сейчас, увеселительное плавание и поняли, что случилось нечто удивительное, лишь зайдя в Аделаиду. Хорошо, что у вас очень либеральное отношение ко всякого рода формальностям — таможенным, пограничным... В нашем мире тебе, например, пришлось бы куда труднее.
— Они так сильно отличаются? — поинтересовался я, решив пока что воспринимать все его слова как данность.
— Иногда чрезвычайно, а иногда почти нет. Тоже по причине их взаимопроникновения, я думаю. Есть ведь масса деталей, изначально общих: прежде всего — история до развилки у нас одна, все построенные до 1905 года здания и вообще любые предметы, книги в том числе. Многие из них, допускаю, реально существуют и для нас, и для вас одновременно, и одновременно же используются. Это предположение, кстати, великолепно объясняет все случаи полтергейстов, загадочных преступлений и исчезновений людей, психических заболеваний, ясновидения, пророчеств, невероятных озарений. Вот черт, я все время отвлекаюсь, — виновато развел руками Андрей. — Давно не имел заинтересованного слушателя. Хочу изложить лишь факты, а тянет на философствования...
— Мне у вас очень понравилось, — продолжил он после короткой паузы. — Спокойная такая жизнь, приятная. Когда я в Москву приехал, так будто в сказку попал. Почти все так и не так одновременно. Целые кварталы и улицы совсем вроде и не изменились, в историческом центре, я имею в виду. Но вообще разница как между Восточным и Западным Берлином.
— В наше время? — уточнил я. — А почему такая вдруг разница тебе померещилась? Я в Берлине бывал, ничего особенного не заметил, даже внимания не обратил, где там солнце встает, где садится...
— Именно. Один город, одинаковые улицы, одной архитектуры дома. Только у нас после Второй мировой союзники город пополам поделили. Восточный — коммунистический, Западный — витрина капитализма. И бетонная крепостная стена посередине. За сорок лет разница получилась сугубая. Так же соотносятся ваша Москва и наша. Особенно меня Красная площадь потрясла. Кремль, Торговые ряды, Исторический музей на месте, а Василия Блаженного нет. Вместо него нечто непонятное. А главное — Мавзолей с некрополем отсутствуют.
— Мавзолей в каком смысле? В древнегреческом?
— О, брат! Мавзолей — это альфа и омега Советской державы. Гениальное творение архитектора Щусева. Погребальная пирамида из красного лабрадора, а внутри чучело Ленина. Очень впечатляет...
Я удержался от новых вопросов. Какая Вторая мировая? Когда, отчего? Что некая коалиция стран опять воевала с Германией, я сообразил, а детали?
И Ленин. Это имя одного из организаторов коммунистического переворота 1920 года, но он вроде бы крайне быстро сошел со сцены и пирамиды с мумией явно не удостоился. Но ладно, успеется, решил я, сейчас главное — выслушать.
— И чем больше я странствовал по вашему миру, тем он мне больше нравился. Похоже на красивый сон и воплощенную идиллию. Настолько же удивительно, как и нереально. Почему я и сказал тебе, что все это может так же одномоментно кончится... хлоп — и все! Энтропия свое возьмет. Знать бы только, как это на практике может выглядеть.
Однако вернемся к началу. В Аделаиде я очень быстро понял, что заехал явно не туда. С деньгами проблема возникла. Хорошо у меня в сейфе золота в монетах сколько-то было. Кассир в банке удивился немного, откуда такие раритеты, посоветовал нумизматам продать, мол, они намного больше дадут, он же примет только по весу... Но и то ничего, мне на первый случай хватило.
А потом я нашел и вас, людей, с которыми наладилось полное взаимопонимание. Если повезет, я тебя с ними еще познакомлю...
Итак, чуть не полгода я с архивами работал, сравнивал, отличия искал, точку бифуркации просчитывал, чтобы собственную теорию альтернативной реальности выстроить.
Одна деталь меня прямо убила. Это тоже к вопросу об исторической роли русско-японской войны. Я просмотрел персоналии всех причастных к ключевым событиям XX века лиц, и знаешь, что нашел? Один из офицеров с броненосца "Цесаревич" после победы получил отпуск, поехал к родственникам в Тифлис. А там стал свидетелем знаменитой большевистской экспроприации банка и как человек решительный, тем более — артиллерист, тут же открыл беглый огонь из пистолета и убил наповал троих налетчиков, в том числе неких Джугашвили и Тер-Петросяна... — сообщив это Андрей посмотрел на меня, будто ожидая реакции.
— Убил? Ну и что?
— Вот! — выразительно вздохнул Новиков, и по лицу его скользнула тень искренней печали. — Забыты великие имена! А вы должны тому лейтенанту флота памятники на каждой площади поставить. Потому как если предположить, что все вожди нашего октябрьского, вашего январского переворотов просто крысы — умные, хитрые, беспощадные и коллективно разумные, то и Иосиф Виссарионович Джугашвили — крысиный волк! Всех друзей и коллег сожрал и такую развеселую жизнь в эсэсэрии устроил, что ты! Ну а без него, у вас то есть, все прошло тихо — мирно, почти гуманно. Поиройствовали, как Салтыков-Щедрин выражался, но в меру. И нэп троцкистко-бухаринский постепенно выродился в вегетарьянский, вполне меньшевистский социал-капитализм. Повезло вам, короче...
И опять мне захотелось подробностей, уж больно интригующе и увлекательно звучали мельком упоминавшиеся им факты парареальностей, но и то, что он продолжал рассказывать, было не менее интересно.
Андрей поведал, как странствовали они с Ириной по миру, изучив попутно нашу интеллектронику, которая, по его мнению, на несколько порядков превосходит имевшуюся в его предыдущей жизни. С помощью эвристических транспьютеров Ирина (а она, оказывается, по профессии социо-историк) постепенно выстроила оригинальную схему наших параллельно-перпендикулярных реальностей. А затем и пришла к выводу о неизбежном и близком схлопывании нашей, для меня пока что родной и единственной...
