ГЛАВА 4
Я считал себя весьма устойчивым ко всякого рода гипнотическим воздействиям, сумел устоять даже против психической атаки "пришельцев с Антареса". Но сегодня я сопротивляться не собирался, решил просто систематизировать и анализировать ощущения, которые, возможно, предстоит испытать во время мистического сеанса.
Увы, анализировать оказалось нечего. Последнее, что удалось совершить осознанно, — это вызвать не перед закрытыми веками, а где-то на внутренней стороне лобной кости довольно ясное цветное изображение Артура. Отчего-то таким, как я увидел его в самый первый раз, а отнюдь не в последний.
И будто провалился, нет, скорее вознесся в воронку смерча, составленного из мириадов крупных сверкающих снежинок. Весь период сравнительно ясного сознания продолжался не более четырех-пяти секунд. Далее — тьма тишины.
Когда же она рассеялась я, к своему глубокому разочарованию, ничего подобного обрисованному Артуром райскому саду, цветам в капельках росы и утреннему солнцу на лазоревом небосклоне не увидел. Хотя и знал необъяснимым, но совершенно естественным для меня образом, что пребываю уже в потустороннем мире. Знал о сущности Великой Гиперсети, о ее структуре и предназначении и о своем в ней месте. Чувство, без всякой натяжки, удивительное. Как у студента, по совету бабушки положившего в ночь перед экзаменом под подушку учебник какой-нибудь совершенно неудобовоспринимаемой органической химии объемом в 1000 страниц, а на утро при всем своем здоровом скепсисе убедившегося, что знает его наизусть до последней запятой.
Что еще следует отметить — все эти мои вновь обретенные знания никаким образов не мешали мне воспринимать мир, в который я попал, как абсолютно реальный, подлинный, единственно возможный, и вести себя в нем начал не как актер, играющий "в предложенных обстоятельствах", а как человек, пусть и догадывающийся, что спит, но не имеющий возможности произвольно менять сюжет и "идеологию" выстроенного подсознанием сценария.
Просто сознание мое расщепилось таким образом, что одна его составляющая воспринимала только "вещный мир" и ничего не знала о другой, а другая, мистическая, знала и понимала все, но в дела первой не вмешивалась.
... Солнце садилось в дымной и пыльной мгле. Закат был жесток, холоден и тревожен. Черная зубчатая кромка близкого леса обрезала снизу необычное, красновато-лиловое полотнище неба. Его пересекали извилистыми лимонно-серыми полосами странные облака. Химический огонь заката, удаляясь от горизонта, постепенно угасал, через розовый, кремовый, зеленоватый цвета сливался с фиолетово-серой тьмой на востоке, где озерная глядь снова встречалась с топкими берегами. И только оттуда можно было не ждать опасности. А на западе и на юге пусть едва слышно, но зловеще погромыхивало.
Тумены кочевников, вторгшихся из Зауралья, продолжали разливаться по землям московского и Тверского княжеств, и отважные, но немногочисленные удельные дружины не могли их сдержать.
Куда отошла объединенная великокняжеская армия и где она собирается дать генеральное сражение, я не знал. Связи не было уже два дня.
Есаул Волк с двумя сотнями степных разведчиков направился на поиск лесами в сторону Торжка, а я остался ждать. Трудно сказать, чего. Возможно, подтянутся остатки сумевших выскочить из петли окружения отрядов, возможно, вернутся с помощью посланные в Новгород и Псков эстафеты.
Здесь, на нашем последнем опорном пункте, на острове Столбном, огромные склады боеприпасов и снаряжения, которые охраняет всего один пехотный взвод осташковского ополчения.
Если кочевники прорвутся и сюда, сумев форсировать обычно непроходимые, но за жаркое лето подсохшие болота, я должен буду все это взорвать. А сам, если уцелею... Да что об этом сейчас говорить?!
"... Откуда, какие кочевники, какие князья?" мелькнула краем сознания трезвая мысль. Вон, над крышей двухэтажной бревенчатой избы радиоантенна, из-за угла выглядывают корма и край конической башни пушечного бронеавтомобиля, у меня самого на ремне револьвер в расстегнутой кобуре, а на крыльце прислонена к перилам десятизарядная винтовка с оптическим прицелом. Двадцатый век же, несомненно, и вдруг кочевники, татаро-монголы? Не набег, даже, а грандиозное нашествие из далекого XIII века.
Но так же отчетливо я знал, что все правильно, я чином полковник, а титулом князь Игорь Мещерский, комендант Селигеро-Осташковского оборонительного района, волею солдатской судьбы оказавшийся один как перст на этом секретном командном пункте... Или до завтрашнего вечера возвратятся разосланные по всем направлениям дозоры, или придется сжечь КП и укрыться за стенами Ниловой пустыни, подключив провода детонаторов к клеммам подрывной машинки. Тридцать человек не смогут больше пары часов оборонять километровый периметр монастыря.
... Сразу после наступления темноты неизвестно откуда хлынул проливной дождь. Наверное, из тех самых, быстро сгустившихся лимонных облаков. Вода низвергалась с черного неба сплошным потоком.
— Слава Богу! — Я перекрестился. — Несколько часов такого ливня, и две извилистые лесные дороги станут абсолютно непроезжими, напитаются водой моховые болота, разольются ручьи и речки. Наши-то люди все равно доберутся, хоть ползком да на карачках, а тысячным конным массам ходу не будет. Повезет, отсидимся до зимы, а там уж точно и новгородцы с псковичами, и немцы со шведами подойдут. Против танковых дивизий Ливонского ордена поганым не устоять.
Почти успокоенный, я по узкому мостику, прикрытому сверху двускатным навесом из осиновой щепы, пробежал к баньке. Надо растопить, вдруг ночью или под утро какой-нибудь разъезд вернется? Как в воду смотрел княже.
Ходики в горнице показывали уже половину первого. Я сбросил наушники, отчаявшись поймать в трещавшем и завывающем эфире хоть один знакомый позывной, и вышел на крыльцо, перекурить и осмотреться.
Ливень перешел в мерный обложной дождь. И я вдруг услышал характерный звук, понятный любому кавалеристу. Совсем близко, раз стук копыт не глушит ни шелест дождя, ни уже раскисшая до липкой грязи лесная дорога, сбивчивым галопом скачут несколько всадников.
На всякий случай, мало ли кто это может быть, я выдернул из кобуры револьвер и снял с крючка висевший в сенях аккумуляторный фонарь.
То, что произошло через минуту, поразило меня в самое сердце. Словно бы судьба, невзирая на трагические последние недели или как раз в воздаяние за пережитое, решила сделать мне царский подарок.
На поляну из леса вылетел всадник. Один. За ним на длинном поводе еще две лошади, вьючная и подседланная заводная. Только вылетел — это слишком громко сказано. Высокий вороной жеребец скакал неровным, заплетающимся аллюром, подгоняемый скорее чувством долга, нежели шпорами всадника. И сам наездник держался в седле едва-едва, вцепившись не столько в поводья, как в переднюю луку. Тяжело ранен или смертельно устал.
Увидев человеческое жилье, конь посчитал свои обязанности выполненными. Доковылял до крыльца и остановился, запалено дыша. Мотнул головой назад, как бы указывая на своего седока, и уставился на меня блестящим выпуклым глазом, в котором отражался свет фонаря.
Верхоконный, очевидно, не понимая причины остановки, вскинулся, дернул поводья, и тут я узнал в мокром, забрызганном грязью офицере княжну Елену, младшую дочь Великого князя Михаила. Как она оказалась здесь одна без сопровождения и охраны, как разыскала в дремучем ночном лесу единственную, выводящую к монастырю дорогу? Я едва успел подставить руки, как девушка, сомлев, повалилась с седла, успев еще инстинктивно выдернуть из стремян ноги.
Пронзительным свистом я вызвал единственного оставшегося при мне бойца — водителя броневика.
— Возьми коней, Акинф, отведи в сенник. Расседлай, оботри, попонами накрой, потом напои, да осторожней...
— А то я не знаю, княже... Из наших кто прискакал али как? Живой хоть?
— Смотреть буду. Пока вроде живой, только на ногах не стоит. С конями закончишь, выезжай по дороге, — я махнул рукой, показав направление, — до мостика, там и стой. Пушку картечью заряди. Этот проехал, и другой кто может недобрым часом...
Почти бегом я донес княжну до дверей бани. Здесь, в отдельном помещении, традиционно располагалось нечто вроде медпункта. И перевязочная, и аптека, и санпропускник. Всегда тепло, чисто, в достатке горячей воды, под крышей вдоль стен развешаны пучки целебных трав.
При беглом осмотре открытых ран на теле девушки я не обнаружил. Стянул с нее насквозь мокрый, некогда голубой гвардейский доломан с погонами сотника. Белая полотняная рубашка почти свежая, надета явно сегодня, без следов крови, но тоже мокрая.
Значит, в худшем случае контузия, а скорее всего — смертельная усталость, отчего и обморок. Откуда она скакала и сколько, и почему одна? Кто указал ей единственно верный путь? Я похлопал Елену по щекам. Длинные ресницы дрогнули, она открыла глаза. Долго смотрела, не понимая, где находится. Потом узнала.
— Это ты, князь Игорь? Слава Богу... — мне показалось, она снова собралась потерять сознание.
— Княжна, откуда ты? Что случилось? Ты меня слышишь?
— Из Ржева. Большое сражение. Отец послал с письмом...
— Почему тебя одну? Что там случилось?
— Не одну, с полусотней. В Селижарово засада. Письмо здесь, — она потянулась рукой к голенищу сапога и уронила голову. Я едва успел поддержать ее, чтобы не ударилась о край лавки.
От Ржева, верхом, почти полтораста верст. Даже урожденному степняку тяжело, а тут — юная девушка, пусть даже и умелая наездница. Одно дело — княжеская охота, совсем другое — война. Рысью, галопом, карьером, через лес, буераки, речки, под вражескими пулями... Полусотня, наверное, погибла, спасая Елену... Селижарово — это плохо, это очень плохо.
Стаскивая с девушки узкие, покрытые липкой рыжей глиной сапоги, я увидел заклеенное в пергаментный конверт письмо, скрепленное красной великокняжеской печатью. Ладно, успею, несколько минут уже ничего не решают, а княжна мокрая до нитки, продута осенними ветрами, ее растрясло сотнями верст отчаянной скачки. Если даже не подхватит воспаления легких, завтра не то что в седло вновь сесть, по комнате пройти не сможет. Нам эти дела знакомы... Вот сейчас пропарить ее как следует, сделать массаж, напоить крепкой медовухой, завернуть в бурку, тогда, Бог даст, и обойдется. А поутру такое может начаться...
Когда я начал раздевать Елену, руки у меня дрожали. Чего скрывать, года два уже я был влюблен в княжну до умопомрачения. Нет — почти умопомрачения, поскольку у меня хватало сил не только избегать бессмысленных поступков, но и не подавать виду, что...
Хотя Елена, как мне кажется, догадывалась кое о чем, и обращенные на меня взгляды часто бывали благосклонны, а слова — любезны.
Хорошо, что по долгу службы мне доводилось появляться при дворе не слишком часто. И вот сейчас...
"Нет, нет, ничего не происходит. Ты просто оказываешь помощь раненому товарищу", — уговаривал я себя, сноровисто, но осторожно освобождал княжну от неуместных на ее прелестном теле предметов солдатской амуниции. Но кто-то опытный и умный собирал ее в далекий путь. Никаких не позволил ей надеть женских штучек, которые через десяток верст растерли б кожу до крови и сами расползлись бы в клочья на втором десятке.
Впервые я увидел вблизи и наяву ее остроконечные маленькие груди.
— Что ты делаешь, князь, оставь меня. — Елена вновь очнулась, дернулась назад, садясь на лавке, мне показалось — вознамерилась оттолкнуть меня ногами.
— Не думай о глупостях, Елена, я врач сейчас, а тебе очень плохо. Закрой глаза и подчиняйся. Перед дворцовым лекарем раздеться не боишься ж...
Наверное, и вправду чувствовала она себя так плохо, что прочее ей было безразлично. Она лишь слабо кивнула головой...
Не меньше часа я отогревал ее в лохани с горячей водой, оглаживал веником в парилке, проделал все приемы азиатского массажа, кое-чему обучился в банях Бахчисарая и Тмутаракани. Я трогал, гладил, мял руками каждый вершок ее тела, к которому вчера еще не мог помыслить прикоснуться даже сквозь одежду. Запоминал каждый его изгиб, выпуклость и ложбинку, каждую родинку...
Мне показалось, что полностью уже придя в себя, да и невозможно было прийти после всех лечебных манипуляций, она специально изображала расслабленность и безразличие к происходящему, потому что иначе пришлось бы встретиться со мной глазами, вступить в разговор, а каково это великой княжне признать, что в здравом уме она, обнаженная, общается наедине с почти равным себе мужчиной? Древнеримские матроны позволяли массировать и умащать себя благовониями рабам, а не патрициям, если только они не любовники.
Потом растер княжну вдобавок крепкой водкой, настоянной на травах, натянул на нее хоть и грубое, но теплое и чистое собственное белье. Завернув в черкесскую бурку, отнес в светелку за печкой.
Елена наконец ожила, лежала, распаренная, посверкивала глазами, понемногу отпивала медовуху из глинной кружки.
— Ох, истинно рай земной! — сказала она, отирая пот со лба, и эти слова вдруг резанули меня по сердцу. Не знаю, отчего, но напомнили мне эти слова о чем-то страшном.
— Спасибо тебе, князь, спаситель мой. Ведь я на самом деле, а не для красного словца заново на свет родилась. Не представляешь, как мне было жутко. Ночь, лес, дождь, дороги нет, мысли лишь о скорой смерти. До утра бы я не дожила...
Поверить ли в такое счастье — прекраснейшая девица Руси, завидная невеста, к которой сватались и кирай мадьярский, и круль польский, даже говорят, сын базилевса византийского знаки внимания оказывал, к наукам светским столь расположенная, что прошлым летом экзамены экстерном за курс царьградского университета сдала, и как бы не собралась в Сорбонне образование продолжить, лежит сейчас у меня в комнате и разговаривает не по протоколу великокняжескому, а запросто.
— Если бы с дороги сбилась — пожалуй, и не дожила. До Осташкова еще тридцать верст, никак бы не доехала... Тебе до дождя еще надо было шалашик соорудить, костерчик запалить или около коней согреваться... Но то дела солдатские, это мы знаем, как в лесу и две недели без еды и огня выжить, а ты, княжна, другим наукам обучалась...
Я говорил, а сам со страхом представлял: через версту-другую она бы непременно свалилась с седла. Только не на мои руки, а в дорожную грязь. Ну и...
— Бог миловал. — Княжна выпростала другую руку из-под мягкого войлока, вдруг провела пальцами по моей щеке. — Не только Бог, но и ты, княже. Видишь, как получилось? Давно я праздно мечтала оказаться с тобой наедине, и вот... Потому и выжила, что и сознание теряя, помнила, к кому скачу. Самые последние трое ратников из моей охраны погоню на волжской переправе за собой в сторону Пено увлекли, а мне этот тайный путь указали и велели никуда не сворачивать. Кони, мол, сами выведут... Зачем только для нашей встречи такая страшная война потребовалась?..
Я задохнулся от удивления и радости. Значит, она тоже?! Мне захотелось тут же обнять ее, припасть губами к ее всегда надменным и капризным, а сейчас нежно улыбающимся губам, и ниже, ниже...
Однако ж нельзя. Невместно. По европейскому этикету легонько поцеловал горячую ладонь. Елена продолжала сбивчивым шепотом:
— Отец сказал мне, провожая: "Доберешься до князя Игоря, и Бог даст, победим, и живы все останемся, отдам тебя за князя. Может, тогда свои мысли об сорбоннах и флоренциях богомерзких оставишь. А ежели не доживу — сама, дочь, решай..."
— Так что же князь Михаил знал? Про меня... и что ты тоже?..
— Великий князь все про всех знает, а уж что говорит, а что нет — на то его воля...
Чтобы совсем не потерять голову, я встал.
— Отдохни, княжна, а у меня еще дел много. Письмо князя до сих пор не прочитано, да и одежду твою в порядок привести надо, почистить, постирать да высушить. У меня для тебя сменных туалетов нет. И сам без того обхожусь...
— Ты что же, князь, женское исподнее своими руками стирать будешь? — глаза у нее расширились в изумлении.
— Оно у тебя, как замечено, — усмехнулся я, — отнюдь не женское, а солдатское тож. А я его с двадцати лет своими княжескими ручками добела оттирать научен, когда мылом, а когда и песком. Начинай привыкать понемногу...
— У меня во вьюках и настоящее есть...
— Там тоже все промокшее, да и твое боюсь, очень еще долго не понадобится.
В горнице я наискось резанул ножом конверт, развернул плотную бумагу, судя по почерку, собственноручно написанному Великим Князем. И тут в оконное стекло тихонько постучали.
"Акинф, наверное, — подумал я, — а чего в дом не заходит?"
Открыл тяжелую, набухшую от сырости дверь и зажмурился. В лицо ударил яркий солнечный свет.
"Как же так? Утро уже? Я что — заснул над письмом?" — мелькнула мысль и сразу исчезла. Передо мной стоял Артур. Совершенно такой, как я его и представил перед началом "сеанса". В оливково-желто-коричневом тропическом камуфляже, высоких испачканных глиной ботинках, только лицо у него было теперь вполне человеческое и глаза не мертвые, а обыкновенные.
Так и должно быть, — сообразил я, — это там, у нас, они у него были мертвые, а здесь на том свете, — нормальные. А вот какие глаза у меня сейчас? Зеркальце бы... Но — это я тоже вспомнил — покойники и зеркала несовместимы. Не зря же их принято занавешивать.
Но как же Елена? Она же согласилась пойти за меня замуж! А татары? До Селижарова тридцать верст, вот-вот они могут появиться и здесь!..
Я глубоко вздохнул и все вспомнил. И понял. Из каких глубин памяти они сумели вытащить это? Мне было девятнадцать лет. В турлагере — вон там, за плесом, по ту сторону монастыря, я познакомился с девочкой Леной.
Влюбился в нее мгновенно и страшно. Кстати — впервые в жизни вот так, по-настоящему. Однажды на танцах даже ухитрился поцеловать ее в щечку. Но ничего у меня не вышло. Чем-то ей я не показался.
С полгода еще мы переписывались. Чернилами по бумаге для пущей романтики. А на лекциях в университете я сочинял исторический роман про нас с ней. Вот этот самый, экранизацию которого я сейчас посмотрел.
Мне стало так горько, так тоскливо и обидно. Ведь примерно до этого места я и тогда дошел. В целомудрии своем не решился на более откровенную сцену, хотя в мыслях, конечно...
Где-то, наверное, и сейчас валяется та тетрадь. Я отправил распечатку нескольких глав Лене в Петроград, получил в ответ довольно насмешливое послание, и от злости и оскорбленной гордости забыл и девушку, и роман, который мог бы... А что, вполне мог бы быть дописан и даже стать популярным. Народ такие сюжеты любит.
И еще стихотворение сочинил для нее, уже совсем на прощание.
Глядя, как Артур торопливо, по-солдатски "дергает", пряча сигарету в кулак, ощущая совершенно натуральный запах табачного дыма, я спросил:
— Разве ты на Земле курил? Не помню что-то.
Он щелчком сбил выросший на кончике сигареты столбик пепла.
— Когда живой был — курил. В качестве... зомби — действительно нет. А здесь я снова идентичен себе — исходному. В твоем обществе...
Я не понял, о чем это он.
— Именно в моем? Почему?
— Так никого же больше здесь нет. Соответственно — нет ни времени, ни пространства. То есть ничего. Поскольку нет для меня точки отсчета. Сейчас эта точка — ты. И отсчета, и кристаллизации. Древние греки были правы — нет более печального места, чем Аид — царство мертвых. Где души в виде полупрозрачных теней бродят в сумерках, оглашая окрестности тоскливыми стонами...
Надо же, и память у него в порядке, и даже нечто вроде иронии присутствует.
— Разумеется, — ответил я в тон. — Мусульманский рай не в пример приятнее. Фонтаны, гурии, шербет...
Артур посмотрел на меня, склонив к плечу голову с давно не мытыми всклокоченными волосами. То ли удивленно, то ли с уважением.
— Разве только мусульманский? Разве наш, российский, тебе понравился меньше? И девушка, княжна, хороша, правда? Это же ее ты беззаветно любил полжизни? Вот она, возьми... Ты сам — настоящий воин. Каким и мечтал быть. Впереди, конечно, много сражений и бед, но ведь и награда... красавица жена, еще и амазонка вдобавок. Тесть — Великий князь, а там и на объединенный Великий стол, Тверской, Московский, Владимирский шансы у князя Игоря не слабые... Спаситель земли Русской — вполне возможно.
И еще заметь, — продолжал Артур, не обращая внимания, что у меня сжались кулаки, а может быть, как раз поэтому. — Рай совсем не в христианском духе, никаких кущ и песнопений "Аллилуйя" под звон арф у подножия господнего престола. Вполне достойная мужчины обстановка. "Страна удачной охоты"...
Хорошо бы сейчас засветить ему как следует в морду. И вернуться... Туда...
— Не нервничай, — сказал он спокойно, видимо, уловив мое настроение. — Людям в нашем положении приличествует мудрость. Чтобы не ошибиться... Ты думаешь, это все иллюзия? Гипноз? Происки... Чьи происки? "И удалился Христос в пустыню, и там дьявол искушал его"? совсем нет. Тебе показали еще одну реальность, из которой ты сюда пришел, создана под настроение твоих новых приятелей. Ты понял? Совершенно подлинная реальность, где ты сумеешь быть воистину счастливым.
Я подумал: "Ну а вдруг он прав?" И спросил:
— Но там же масса несообразностей. И исторических, и вообще... Реальность наскоро и примитивно выдуманная...
— Лишь до тех пор, пока ты можешь сопоставлять и сравнивать. Уйти туда совсем, и все будет оправданно и единственно возможно...
... Как будто ничего не изменилось и все же стало чуть-чуть другим. Куда сочнее и естественнее. Засверкали капельки росы на листьях пышного куста сирени, над розовыми шариками клевера с гудением закружились шмели. Вдали заржал конь, ему откликнулся другой, поближе.
— А вон тебе и гурии, в натуральном виде...
Я обернулся.
По ту сторону невысокой штакетной ограды, в ограды, в глубине запущенного соседского сада, на краю заросшей иван-чаем и пастушьей сумкой поляны, распахнулась низкая дверь бревенчатой баньки. Следом за клубами пара на лужайку выскочили две... Нет, в самом деле гурии, только славянского образца.
Молодые, фигуристые, докрасна распаренные, с распущенными мокрыми волосами до пояса, с чуть-чуть утрированными, как в эротических мультфильмах, прелестями. И оказалось, это не какие-нибудь абстрактные модели, нет, а именно Алла и Ирина.
Одна — моя многолетняя подруга, другая — вроде бы женщина-мечта... полностью игнорируя наше близкое присутствие (а не увидеть нас в нормальной ситуации они никак не могли), молодухи с радостным смехом и визгом подскочили к сорокаведерной бочке возле угла баньки, здоровенным черпаком вылили друг на друга по нескольку ведер дождевой воды и бросились обратно. Причем уже на пороге Алла влепила Ирине оглушительный шлепок по тугой ягодице.
— Красота, — меланхолически сказал Артур. — Дворовые девки веселятся. Патриархальные радости жизни. А вот и княгинюшка...
"Если Елена сейчас проявится на пороге — ох как я ему врежу! " — подумал я с ненавистью и азартом.
Артуру или тому, кто стоял за ним, не хватило ума или деликатности вовремя остановится.
Елена появилась. Точно такая, какой я видел ее в последний раз, летом 2038 года. Вернее — какой я не успел тогда ее увидеть. Сначала я услышал голос княжны, сердито что-то выговаривающей служанкам, а потом она вышла из предбанника на порог, конечно, по замыслу режиссеров, тоже обнаженная, но величественная, тонкая, с надменно вскинутой головой. За нею выбежали прежние красавицы, уже чуть меньше похожие на оригиналы. Псевдо-Алла накидывала ей на белоснежные плечи простыню, а псевдо-Ирина, упав на колени, старалась обуть на стройненькие ножки сандалии...
Но самое смешно — как они ошиблись! Не появись сейчас Лена "в натуре", а эдак мелькни за окном легкой тенью, я скорее всего поддался бы искушению. Снова ее увидеть и, возможно...
Выходит, что пятнадцать лет воспоминание о той влюбленности сверлило мою душу, как червяк, и оттого, наверное, происходили все мои странные, бессмысленные зачастую метания.
Но, увидев Лену наяву, красивую, конечно, но, искренне признаться, довольно ординарную восемнадцатилетнюю девчонку, я испытал облегчение.
Нельзя дважды войти в одну реку. И первая любовь хороша только в воспоминаниях.
И уж никак не следовало бы им изображать мою нынешнюю женщину служанкой.
Безо всякой злобы, единственно, чтобы показать, "кто в лавке хозяин", как выразился бы папаша моего альтер-эго, правоверный еврей Моисей Риттенберг, я Артуру врезал. Как давно собирался. В целях самовыражения.
Законы Ньютона в этом вымышленном мире действовали безупречно.
Тем более, что удара он не ждал. И поднимался с шелковой травы довольно долго. Вот только крови на губах я не заметил.
А кровь на губах должна была быть обязательно. И несколько выбитых зубов. На всякий случай я остался в стойке, ожидая возможной задачи. Артур же просто махнул рукой и снова сел на бревнышко.
Девушки исчезли, хотя по этому сценарию они могли бы приветствовать мою победу радостными криками. А самая из них восторженная бросилась бы мне на шею...
— М-да, — сказал я после продолжительной паузы, увидев, что отвечать на мой демарш Артур не собирается. — Но как же так у вас выходит? Вы что мне предлагаете? Остаться здесь, без памяти о прошлой, уже прожитой жизни, значит, в итоге не получить на самом деле ничего. Какая разница вот лично мне, что там случилось с неведомым князем в искусственной реальности номер икс? Меня ведь также не волнует судьба моего прямого предка, жившего полтысячи лет назад.
— Но...
Я остановил Артура.
— А если память сохранится — ведь это ж будет уже полная ерунда. Я так и стану относиться к происходящему, как к цирку. Анализировать, отмечать все несообразности и анахронизмы, через неделю или две Елена надоест мне, как бездарная актерка, пытающаяся... — я снова махнул рукой. — Сам, что ли, не понимаешь? Не гений я и уж тем более не Бог, чтобы измыслить мир, который будет мне же самому казаться единственно возможным, безупречным. "И увидел Бог, что это хорошо..." — Я рассмеялся издевательски. — А еще все время помнить о потерянном настоящем мире. То есть фактически выйдет так, что с переходом сюда все мои родные и знакомые умрут для меня. Одномоментно...
— Вот это можно было бы и совместить, — сказал Артур спокойно, словно воспринимая мои слова всего лишь как очередную фразу торга.
— А ты бы заодно пошел ко мне дворецким. Или кем? Боярином думным? Согласен?
— Сиди, "боярин", — я остановил его мановением пока еще княжеской руки. — Что тебе обещали очередную псевдожизнь, я догадался, но может, скажешь — для чего все это? Зачем и кому я нужен именно здесь?
Он долго молчал, затягиваясь и медленно вдыхая дым. Глаза его подернулись пеленой беспамятства.
Что — конец первого акта? Так и оказалось.
— С чего ты взял, будто я что-то от тебя хочу? — спросил он наконец. — Откуда ты вообще здесь появился? И зачем?
— Да как тебе сказать? Сценарий-то писал не я. И даже не читал его. Наверное так задумано?
— Задумано... Только кем? Я что-то плохо сейчас соображаю. Ты все-таки умер наконец, или...
— Прогуляться вышел, — закончил я за него. — Ты же сам просил, вот я пришел. Долг платежом красен. Можешь объяснить, что с тобой на "Призраке" случилось? Ну, тогда... Вечером мы попрощались, вы с Верой ушли к себе. В твою каюту. О чем с ней говорили, помнишь? Она зачем-то разделась... Когда я вас увидел, лежала на палубе... без всего, с халатиком в руке. Вы с ней что, этими делами тоже занимались?..
— Дай мне еще сигарету...
Я протянул ему портсигар, заодно, повинуясь давнишней журналистской привычке в меру сил соответствовать характеру и вкусам интервьюируемого, тоже взял сигарету, крутнул зубчатое колесико зажигалки. Еще раз убедился, что и для меня вкус дыма совершенно обычный, запах тоже. Единственно — огонек тлеющего табака отливал непривычным зеленовато-фосфорным цветом.
— У меня такое впечатление, что на этом свете все по правде. Телесно и материально. Сигарета вот. И ты... Челюсть как, не болит?
Он потрогал место удара пальцем. Пожал плечами.
— Не болит. Возможно, здесь все для каждого по-своему. У меня вот ботинок начал ногу тереть. Как только ты появился... — похоже, что предыдущего сюжета он уже совершенно не помнит.
Я повторил свой вопрос, что случилось.
— Мы с Верой сидели в каюте, и — будто на мину яхта налетела. Жуткий удар — я потерял сознание и очнулся здесь. Ничего почти не помня. Долго бродил по лесу, вышел к деревне Веру искал, она единственное, что в памяти застряло. Мне без нее совсем тоскливо стало, да и она, казалось, заблудилась в лесу, меня ищет, зовет... — Он пригорюнился и развел руками. — Сейчас кое-что вспомнилось из прошлого — сам удивляюсь. Я ведь раньше хорошо соображал. Аллу твою спасали — у меня все получалось... А здесь голова будто соломой набита оказалась. Потом вдруг тебя увидел. Ночью где-то, на улице. Стрельбы, трассы пулеметные воздух рубят, а ты на карачках ползешь, как краб полураздавленный. Тут я все и вспомнил, что перед этим было. Убивают, думаю, тебя. Вот-вот, и напарник мне появится. Но ты снова исчез... Как тогда, в первый раз. Живучий ты, Игорь, однако... Не понимаю.
— Ты же сам подсказал, как мне выбраться. Значит, знал, что со мной на Земле случилось?
— Я?! — Лицо его выразило совершеннейшее удивление. — Мы с тобой не разговаривали. Я тебя увидел вот так, — он показал рукой расстояние до ближайшей стены. — Ты с каким-то автоматом вроде был. Очень на покойника похожий. И такой... неустойчивый, словно в туманном зеркале. Я тебя окликнул, подбежать хотел, за руку схватить... — Его гримаса вдруг показалась мне настолько двусмысленной, что холодок пробежал по спине.
— И все? И мы с тобой не разговаривали?
— Нет, — Артур снова пожал плечами.
Теперь уже я ничего не понимал. Потусторонний контакт у нас с ним состоялся, получается. А вот способ спасения я придумал самостоятельно? Пусть и в полубреду, но безошибочный, единственно в той ситуации верный.
— Как ты сюда попал? — вопрос Артура прозвучал теперь уже угрожающе. Вот странно, сидим два мертвеца ( и я впервые с ужасом подумал, что вдруг я действительно умер наконец), разговариваем не поймешь о чем и чем-то боимся оба, хотя чего теперь в нашем положении можно бояться?
— Ха! Вот взял и пришел. Исключительно усилием воли. Посмотреть захотелось, так ли уж прекрасен твой загробный мир. Увы — разочарован.
— Пришел? Вот просто и взял и пришел? А как обратно уйти — знаешь?
И я понял, что знаю. Этим знанием меня снабдили, провожая в неблизкий путь, как летчика парашютом. Сразу стало легко на сердце. А то ведь я с момента "переселения души" ощущал неявную, но неизбывную тоску, постоянную, как зубная боль. Именно такую, что, по описаниям, сопровождала в царстве Аида проникающих туда древнегреческих героев.
Даже когда держал за руку Елену. Но там я думал, что это от страха за нее.
— И меня сможешь вывести? — в голосе Артура прозвучала отчаянная, а грани истерики надежда.
Насколько же здешний Артур отличается от тех своих ипостасей, в которых я успел его узнать.
Был он нечеловечески жестоким зомби, был вполне благожелательным, хотя и заторможенным получеловеком, спокойным и расчетливым организатором спасения Аллы, приятным, хотя и погруженным в себя спутником в океанском плавании... Сейчас же — издерганный, измученный, пытающийся бодриться, но глубоко несчастный человек.
Плохо все-таки на людей смерть действует. Даже такая необычная, как ему досталась. Вообще-то Гоголь об этом уже писал. Интересно, чисто эмпирически постиг суть проблемы или же?..
— А там, внизу (тут же я удивился, почему я сказал именно так? Подсознательно вообразил, что нахожусь на небе? А не правильнее ли предположить, что внизу как раз мы, в подземном царстве, Аиде, Тартаре, как там еще, а мир людей — над нами.), что ты будешь делать? Где тело возьмешь? Твое-то мы... — я осекся. Прилично ли говорить человеку, пусть даже такому, что его тело мы опустили в море, в пластиковом мешке, куда вместо традиционного ядра или колосника насыпали килограммов тридцать стреляных гильз.
— Похоронили? Ну и ладно, на том спасибо. Ты же помнишь, что мы с Верой умерли?
— Да уж помню, такое не забудешь.
— Выберемся — материализуюсь... Теперь это у меня должно легко получиться. Мне бы только барьер пробить.
Я подумал, а как же будет с Верой, вдруг она действительно скитается по этим призрачным пустошам, но совсем уже одна, оглашая окрестности тоскливыми стонами? И спросил об этом Артура.
— Здесь я ее не чувствую. Может, она вообще барьер не перешла, там осталась?
Я пожал плечами. Говорить о том, что ее тело, одетое в жесткий черный пластик, растворилось в неуютной штормовой глубине океана, не хотелось. А про судьбу "души" я судить некомпетентен.
— Может быть, с Земли мы ее быстрее найдем? Она, в отличие от меня, не грешница, а мученица. На "серую зону" не осуждалась.
— Это, получается, "серая зона" и есть? — спросил я.
Артур на сей раз промолчал. Он стал сосредоточен и мрачен. Выходит, он тоже понял, что даже на охаянной им после смерти Земле все же лучше, чем здесь? Но я же по-прежнему не знаю, каково ему было там, у нас. И, пока я еще "жив", в том смысле, что не прошел через процедуру смерти в физическом смысле, а брожу в астрале лишь мысленно, вообразить и примерить к себе то, что испытал Артур, так же не в силах, как и в силах, как и в день нашего первого знакомства.
— В общем, обещанный рай. Так это у вас называется? И давно ты тут?
— Тебе, может, и рай, если ты не нормальный покойник, а в качестве туриста здесь пребываешь. Для меня же — настоящий ад. И время для меня здесь тоже не существует. Иногда кажется — годы прошли, иногда — несколько часов. По твоему счету — мы давно виделись в последний раз? И где?
Я ответил, что в телесном виде — три недели назад личного или сто тридцать лет исторического времени "назад", смотря как считать, а в "духовном", если так можно выразиться, позавчера.
Но та же вновь обретенная мудрость подсказала мне, что ни жалеть его, ни поддаваться на простенькую ловушку возвышенных эмоций не стоит. А вот если вспомнить сценку перед дверью бункера? Как тебе с твоими христианскими чувствами, господин Ростокин?
Говорил мне как-то битый-перебитый жизнью полицай-президент города Гамбурга:
— Не верь преступникам, Игорь, никогда, ни при каких условиях не верь. Пускай валяются в ногах, плачут, землю грызу. Матерью клянутся, самые душещипательные истории рассказывают — не верь. Плюй на любые презумпции, это — для адвокатов и присяжных. Имеешь хоть пять процентов убежденности, что перед тобой профессиональный преступник, — не снимай пальца со спуска пистолета. Лучше выстрелить и объясняться с прокурором, чем лежать на всеобщем обозрении под накрытой национальным флагом крышкой гроба...
Мудрые слова.
Только как их соотнести с происходящим? Чего еще я могу ожидать плохого от Артура? Здесь, в воображаемом астральном псевдомире. И тут же я вспомнил о своем задании. Забытом в навалившихся треволнениях. (Может, для того они и были мне ниспосланы, чтобы забыл?) Мне ведь нужно добиться от Артура согласия поискать точки сопряжения реальностей.
Об этом я его спросил. И сразу, хотя он и попытался скрыть душевное движение. Увидел, как проскользнула по его лицу тень.
— Ты правда знаешь выход?
— Должно быть, знаю. А ты продолжаешь верить, что мы в загробном мире? У меня несколько другая информация.
И, как сумел объяснил ему теорию Новикова-Удолина. В том числе и о таинственных Держателях Мира, ведущих в бесконечной Гиперсети миллионолетнюю Игру.
— Значит, по-твоему выходит, что мы вообще никто? Не боле, чем два электрона, болтающихся внутри гигантской компьютерной схемы? И как же, в таком случае, отсюда уйти? Ты представляешь, как такое возможно — чтобы, пробив изоляцию провода, элементарные частицы запорхали на свободе?
— Не верится? А проклятой "душой" в чистилище себя понятней ощущать? Ты же вроде бы биофизиком был? Атеистом или как?
— "Пожил" бы в подобном качеств с мое, не знаю, чем бы стал себя ощущать и во что верить...
Вполне возможно, что он прав.
