ГЛАВА 11
К концу этого сумрачного и холодного, унылого дня, готового уже перейти в ранние сумерки, выставленное Славским по все правилам боевое охранение на чердаке главного корпуса дачи заметило три движущихся по приморскому шоссе со стороны города автомобиля.
Разболтанный, сильно дымящий грузовой "Ганомаг", брошенный, похоже, за ненадобностью еще немцами в 1918 году, и легковые открытые "Рено". В бинокль было видно, что они заполнены вооруженными людьми с различимыми на плечах шинелей погонами.
Часовой поднял тревогу.
Конечно, можно было с большой долей вероятности предположить, что это следует по назначению всего лишь очередная смена караула на дальнобойные береговые батареи Люстдорфа, но сторож дачи, человек бывалый, забеспокоился не на шутку.
— На батареях — моряки, они в черном ходят, а это — армейцы. Не по вашу ли душу? Давайте-ка, господа хорошие, сюда ходите, а я сам гостей встречу, если что. — Сторож торопливо отпер дощатую дверь в углу коридорчика, указал рукой: — Там в углу лючина подвала, а за бочками — лаз в катакомбы. Прячьтесь и ждите. Если обойдется — я позову. Если нет — сидите, пока не уедут. Только далеко, упаси вас бог, не ходите...
За оставшиеся две-три минуты Славский успел отдать команду своим людям по возможности свести дело миром, выдавая себя за беженцев, прибившихся на пустующую дачу пересидеть осень-зиму.
Шульгин же в это время стремительно натянул на фон Мюкке штаны, свитер и куртку, пару одеял и две свои походные сумки сунул в руки Славского и велел ему бежать в указанное место.
Немца он понес на руках уже тогда, когда с улицы громкий жестяной голос в мегафон предлагал всем скрывающимся на даче приготовиться к проверке документов, выходить к воротам по одному, имея при себе оные, а оружие заранее сложить на веранде.
В случае малейшего сопротивления комендантская служба одесского гарнизона стреляет без дополнительного предупреждения.
Протолкнув капитана в начало тесного, едва полтора на метр, лаза в углу подвала, Шульгин метнулся обратно. На такую удачу он даже не рассчитывал.
Пока он добрался до прихожей, у ворот громыхнул первый выстрел.
У помощников Славского нервы не выдержали, или контрразведчики первые пошли на обострение, разбираться было некогда.
Выстрелы гремели уже не переставая. Под кроватью у Шульгина была спрятана еще одна сумка, с "большим комплектом выживания". Под матрасом — автомат.
Он дернул последовавшего за ним Славского, пытающегося что-то рассмотреть в приоткрытую дверь, за рукав.
— Бежим, спасаться надо, иначе всем конец!
Славский было попробовал упереться, не совсем понимая, что лучше — последовать ли паническому призыву британца или поддержать своих людей.
А с улицы надрывался мегафон:
— Я — начальник центральной полицейской части! Немедленно прекратить стрельбу, иначе отдам приказ на полное уничтожение! Со мной целый взвод. Все бандиты будут убиты на месте. Бросайте оружие и сдавайтесь. Три минуты на размышление!
— Вы идиот, Славский? Черт с вашими людьми! Этих трех минут нам и хватит, бежим!
При должном напоре и хорошо аффектированной энергетике панические настроения можно передать почти каждому.
Славский тоже поддался. Накинул железный крюк на петлю входной двери и устремился за Шульгиным.
Потом они торопливо завалили ящиками и пустыми бочками изнутри дверь чулана.
Вспомнив какой-то приключенческий фильм с подобной коллизией, Сашка пропустил в люк погреба Славского, нагреб на крышку всякого подручного мусора и, придерживая ее одной рукой, протиснулся в оставленную щель. Так, чтобы при беглом осмотре в темноте или при свете ручных фонарей показалось, что никакого люка вообще нет или, в крайнем случае, он давно не открывался.
А окно из второй комнаты флигеля в сад он распахнул еще раньше. То есть вломившиеся в домик контрразведчики скорее всего решат, что запершиеся изнутри люди успели бежать именно этим путем и давно уже пробираются под обрывом вдоль пляжа или просто уплыли на лодке.
Тут Шульгин даже слегка заигрался в стремлении к абсолютной убедительности и правдоподобности.
Его ведь на самом деле совсем не интересовало, что подумают посланные полковником Максиным опера.
Но так он привык — если делать дело — чтобы комар носа не подточил.
Больше всего его раздражали приблизительные, надуманные сюжеты американских, да и многих отечественных боевиков, где непрерывно хочется плеваться от непрофессиональных, а то и просто глупых действий персонажей.
— Бегом, бегом, быстрее, — торопил он Славского, — надо отойти в глубь пещеры хоть метров на сто, тогда нас найдут не сразу или вообще не найдут.
Неизвестно, бывал ли Славский вообще в одесских катакомбах, или слышал о них что-нибудь.
Пожалуй, если да, Шульгину не удалась бы его провокация.
Предоставив ротмистру нести непослушное, полупарализованное тело немца, сам он спешил впереди, с двумя тяжеленными сумками, словно набитыми двухпудовыми гирями, через плечо, болтающимся на ремне автоматом и сильным электрофонарем в вытянутой руке.
Штрек был достаточно высоким и вел в глубь каменного массива с небольшим наклоном, идти было нетрудно, несмотря на груз, метров двести они отмахали за четыре-пять минут. И ни выстрелов за спиной, ни топота и криков преследователей пока не услышали.
Только когда каменный потолок начал ощутимо снижаться и сначала пришлось просто головы втягивать в плечи, а потом уже и сильно пригибаться, Шульгин остановился.
Ушли они достаточно далеко. Тем более что как раз здесь находилась приличных размеров квадратная камера, из которой подземные ходы шли сразу в трех направлениях.
— Уф-ф! — сказал Шульгин, садясь. — Кажется, здесь нас уже точно не найдут. А в крайнем случае — позиция отличная. Можно и бой принять — без света противник не сунется, а на огонек я берусь снять первой же пулей любого, кто появится вон из-за того поворота...
Осмотрелся вокруг, поковырял ногтем рыхлый ноздреватый камень.
— Ну и подземелья. Я такие видел только внутри египетских пирамид и в храмах Элоры. Это в Индии, недалеко от Аурангабада, — счел нужным пояснить он. — А как вы себя чувствуете, друг мой? — спохватился он, обращаясь к фон Мюкке. — Вас не слишком растрясло?
— На удивление прилично, — ответил немец. — Вы бы лучше спросили, как себя чувствует господин Славский, который пронес мои восемьдесят килограммов наверное, целую милю...
— Нормально чувствую, — Славский никак не мог отдышаться, но держал фасон.
Минут десять они, каждый по-своему, приходили в себя, потом Шульгин налил всем виски в пятидесятиграммовую крышечку от фляжки.
Выпили, окончательно успокоились, закурили.
Воздух в штреке был достаточно свежий, хотя и сыроватый, прохладный, едва ли больше, чем градусов десять по Цельсию.
На полу лежал густой слой каменной пыли, но главное здесь было — тишина.
Тишина стояла вокруг совершенно нечеловеческая. Стоило замолчать, и она буквально обрушивалась не только на уши, на все органы чувств сразу, хотя в принципе такого не могло быть.
Однажды Сашка уже посещал катакомбы, правда, расположенные с другой стороны города, у села Нерубаевского, где был устроен мемориальный музей защитников Одессы И, конечно, читал одноименный роман Катаева, когда он еще назывался, в первом издании, "За власть Советов".
Поэтому и радовался сейчас. Теперь партнеры были полностью в его власти, он знал прикуп и имел вдобавок четырех тузов в рукаве.
— Посидим, я думаю, здесь до утра, а потом кто-то из нас двоих сходит на разведку, — беспечно сказал Шульгин. — Если наверху все будет спокойно — в машину и немедленно к румынской границе. Без дорог, напрямик. Хватит с меня российской экзотики.
— Надеетесь, машина уцелеет? — внешне небрежно поинтересовался Славский. — Ваш слуга не вмешается в драку?
— Сам? Ни за что. Он парень дисциплинированный и осторожный. Без моей команды будет сидеть как мышь. И день, и два, и неделю. В чужой стране в чужие разборки не ввяжется.
— А если при повальном обыске соседних дач его все же обнаружат? — не отставал жандарм.
— Если, если... Русского языка он не знает, но знает законы. Предъявит паспорт и будет требовать переводчика и британского консула. Пусть это вас пока не волнует. Поговорим о другом — откуда здесь вдруг взялись полицейские? Все же профессор выдал, или?..
Славский снова начал закипать. Наглая настырность собеседника надоела ему хуже горькой редьки. И он разразился тирадой в том смысле, что профессор сам по себе, а вот совершенно дурацкая выходка господина Мэллони (сэром его на этот раз Славский не назвал), который ни с того ни с сего поперся шляться в одиночку по незнакомому городу, вполне могла привести к подобному итогу. Подцепил при своей вызывающе нездешней внешности "хвост", какого-нибудь скучающего филера, и пожалуйста.
— Оставьте, господин Славский. Я полмира обошел и объехал, и никаких "хвостов" не цеплял. Значит, страна у вас такая, и вы все здесь...
Азартный межнациональный спор, в меру сил поддержанный и немцем, угас после того, как Шульгин налил всем еще по второй и по третьей. Запас еды и напитков у него в сумках был небольшой, но для троих на пару дней достаточный, поэтому он соорудил каждому по доброму сандвичу с колбасой и сыром. После чего сошлись на том, что искать виноватых несвоевременно, а лучше поспать.
Тем более что Шульгин наконец сообразил выключить фонарь. Он хоть и был аккумуляторный, рассчитанный на сутки непрерывной работы, но кто знает, как оно повернется еще.
Впрочем, "как" — Шульгин имел соображения.
Одно шерстяное одеяло, сложенное втрое, постелили на землю, вторым закутали фон Мюкке, как младенца в пеленку, подмостили ему под голову сумку, и, согревшись, капитан быстро уснул.
— А нам-то как? Холодновато здесь, оказывается, — сказал Славский.
— Да, пожалуй, — согласился Шульгин, хотя сам был одет куда теплее его.
Сашка под плотным твидовым костюмом имел еще и шерстяное егерское белье, и крупной вязки пуловер.
— Могу вот предложить походную печку с сухим спиртом. Пещеру не нагреет, а руки над огнем подержать тоже неплохо. И свет, хоть какой-нибудь.
Действительно, голубоватый дрожащий огонь четырех крупных таблеток сразу создал ощущение походного уюта.
— До утра не так уж долго, уважаемый. Каминчик вот, полфляжки виски у нас еще есть, в крайнем случае побегать-попрыгать можно. Не пропадем. И не такое бывало. А расскажите мне лучше, откуда такие пещеры под этим городом, кто их прорубил и какой в них смысл, — обратился Сашка к невольному товарищу по несчастью.
Славский об истории катакомб знал крайне мало, однако сказал, что на протяжении не то двухсот, не то всей тысячи лет таким образом здесь добывали белый ракушечник, из которого и выстроен город Одесса, а до него, возможно, безымянные греческие и готские колонии. И что тянутся они якобы на десятки и десятки верст.
— Не слишком понятно. Отчего же не добывали камень открытым способом? Сделали бы нормальные каменоломни на площади в один-два гектара и работали бы как люди... А здесь? Пилить камень в темноте и духоте, таскать его ползком за километры... Абсурд какой-то.
— Насколько я помню, аналогичные катакомбы имели место во всех городах-государствах древности. Нам этого и вправду не понять. Иная психология, или иные экономические условия. Допустим, труд рабов в катакомбах стоил дешевле, чем пахотная земля на поверхности...
Мысль Славского показалась Шульгину здравой. Нет, явно не дурак был этот мужчина.
— Может быть, может быть. А еще можно предположить, что камень начинали добывать, так сказать, по месту строительства. Углублялись под землю, сразу выпиливали блоки нужного размера и укладывали в стены, пока не заканчивали здание. И тут же начинали следующее, — продолжил он мысль. — Но в этом случае массив под городом на самом деле изгрызен, как трухлявый пень древоточцами. И почти каждый дом, следовательно, может иметь с катакомбами сообщение. Интересно бы исследовать эти подземелья систематически...
— Как повезет, — зевнул Славский. — Но давайте все же попробуем уснуть. Хоть ненадолго. Сядем спина к спине, пока спирт горит, и вздремнем. Устал я за минувший день.
Но тут же снова вдруг оживился.
— Не покажете ваше оружие поближе? Еще с Севастополя любопытствую, а все случая не было...
Шульгин охотно протянул ему "ППСШ". Вынув предварительно сдвоенный магазин и проверив патронник. Не потому, что не доверял, а по привычке, въевшейся в кровь и спинной мозг.
— Интересно... Я до этого видел только автомат Федорова и немецкий "рейнметалл". Этот куда проще будет. И где делают?
— По слухам — в Екатеринославле. Но лично я купил у похожего на "махновца" (это слово он с трудом произнес по-русски) человека на станции Батайск. Недорого, а в употреблении удобен, и бой хороший. Главное — патроны всегда доступны. Что для "кольта", что для "маузера", что для этого...
— Любите оружие? — со странной подначкой спросил Славский, довольно грамотно разбирая автомат на детали. Ничего сложного в этом, кстати, не было. Конструкция, рассчитанная на солдата с начальным образованием. А то и на неграмотного бойца из стран "третьего мира".
— Думаете, задали умный вопрос? Можно провести двадцать лет в походах по Африке и Азии, не считая оружие частью своего тела? Однажды в Бирме я оказался на вершине пагоды с хорошим "снайдером" и сотней патронов в поясе. Вокруг — почти столько же туземцев. Правда — с луками. Но на двести метров их стрелы дюймовую доску пробивали...
— И что? — Ротмистр выказал неприкрытый интерес.
— Пришлось двое суток держать их на вдвое большем расстоянии. Всего лишь. Пока мне на помощь не пришел эскадрон сипаев. Патроны у меня еще оставались, а вот воды и виски — уже нет.
Поговорив еще с полчаса на разные интересные темы, они все же легли, с двух сторон прижавшись к тихо похрапывающему немцу, и действительно сумели заснуть.
Военные все-таки люди.
Но проснулись окончательно замерзшие, с затекшими руками и ногами, когда светящиеся стрелки шульгинского "Лонжина" показывали без четверти три.
Глухая ночь или раннее утро. Как кому нравится. Один только капитан продолжал мирно посапывать в своем теплом коконе.
— Черт, пить как хочется, — пробормотал Славский, хлопая себя по щекам. — У вас вода есть?
— Вот чего нет, того нет, не обессудьте. Водой не запасся. Да и не беда.
Сейчас я проберусь обратно, к подвалу, послушаю. Если все тихо — наверх выгляну.
Там и напьемся. Не в Сахаре мы, слава богу, в этом климате от жажды не умирают.
Посветите мне...
При свете фонаря Шульгин тщательно осмотрел свой автомат, не напортил ли чего Славский, проверил, как ходит затвор, дослал патрон в патронник.
— Ну, я пошел. Если задержусь — покормите Гельмута, продукты здесь, — он указал на меньшую из сумок. — Только придется на ощупь, фонарь я с собой возьму.
— Ничего, у меня спичек полный коробок, и можно еще вашу таблетку зажечь...
— Правильно. А с оружием у вас как? Славский показал свой револьвер.
— А кого здесь бояться?
— Вам виднее. А вдруг меня наверху схватят и за вами направятся?
— Много тут восемь патронов помогут... Так что лучше не попадайтесь.
— Сделаю все, что в моих силах...
Удалившись от бивуака на полсотни метров, Шульгин включил фонарь. В одиночку он почувствовал себя гораздо увереннее.
Естественно, пока он будет проводить свою рекогносцировку, Славский непременно тщательнейшим образом обыщет его багаж. И пусть его. По крайней мере окончательно успокоится. Вещи там подобраны с умом, чтобы создать именно то впечатление, которое требуется.
Сашка шел по штреку уверенно, обдумывая, что именно собирается сделать наверху и каким образом будет держать себя по возвращении, потому что именно тогда игра вступит в решающую фазу — или ему удастся без каких-либо эксцессов разговорить этих ребят и убедить их в неизбежной необходимости принять искателя приключений в свою компанию на равных, или...
Но коридор тянулся и тянулся, вышло разумное время, за которое он должен был подойти к нужному проходу, но его не было. Шульгин остановился, поглядел на циферблат часов, осмотрелся по сторонам.
Все так — шел он уже целых девять минут, а прошлый раз, с грузом, этот путь занял вдвое меньше. Вокруг — те же самые тесаные стенки с явно видимыми следами пиливших некогда камень инструментов. Только на полу — ни единого следа человеческих ног. А ведь они точно были, он специально обратил внимание и даже мельком вспомнил известную песню насчет пыльных тропинок далеких планет.
Значит — он элементарным образом заблудился? Неужели проскочил нужный лаз еще в то время, когда не включил фонарь?
Забавно.
Собирался напугать своих партнеров именно этой опасностью и шантажировать ею, а на крючок попался сам? И где — на полукилометровом отрезке практически прямого штрека?
Так не бывает.
И Сашка сразу почувствовал себя в своей тарелке. Вот и началось. Вернее — проявилось окончательно и безусловно. Он с самого начала ждал, что никакой новой, самостоятельной, независимой от прошлого жизни ему начать не удастся. Не позволят.
Кто? Это уже другой вопрос. Кто-нибудь. Начиная от Держателей, Антона, той же Сильвии, если ей заблагорассудится.
Он все время готовился и ловил признаки чужого вмешательства в свои планы?
Вот сейчас вроде бы нашел. И сразу стало легко и понятно.
Именно в этом режиме они жили последние годы, отрезок времени относительной независимости воспринимался даже с некоторым удивлением...
Теперь нужно подумать.
Когда он бежал с фонарем от виллы в глубину катакомб, то отлично помнил все, до них касающееся. В том числе и слова экскурсоводши, что даже партизаны Отечественной войны старательно отмечали, обозначали, огораживали все окрестные ходы и штреки, поскольку заблудиться в катакомбах мог любой, как угодно хорошо их знающий человек.
Действительно, то, что он успел увидеть за двухчасовую экскурсию, внушило ему должное почтение, но чтобы заблудиться вот так, как он сейчас...
Зрительная память у него была если не абсолютная, то очень хорошая. Все четыре поворота, которые ему пришлось сделать, он запомнил. Как и то, что по сторонам главного хода он видел пять или шесть боковых ответвлений. Обратно он шел известным маршрутом, ни в один из этих ходов не сворачивал, и тем не менее...
Был бы с собой компас... А что компас, что бы он показал? Дача стояла на берегу моря. Флигель смотрел на него окнами задней комнаты. Значит — строго на юг. Соответственно, вход в катакомбы из подвала был ориентирован примерно на восток. И что из этого?
Шульгин попытался сосредоточиться. Против желания, несмотря на достаточно отчетливое понимание ситуации, им овладел неожиданный, пока еще не соответствующий обстоятельствам страх.
Иррациональный.
Клаустрофобия, можно сказать.
С иррациональной, а значит, скорее всего со стороны наведенной эмоцией можно и должно бороться.
Из точки, в которой он сейчас находится, следует неторопливо, без паники вернуться задним ходом к месту поворота, к развилке, где он ухитрился уйти с собственного следа.
Сейчас ему казалось невероятным, как он мог так увлечься, что перестал смотреть под ноги.
Сашка опять взглянул на часы. С момента начала его экспедиции прошло уже сорок минут. Время идет неестественно быстро. Все предыдущие мысли и переживания в нормальном режиме не могли занять больше пяти-семи минут.
Теперь — спокойствие. Только эксперимент и точный расчет. Он извлек из-за голенища ботинка универсальный десантный нож, несколькими ударами высек на мягком ракушечнике стены косой крест, рядом нацарапал дату, час и текущую минуту.
Посмотрим, как у нас дальше получится.
Усмехнулся, опять вспомнив Смока Белью. "Рулетка — сама по себе система, и любая другая система против нее бессильна".
Откуда он пришел, сомнений не вызывало. Не спеша, придерживаясь левой рукой стены, он вернулся назад на метров пятьдесят, до первого ответвления, которого, ей-богу, на своем пути сюда не заметил.
Пусть так.
Шульгин подобрал несколько небольших камней, положил их поперек прохода, вроде шлагбаума, нанес очередные кресты перед боковым штреком и за ним, двинулся дальше.
Аналогичную операцию проделал еще возле двух коридоров и вот, кажется, вышел к основному стволу.
По крайней мере, здесь он увидел отпечатки собственных ботинок-вездеходов. Значит, нужный выход просто-напросто перекрыт каменным монолитом, как это делалось в египетских пирамидах для грабителей.
Или, если исходить из привычных невероятностей, искривлена метрика пространства. Специально для него.
— Славский, эге-гей! — закричал он, сложив ладони рупором. Эха мягкие пористые стены не отражали, но через несколько секунд из тоннеля донесся хотя и искаженный, но знакомый голос.
Делая отметки на стенах каждые пятнадцать-двадцать шагов, Шульгин добрался до бивуака.
Поначалу Славский не поверил.
— Вы что, хотите сказать, что заблудились на расстоянии трехсот шагов от входа?
— Трехсот, пятисот — не суть важно. Выхода я не нашел. Сколько на ваших часах?
Золотой брегет Славского показывал шесть.
— Шесть — чего? — ядовито поинтересовался Шульгин.
— Как чего, утра, конечно.
— Я бы не был так категоричен. Но — ваше счастье, у меня хронометр более подходящий к данной ситуации, — Сашка показал Славскому часы с двадцатью четырьмя делениями циферблата и календарем. — Пока да, шесть утра 2 ноября 1921 года. Но вас не удивляет, что я бродил почти три часа, хотя тоже вполне уверен, что прошел не более километра в ту и в другую сторону? И вы согласитесь, не слишком похоже, что с момента нашего погружения "ин профундис" [Ин профундис - в бездне (лат.)] прошло более 12 часов...
Славского это и в самом деле удивило. Но тут подал голос и фон Мюкке, положение которого и без того было самым невыгодным из всех присутствующих, а теперь как бы и совсем осложнилось.
— Не удивляйтесь, господа. В море такое случается сплошь и рядом — компас врет, карты врут, в тумане черт водит, тайфун несет неизвестно куда, и в результате оказываешься в Патагонии вместо Камеруна.
— Так то же в море, — сказал Шульгин, испытывая очередной приступ симпатии к этому моряку, явно не своей волей оказавшемуся в центре совсем не нужной ему интриги.
— Я и говорю — в море. А уж под землей... Простите, любезнейший, не оставите ли вы меня с сэром Ричардом наедине?
Славский, нечто невразумительно-недовольное пробурчав, выбрался из пещерки.
— Только не отходите за пределы видимости фонаря, — крикнул ему вслед Шульгин. — А то ведь, сами понимаете... Что у вас? — спросил он немца, когда они остались вдвоем.
— Прошу прощения, конечно, — засмущался капитан, — но вы вроде мой врач. Мне бы по нужде как-то организовать... У этого господина просить неудобно.
Проблема действительно была не такой уж простой по нынешней обстановке, но Шульгин ее благополучно разрешил.
После чего, поправив постель, поудобнее устроил раненого и еще на полчаса застегнул на его запястье браслет. По его расчетам, примерно через сутки фон Мюкке сможет попробовать встать на ноги. Для начала.
Услышав хруст щебня под ногами Славского, немец шепнул:
— Пошлите теперь его на разведку, а мы поговорим...
— Ну и что мы теперь будем делать? — спросил Станислав Викентьевич, который по запаху понял, что никакого заговора не имело места. — Как кому, а мне пить хочется все сильнее.
Шульгин с ним согласился. У него в сумке был крошечный НЗ — две пол-литровых алюминиевых банки газированного тоника и одна банка "Алказельцера", то есть содовой воды с аспирином, припасенные совсем на другой случай, но расходовать их без крайней необходимости он не собирался. Как минимум сутки жажду терпеть можно. А уж тогда...
— Знаете, коллега, у меня есть моток шелкового шнура — триста метров. Нить Ариадны, если угодно. Привязав его здесь, можно спокойно исследовать окрестные ходы на указанный радиус. Отметив засечками или копотью на стенах крайнюю точку, перевязать веревку и продвинуться еще на столько же. Не займетесь? Как мне кажется, судя по геологии данной местности, здесь должна быть вода. Хотя бы просачивающаяся с поверхности в виде капели со сталактитов. Или ручьи, или колодцы... Попробуйте. Не найдете — будем думать дальше.
Не скрывая недовольства, Славский тем не менее взял протянутую Шульгиным бухточку не шелкового, конечно, а кевларового крученого шнура, толщиной в карандаш, но выдерживающего на разрыв нагрузку более двух тонн.
— Сразу б вы его у входа привязали, и никаких проблем бы не было...
— А что ж вы мне не сказали, куда нас направляете? — парировал Шульгин. — Роман Жюля Верна "Черная Индия" не приходилось читать?
— Увы, нет. А если воду найду, куда ее собирать прикажете?
Шульгин задумался лишь на секунду.
— Вот, пожалуй складной стакан. Вмещает полпинты. А вот — резиновый чехол от медицинской аптечки. Сюда можно налить литра три воды. Если сумеете наполнить — покроете себя бессмертной славой. Вперед, мой капитан, сорок веков смотрят на вас из этих подземелий...
Выматерившись сквозь зубы, Славский удалился в глубь штрека, разматывая шнур.
— Зачем вы его злите? — поинтересовался фон Мюкке, которому после оправки стало совсем хорошо, а действующий браслет, нормализуя внутреннюю среду, приглушил и чувство жажды.
Здесь, кстати, крылся сильно интересующий Шульгина вопрос: ну вот защищает эта машинка постоянство гомеостазиса, способна даже почти разорванного на куски человека вылечить, а если вот просто так, как сейчас, — ничего особенного не происходит, просто воды нет и не будет, и ты готовишься подыхать от жажды? Что браслет может сделать при достаточно строго поставленном эксперименте? Ну, какое-то время он будет оптимизировать расходование тканевой жидкости, производить гидролиз жиров, как у верблюда, а дальше? Все же допустит постепенное усыхание или переведет меня на усвоение атмосферной влаги через кожу и легкие? Интересно бы исследовать этот вопрос вплотную... Впрочем, тьфу-тьфу, — Шульгин натурально сплюнул, не жалея драгоценной влаги.
— Из принципа. Он мне не нравится.
— А я?
— А вы нравитесь. Несмотря на то, что он мой соотечественник, а вы — исторический враг.
Здесь Шульгин, что называется, пальнул в темноте и навскидку. Просто ему давно начало казаться, что Славский все-таки не русский по происхождению.
Сначала он перебирал разные варианты, примеривал на него и польскую личину, и немецкую (из хорошо обрусевших остзейцев), а потом вдруг сообразил, что все-таки Славский — англичанин.
Или американец, пусть даже сильно обрусевший. Возможно — много лет изображавший русского. Как "японец" — штабс-капитан Рыбников, или "араб" — полковник Лоуренс.
Сашка даже восхитился и своей догадливостью, и изяществом ситуации: он, косящий под британского потомственного рыцаря, и противник (не враг пока, а просто противник в игре), англичанин, талантливо изображающий русского.
Нет, это прямо здорово. Может завязаться такая комбинация... Даже на филологическом уровне. Он, правда, с помощью Сильвии и всей мощи аггрианской обучающей техники сейчас знает наизусть восьмисоттысячный словарь Вебстера со всеми фразеологизмами плюс несколько словарей сленгов. Смог бы, при необходимости, писать стихи в стиле Киплинга, где одновременно используется оксфордский английский, жаргон лондонских доков XIX века и пиджин-инглиш Южных морей.
А знает ли господин Славский наизусть словарь господина Даля, язык палубы балтийских броненосцев и изысканный стиль пересыпских биндюжников, раз уж мы в Одессе? Знает, нет — не суть важно, но за дни их знакомства пока не допустил ни одного прокола...
— Что? Славский, по-вашему, — англичанин?
— А по-вашему — кто? — Тут же, для поддержания разговора и якобы для лечения, он подал капитану маленькую голубоватую таблетку, две галеты с вложенным между ними кусочком ветчины и хорошую стопку виски.
— Я как думал, так и думаю, что русский. Меня с ним познакомили именно как с русским и заверили, что во время моей миссии он будет оказывать мне всю необходимую помощь, по преимуществу негласно, но в случае необходимости... Как это и случилось.
Голубая таблетка из специальной аптечки Шульгина, предназначенная для очень мягкого, аккуратного развязывания языков, когда собеседник начинает выбалтывать тайны, не видя в этом ничего необычного, напротив, считая, что именно так и следует поступить из неких высших соображений, начинала действовать.
Сейчас немец вообразил, что, во-первых, они оказались в таком положении, что друг Ричард должен наконец узнать правду. Неизвестно, удастся ли им спастись, а позволить хорошему человеку умереть, даже не понимая, отчего он оказался в подобном положении, — непорядочно.
Во-вторых, если они выберутся, то на лучшего соратника, чем Мэллони, нечего и рассчитывать, он это уже доказал неоднократно.
В-третьих, фон Мюкке имел не только право, а и обязанность по ходу дела вербовать себе помощников.
Ничего этого Шульгин капитану не внушал, в том и заключалось коварство препарата, что заставлял мозг пациента по собственной инициативе находить убедительные обоснования необходимости немедленно поделиться своей тайной.
И за следующие полчаса фон Мюкке наконец-то признался своему спасителю, что еще в начале этого года он был не то чтобы завербован, а приглашен на службу в одну могущественную организацию резко националистического толка, ставящую своей целью возрождение самосознания германской нации и реванш за позорный Версаль.
— Это что же, "Стальной Шлем", или партия Гитлера — Штрассера? — поинтересовался Шульгин — А может быть, наоборот, сторонники Вальтера Ратенау? То есть вопрос в чем? Вы собираетесь идти к реваншу с Россией против Антанты или с Антантой против России? И с какой Россией вам больше по пути, с красной или с белой?
— Сложные вы мне вопросы задаете, — с некоторой даже тоской в голосе ответил фон Мюкке. — Понятно, что вы мой спаситель, и я вам должен, как обещал, правду сказать. А как я вам ее скажу, если и сам не знаю. Вот хотите верьте, хотите нет, а я ведь по-прежнему всего лишь моряк. Не торговец я машинами и котлами, хотя, если сумею продать, кое-что с этого поимею. А вообще-то мне была обещана помощь очень высокопоставленных людей из окружения Кемаля-паши, чтобы устроиться служить на "Гебен". Я ведь, честно признаться, больше ничего и не умею. А тут есть шанс стать даже и командиром. Как мне сказали, многим турецким деятелям нужен противовес слишком уж усилившемуся влиянию русских...
— Так. Это и вправду интересно. Но разве сейчас все подобные посты не занимают русские офицеры? Я читал...
— Да, пока занимают. Но уже и в ближайшем окружении Мустафы Кемаля зреет недовольство.
Психологическая и историческая инерция, знаете ли. Ведь большинство турецких офицеров, их отцы и деды привыкли видеть в русских извечных врагов, а в европейцах — советников, финансистов, военных инструкторов и так далее. Пусть даже русские помогли выиграть последнюю войну, полгода-год — слишком малый отрезок времени по сравнению с веками. Все еще можно отыграть назад. Далеко не всем нравится, что русские фактически контролируют проливы, строят свой город на подступах к Стамбулу... В общем, переплетается слишком много факторов, а в итоге — лично у меня появляется редкостный шанс...
— Я вас прекрасно понимаю, — кивнул Шульгин. — Грех не воспользоваться.
Такой человек, как вы, прямо рожден для подобных авантюр. А я? Как видите вы мою роль в этой истории?
— А вы, мой друг, можете стать моим ближайшим помощником и партнером. С вашим опытом, знанием Востока, надеюсь, и неплохими связями в метрополии...
— Почему бы и нет? Я уже занимался чем-то похожим в Бирме и Южной Америке, хотя и на уровне племенных вождей, а не правительств в недавнем прошлом великих держав. Но отчего не попробовать свои силы на более высоком уровне. Только имеете ли вы соответствующие полномочия? Как все это будет выглядеть?
— По правде сказать — пока не знаю. Но если мы доберемся до Стамбула, я вступлю в контакт с людьми, к которым имею рекомендации... Там посмотрим, а пока вы будете числиться именно моим близким другом и напарником. Осмотримся, потом будем конкретизировать наши позиции...
— А... — собрался Шульгин задать следующий вопрос, и тут услышал отдаленные шаги Славского. — Все. Пока молчите, Гельмут. Позже продолжим... Мне ваши тайны вообще ни к чему, но терпеть не могу дураком себя чувствовать в чужих играх...
...Славский вошел, осторожно неся перед собой стаканчик.
— Поздравьте с успехом, господа. Нашел. Там по стене сочится струйка. Очень слабенькая, но все же. За час вот набралось.
Он протянул стакан фон Мюкке, и тот, смакуя, выцедил ровно треть.
— Пейте, пейте, ваша доля — половина. Я уже напился. И пристроил там мешочек. Часа через три, думаю, у нас будет приличный запас.
Он уселся в углу, с наслаждением расправил затекшую во время сбора воды спину, закурил папиросу.
— А вы чем без меня занимались?
— Чем тут заниматься? Сделал вот Гельмуту массаж. Он явно идет на поправку. Выбраться бы наружу, попарить его в содовой ванне, растереть бальзамом на змеином яде, — подмигнув фон Мюкке, ответил Шульгин. — Так что принимайте вахту, а я отправлюсь на дальнейшие поиски.
И — вот еще что, господин Славский, давайте-ка отойдем на минутку.
За ближайшим поворотом он, до этого вроде бы дружески поддерживая Станислава под локоток, внезапно резко сжал пальцы. Так, что тот сдавленно зашипел от боли.
— Вы что?..
— Нет, я ничего. А вы себе хорошо представляете наше положение? Заодно не забыли наш разговор в пивной? Так вот. Дурака я из себя делать никому не позволю. — И тут же он перешел на стремительный английский. Шульгин говорил очень быстро, едва успевая языком за мыслями: — Дело ведь вот в чем. Дорогу наружу я могу найти и один. Один и уйду. Вы мне совершенно не нужны, если честно сказать. Скорее — даже обуза. Долг чести, если он и был, я исполнил Дальше живите как хотите. Не моя забота. А если желаете продолжать отношения — расскажите мне все: для чего это все, кто вы, на кого работаете, сколько могу заработать лично я. Ставки у вас идут на миллионы, чувствую. Готов получить свою долю. Или...
Прервался, наблюдая за реакцией Славского, начал, как всегда, выигрывая время и маскируя свои эмоции, прикуривать.
— О чем вы говорите, Ричард? Я не понимаю. Скажите по-русски, по-немецки... — в голосе Славского Шульгин уловил долгожданную слабину.
И ответил опять по-английски:
— Не понимаете? Тем хуже для вас. Лучше бы бросили валять дурака. Вы давно себя выдали. Родной язык от специалиста не скроешь. Я даже могу сказать, откуда вы родом, где учились и какими языками сверху маскируете базовый. Что я, зря изучил лингвистику двенадцати языков?
А выход из лабиринта я найду и без вас. Вы мне не нужны. Это — понятно? — помахал в воздухе ярко пылающей и рассыпающей искры сигарой. — Гуд бай, май лав, донт край, май лав...
Отвернулся от Славского, сделал шаг, второй и, резко присев, развернулся на каблуках.
Станислав, оскалившись, тянул из-за пояса револьвер.
Отлично, просто отлично! Как раз этого Сашка от него и ждал.
— Ну давай, давай его сюда...
Тыльной стороной левой руки он отбил руку Славского в сторону, правой закатил не сильную, но звонкую пощечину, потом отобрал аккуратный восьмизарядный "кольт-38 арми спешиал".
Хорошая такая машинка, с откидным барабаном и полированными ореховыми щечками рукоятки. Но профану что ни дай, толк один...
— Дурак! Ну и подыхай в этой поганой пещере вместе со своим паралитиком!
Сунул револьвер в карман, для полной достоверности мизансцены плюнул Славскому под ноги и не спеша пошел по штреку.
Все это, как ранее отмечено, говорилось по-прежнему на изысканнейшем английском, на котором даже аналоги русских "дурак, подонок и сволочь" звучали вполне по-джентльменски.
Как ему казалось, все он сделал более чем убедительно. Оставалось только ждать.
И результат акции последовал незамедлительно.
— Да подождите же вы, черт возьми! — Этот глас вопиющего в пустыне прозвучал на чистом языке их "общей" родины, туманного Альбиона.
— Ладно, понимаю я ваш проклятый язык. Ну и что? Чего вы от меня хотите добиться?
— Мой бог! Я вам уже десяток раз повторял. Что абсолютно ничего. Не нужны вы мне и почти неинтересны. Это я вам все время для чего-то нужен. Но раз вы дозрели, спрашиваю последний раз — в чем смысл всей этой истории, кто вы, кто фон Мюкке и те люди, которые гоняются за нами? Как вы упорно не хотите понять, что судьба свела вас совсем не с тем человеком, которым можно управлять втемную. Вот я вас сейчас немного поучил. Вы не нашли адекватного ответа... Какие у вас претензии?
Даже при свете направленного в потолок фонаря Шульгин увидел, что Славский пребывает в состоянии "плюнь — зашипит". Как раскаленный утюг. Этого он и добивался. Разведчик — обязательно перетерпит. А бывший офицер, может и броситься невзирая на последствия. Впрочем, момент им уже упущен.
Сашка сказал примирительно:
— Плохо владеете собой, "мистер Лоуренс". — Это имя он произнес с издевкой, подчеркивая разницу в классе. — Но вы сами этого добивались. Обычно, когда на Ричарда Мэллони направляют револьвер, он стреляет сразу и наповал. Сейчас я отступил от этого правила, поскольку кое-что нас как бы связывает. Поэтому мой удар по вашему лицу прошу расценивать не как оскорбление, а совсем наоборот. Естественный жест врача, приводящего в себя пациента, впавшего в нервический припадок. Успокойтесь. Все будет хорошо. Возвращайтесь к нашему капитану, покормите его, поспите. Когда я найду выход, я за вами вернусь. Слово чести. Но вам советую хорошо подготовиться и на заданный мной вопрос дать искренний ответ. Договорились, Станислав Викентьевич?
Скрипнул ли зубами Славский, Сашка не услышал. Но тон ответа был подходящий.
Ничего, так с вами и разговаривать...
Однако все же слишком хорош был английский язык этого человека.
Способности профессора Хиггинса, усвоенные Шульгиным через обучающие программы Антона, позволяли установить даже то, что для маскировки природного акцента господин "Славский" прежде русского в совершенстве выучил сначала польский.
А вот это было странно. Неужели он готовился к возможности столь квалифицированного лингвистического анализа? Или все получилось случайно, просто по ситуации.
Сначала потребовался польский (например, для работы против австрийцев во Львове в начале войны или против России в Варшаве ближе к ее концу), а уже потом на этой базе (или параллельно) и в русском усовершенствовался.
— Хорошо. Если уж так получилось... Наверное, придется сказать вам всю правду. Боюсь только, что она вам не очень понравится. Есть вещи, которые нормальным людям лучше бы и не знать...
— Ничего, господин Славский. Не такое переживал, переживу и это. А за вами я вернусь, не извольте сомневаться. Если найду дорогу наверх — обязательно вернусь. Еще никто не упрекал Ричарда Мэллони, что он бросает спутников на произвол судьбы... Hasta la vista [До свидания (исп.)], — сказал он, неизвестно почему, по-испански.
...Чем дальше он шел, тем отчетливее становилось видно, что количество штреков постоянно увеличивается и они произвольно меняют направления.
От базового лагеря Шульгин сейчас двигался, разматывая шнур и сверяясь со сделанными ранее засечками. Миновал последнюю, прошел по наиболее ему понравившемуся штреку еще шагов семьдесят, пока шнур не кончился.
Теперь предстоял путь в неведомое.
Он осмотрелся. Снова перед ним три прохода. Два расходятся V-образно и с легким подъемом, третий ответвляется вправо под прямым углом.
Надо выбирать. Но рационального критерия нет. Наудачу...
Вместе с тем Шульгин почти совершенно был уверен, что, какой путь ни выбери, итог окажется совершенно одинаковым.
Через два с лишним часа блужданий Шульгин, выругавшись в очередной раз, сел на землю.
Безнадежно. Теперь очевидно, что собственными силами выйти ему не дадут. До тех пор, пока не сочтут это необходимым.
Кому? Надо думать — пресловутым Держателям Мира, Игрокам.
Следует ли понимать, что каким-то своим действием он совершил нечто неподобающее, расходящееся с их планами?
Вдруг сам по себе он им не нужен, они так и не заметили его перехода в новое качество, а пространственная флюктуация в катакомбах создана для других целей и по другому поводу.
Или, наконец, просто-напросто, как они уже предполагали с Андреем, очередной пролом пространства-времени при уходе "Призрака", самый мощный за последние годы, вызвал такое возмущение Мировых линий, что полетела к черту вообще вся Евклидова геометрия заодно с хронологией.
Страшно ему по-прежнему не было, чувство страха в обыденном понимании этого термина у него давно уже атрофировалось.
Скорее наоборот — без систематических и массированных выбросов адреналина в кровь он себе и жизни не мыслил, как отчаюга-альпинист или специалист по прыжкам через пропасть на мотоцикле. Тем более что в силу определенной специфики положения угроза реальной и окончательной смерти для него была снижена раз в десять, если не более того.
Моментами Шульгин вообще допускал, что правилами предложенной им игры обычная смерть вообще не предусмотрена, иначе отчего же все они, вступившие на инопланетную тропу войны, до сих пор живы, вопреки стандартной формальной логике.
Ему сейчас было скорее интересно, что еще новенького приготовили массовики-затейники и какой нестандартный ход придется придумать, чтобы в очередной раз с честью вывернуться из ситуации.
А бродить по утомительно одинаковым каменным тоннелям стало уже и скучновато.
Спелеология никогда его не привлекала, знаменитую книгу популярного когда-то Норбера Кастере "Моя жизнь под землей" он даже не дочитал до конца, о чем, впрочем, сейчас несколько сожалел. Возможно, какие-то полезные советы из воспоминаний специалиста можно было бы почерпнуть.
Лучше всего, думал Сашка, отдаться сейчас полностью на волю судьбы. Или — продемонстрировать свою полную незаинтересованность в исходе этого предприятия.
Хотите — сдохну для вашего удовольствия, но шляться по холодным и душным коридорам больше не намерен...
Если существует цель, ради которой его загнали в "крысиный лабиринт", то рано или поздно она обозначится.
Следует, может быть, подать какой-нибудь сигнал, что он все понял и ждет указаний.
Всего два раза, причем первый — с помощью Антона, а второй — профессора Удолина. Шульгин в этой жизни ухитрялся входить в хотя бы частичный контакт с Великой Сетью. Имел представление, разумеется — весьма поверхностное, о том, что по большому счету не только сам он, но и все человечество вместе со всей историей и материальной культурой в масштабах Сети — не более чем комплект монад, влачащих свое исчезающе краткое существование внутри одного из триллионов микрочипов, составляющих "Вселенский Процессор".
Его данный факт не задевал, точно так же, как не беспокоила истина, что прекрасная и необъятная планета Земля является песчинкой среди миллиарда звезд одной из захолустных Галактик. Да, ну и что?..
Земные девушки от этого не становятся менее красивыми, коньяк не теряет аромата, и закат солнца над лесными далями волнует ровно в той же мере, как если бы это светило было единственным и неповторимым во всем мироздании...
Он только не знал сейчас, к кому именно следует адресоваться своим призывом о контакте. В этом деле признанным специалистом был Новиков, ему несколько раз удавалось связываться в астрале не только с Антоном, но и с кем-то из самих Держателей Мира. По крайней мере, так Андрей утверждал, рассказывая о своем возвращении на Валгаллу. [См. роман "Вихри Валгаллы".]
Шульгин не завидовал другу, который оказался гораздо более одаренным в этом смысле медиумом, каждому свое, как известно, и, если мозги у Андрея устроены несколько по-другому, тут уж ничего не поделаешь. Зато Сашка был почти уверен, что в пределах отпущенных ему возможностей он сумеет распорядиться даром куда лучше Андрея. Точнее — найти ему лучшее применение. К своей и общей пользе.
Но... Он хорошо помнил разговор с Антоном, который произошел перед началом операции по спасению Новикова и Сильвии с Валгаллы. Тогда форзейль явился ему в облике старого шамана Забелина, единственного, может быть, в позднесоветское время знатока оккультных тайн тунгусского народа.
Антон предупредил, что каждая их попытка самостоятельного выхода в астрал, точнее — в Гиперсеть, — смертельно опасна. Куда опаснее, чем прогулка альпиниста по снежному мосту над пропастью. Неверный шаг, громкий звук — и "прощайте, скалистые горы".
Ловушки Сознания, стерегущие Гиперсеть от попытки проникновения в нее посторонних мыслеобразов, всегда на боевом взводе и готовы подсунуть нарушителю правил такую псевдореальность, что не выбраться из нее никогда.
Да вдобавок, оказавшись там, никогда и не поймешь, что отныне существуешь в специально для тебя придуманном мире, теперь уже, без всяких оговорок, виртуальном.
Тогда же он добавил, что, возможно, и сама Валгалла, и аггры, ее населяющие, и солидный кусок Метагалактики вместе с Землей — тоже иллюзия, Ловушка высшего порядка. Но рациональным путем установить это невозможно.
Такой вот солипсизм. [Солипсизм - философское течение, считающее, что весь материальный мир является лишь плодом воображения субъекта.]
"Вам же было предложено сидеть тихо и земными делами заниматься. Целая подлинная Реальность вам на откуп отдана. А вы снова в Гиперсеть полезли. Причем в своей обычной манере — напролом. По ковру из розовых лепестков — в грязных кирзовых сапогах... Вот хозяева этого ковра и решили вас несколько... э-э... окоротить..."
Тогда они сошлись на том, что в обмен на возвращение Андрея с далекой планеты земляне окончательно пообещают сидеть тихо и не в свои дела не соваться...
Иначе...
Антон еще добавил, что, по его ощущениям, Держатели, играющие, условно говоря, "черными", почувствовали, что партия зашла в тупик, и сделали нестандартный ход. Только вот непонятно, в чем именно он заключается. В том, что Новикова решили пожизненно изолировать на Валгалле, или наоборот, что созданы условия к его возвращению. Как раз через эту встречу Шульгина и Антона.
— Так отсюда вытекает, что противоположная сторона в любом случае — на нашей стороне. И можно надеяться на соответствующий контрход? — оживился Шульгин.
Антона аж передернуло от возмущения.
— Не знаю даже, как тебя назвать. Иногда вроде умный, а иногда тупой, как три слоновые задницы, накрытые брезентом... Ты бы хоть задумался, чем для вас может обернуться такая "помощь". Я лично вообразить не могу. Большевики тоже помогли русскому народу выйти из Первой мировой войны и экспроприировать экспроприаторов. О чем он, народ, кстати, страстно мечтал. Хорошо получилось? Так что не совет тебе даже, а категорическое пожелание — сидите, как мышь за печкой, и не мечтайте в подходящее время с решающим результатом вмешаться в кошачью драку...
Очень все тогда доходчиво ему объяснил Антон, и оснований не соглашаться с ним не было. Шульгин с Новиковым потом обсуждали эту коллизию, пришли к единодушному мнению, что и вправду нужно завязывать. И длительный отпуск с путешествием в Южные моря был ими спланирован во многом из-за желания полностью погрузиться в частную жизнь.
Но сейчас-то что происходит? Не сам же он загнал себя в аналог крысиного лабиринта. Он мечется в поисках спасения, а экспериментатор наблюдает и делает пометочки в рабочем журнале.
Или не эксперимент это, а просто способ изолировать его навсегда и бесследно?
Значит, какой-то его шаг скорее всего именно попытка вмешаться в интригу Мюкке — Славского, признана опасной для Держателей?
Пока, размышляя подобным образом, он продолжал бессмысленно брести по штреку, судьба или те, кто ею управлял, подкинули ему последний сюрприз.
Очередной тупик, поворот, и Шульгин оказался в сравнительно обширном помещении, в котором совсем недавно жили люди.
Высеченные в стенах ниши с каменными нарами, застеленными серыми шинелями и лоскутными одеялами. На каменном кубе, заменяющем стол, лампа, кажется, еще теплая, с закопченным стеклом, в комнате вроде бы даже висит запах керосиновой копоти.
Эмалированный чайник, две кружки, алюминиевая миска с недоеденной кашей.
На ржавых крюках, вбитых в стену, висят вниз стволами автомат "ППШ" и короткий трехлинейный карабин.
Он даже засмеялся хрипло, присаживаясь на край нар.
Ну, господа, это совсем уже... Неостроумно, что ли.
Во-первых, слишком похоже на декорацию тех самых, музейных Нерубаевских катакомб. Экспозиция: быт партизан 1941 — 1944 годов.
Вот-вот, этого только и не хватало — рядом с лампой раскрытая книжка в зеленоватом картонном переплете. "Краткий курс истории ВКП(б)". Некоторые абзацы четвертой главы подчеркнуты красным карандашом. Не иначе, комиссар отряда готовился к политинформации.
Сейчас вот вывернется из-за угла, худой, утомленный, с серым лицом давнего обитателя подземелий, но непременно гладко выбритый.
И спросит хмуро: "А вы что, товарищ, здесь делаете?".
Увидит, что обознался, что не свой это человек, неизвестно как здесь оказался, и рука дернется к кобуре.
А скорее всего дело тут совсем в другом.
Шульгин вспомнил пещеру, бывшую базу совсем других партизан, кордильерских, куда, бежав с виллы Сильвии, он пришел по сигналу Антона.
"Все тот же сон?" — как восклицал персонаж "Золотого теленка" Хворобьев.
Или исходящий опять от Антона сигнал. Ты не забыт, мол, ничего не потеряно, сражайся, и победа за нами...
Тонких зеленоватых сигарок в портсигаре осталось совсем мало. Всего три, если быть точным.
Вздохнув, он одну из них все же закурил.
А лампа действительно теплая, убедился он, коснувшись ладонью пузатого стекла.
Так, может, в ней и керосин еще есть? Хоть фонарик отдохнет...
Лампа и в самом деле охотно вспыхнула. Широкий язычок желтого, слегка коптящего пламени обрисовал на столе ровный уютный круг света. Сашка фитиль немного прикрутил.
Интересная жизнь нам досталась, господа. Расскажи кому у себя в институте, даже после пары хороших мензурок "спиритуса вини" — хрен поверят...
Из чистого любопытства он снял с крючка автомат. Тяжелый, с неудобным, грубо выструганным прикладом, торчащими вдоль краев ствольной коробки заусеницами. Убедительно для не слишком грамотного человека. Именно так выглядели автоматы военной поры, изготовленные в какой-нибудь наскоро приспособленной кастрюлькиной фабрике.
Да только неувязочка получается. В катакомбах Одессы никак не мог оказаться автомат выпуска 1943 года. Наиболее удачливые из окруженцев, подавшихся в партизаны, могли владеть трофейным "МП-38", кто-то из командиров — редким, как жемчуг в навозной куче, "ППД".
А те изготавливались чрезвычайно тщательно, с лакировкой дерева, полировкой металла, и не штампованные детали там применялись, а исключительно фрезерованные.
Впрочем, все это чепуха. И без этого штришка он видел, что декорация — она и есть декорация.
А вот что все-таки прикажете сейчас делать? Помирать в подземелье, гордо не покорившись шантажу Держателей, или в очередной раз пообещать, что "больше не буду"? Или все-таки поискать третий путь?
"А ведь скучно, господа, все равно скучно. Ничего новенького вы при всех своих способностях не придумали", — успокаивая самого себя, думал Шульгин. Хотя, конечно, догадывался, что те, кто в состоянии создавать силой воображения Вселенные со всеми обеспечивающими их существование законами природы и даже подходящими цивилизациями, как-нибудь сумели бы изобрести нечто, лично для него удивительное.
Да скорее всего просто не считают нужным.
И так сойдет.
Чем-то сложившееся положение напоминало то, что им уже довелось пережить с Новиковым при попытке выбраться из форзейлианского Замка.
А раз прием повторяется, значит, и выход надлежит искать примерно в том же направлении, что и прошлый раз.
Шульгин стал восстанавливать в памяти формулу профессора-эзотерика Удолина, которую следовало наложить на состояние "О мусе дзю ни се го син" ("Не пребывая ни в чем, дай уму действовать").
Буддисты другого толка склонны были называть означенное состояние духа "Самадхи". При должном навыке, впав в него, некоторые умельцы ухитрялись жить годами в виде почти что мумии, пока их дух витал в высших сферах. Тело же при этом сохранялось в целости и сохранности, не старея ни на миг. Ходят слухи, что кое-кто из посвященных таким путем живет не одну уже тысячу лет.
А один знаток писал, что и миллион лет не предел.
Сашке, однако же, сейчас было нужно не это. Он намеревался лишь освободить свой дух для поисков "истины" в небесных сферах, и надеялся, что более получаса эта рекогносцировка у него не отнимет.
Он задул лампу, в наступившей мертвой темноте и тишине лег на спину и принялся вводить себя в транс, пытаясь Увидеть ту самую картинку зрительной проекции Сети, которая однажды открылась ему в Замке.
И одновременно он постарался сосредоточить луч мысли таким образом, чтобы дать о себе знать кому угодно. Будто зажег сильный фонарь в глухой ноябрьской тьме.
Идеальный вариант, конечно, если бы сигнал "SOS" раньше всех принял Антон.
Как они ни конфронтировали в прошлом, форзейль всетаки умел мыслить "по-человечески", и договариваться с ним можно было, и в критических ситуациях он приходил на помощь, пусть и преследуя собственные цели.
Ну а если Сашка и нарушает сейчас предыдущую договоренность, так что делать?
Держатели же, если и услышат призыв к контакту, отреагировать могут самым непредсказуемым образом.
Условия для медитации в катакомбах были исключительные, не хуже чем в подземельях буддийских монастырей, и очень быстро Шульгин ощутил, что "плывет".
Состояние, близкое к тому, когда, как следует устав после многокилометрового лыжного перехода, напаришься в бане, примешь грамм полтораста настоянной на травах водки и уляжешься в свежую постель под вой метели за окном.
И начнешь погружаться в сладкий сон, а в глазах все мелькает лыжня и косо летят крупные снежинки.
Такие, как сейчас, за окном. Высокое стрельчатое окно, стекла в морозных узорах, заснеженные крыши внизу, раскачивающиеся от ветра фонари и крупный-крупный снег, падающий с мутного ночного неба...
Он стоит у подоконника, а в голове крутятся строки:
Идут белые снеги,
Как по нитке скользя.
Жить и жить бы на свете,
Да, наверно, нельзя.
Идут белые снеги.
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти,
И бессмертья не жду.
Шульгин покачнулся. Ему показалось, что он сейчас вот, немедленно упадет в обморок. И не успеет довести до конца иезуитский с обеих сторон разговор-спор с Антоном.
Форзейль хочет, чтобы он пока еще подзадержался в теле наркома Шестакова, помог порешать некоторые возникшие у него в отношении реальности 1938 года задачи.
А он сам?
Ему это нужно, или следует, как и наметил, немедленно бежать в прошлое?
Чтобы воссоединиться со своей исходной личностью.
Или поступить совершенно наоборот...
Голова кружилась все сильнее, в ушах нарастал томительный звон. Может быть, так вот и умирают скоропостижно от инсульта?
Головокружение, тошнота, потом резкая, как взрыв, вспышка боли — и конец? Добраться бы только до дивана, лечь, вызвать помощь... Он оттолкнулся от подоконника, попытался сделать шаг, но не успел.
Вспышка все-таки полыхнула в мозгу, но не болевая.
Вспышка немыслимо яркого света словно расколола череп изнутри, и клочья мозга, сохраняющие при этом способность видеть, чувствовать и мыслить, разлетелись в пространстве объемом в миллионы кубических парсеков, среди звезд, галактик, шаровых скоплений.
Или — внутри немыслимо сложно устроенного квазиживого механизма, состоящего из нейронов, аксонов, пучков разноцветных проводов и искрящих щеток электрогенераторов.
Человек, которым целых три недели был Шульгин, он же нарком Советского правительства Шестаков, которого только сегодня... принимал в своем кабинете Сталин, предлагал один из высочайших в государстве постов, этот человек застонал от боли и накатившегося вдруг отчаянного страха смерти и, цепляясь ногтями за стену, сполз на пол большой полутемной комнаты.
Тут же Сашка снова пришел в себя, но не в темноте катакомб, как ожидал, а в знакомом кабинете в доме в Столешниковом переулке. Он сразу вспомнил, что текущий момент хронологически предшествовал только что им пережитому.
...Шульгин сел перед экраном, по ту сторону которого уже видна была приветливо улыбающаяся женщина.
Она совершенно не изменилась с момента их последней встречи. Да и сколько тут времени прошло, едва неделя. И тут же Сашка спохватился Никак он не привыкнет к этим вещам. Какая там неделя?! Ей еще жить и жить до того дня... И одета Сильвия совсем иначе, и прическа другая, накрашена довольно аляповато, на его вкус...
— Вот вы какой, — сказала Сильвия по-русски, с едва уловимым акцентом. — Рада нашему знакомству.
— Увы, на самом деле я совсем не такой. О чем и пойдет речь. Только чего же мы так официально, через стекло? — Он пощелкал ногтем по поверхности экрана, которая, безусловно, не была стеклянной. — Будто в тюрьме на свидании. Ваши коллеги предпочитали непосредственное общение. Будьте любезны, — он сделал приглашающий жест и даже слегка отодвинулся, словно пропускающий даму в дверь джентльмен.
"Сильвия-38" была готова к этому, но все равно слегка недоуменно повела плечом, будто уступая не совсем приличному предложению человека, не разбирающегося в этикете.
Рамка вокруг экрана изменила цвет, он вытянулся в длину до самого пола, и женщина, приподняв элегантным жестом край платья, шагнула в кабинет.
В руках у нее ничего не было. А Шульгин, напротив, извлек из-под ремня наркомовский "вальтер", по-ковбойски крутнул его скобой вокруг пальца.
— Закройте это, — указал он на экран стволом пистолета.
— Отсюда — не могу.
— А вон то? Разве не действует? — У края стола лежал портсигар Лихарева. — Имейте в виду, я знаю, как эта штука работает, поэтому закройте проход и, не направляя блок в мою сторону, аккуратно положите вот сюда... — Зрачок дула был направлен строго в переносицу аггрианки. Со слов Ирины он знал, что при повреждении мозга регенерация длится не меньше двух-трех часов. Ему этого хватит.
Потом они сели в кресла у окна.
— Вы очень опасаетесь за свою жизнь, — констатировала Сильвия. — Даже неприлично для мужчины.
— Общаясь с вами? Прошлый раз я всего на несколько минут утратил бдительность — и вот! Так что вам придется потерпеть, пусть и не совсем приятно чувствовать себя все время на мушке. Итак — что вам нужно от меня?
— Но ведь это вы настаивали на встрече... — искренне удивилась аггрианка.
— Миледи, хватит вам валять дурака! У меня нет ни времени, ни желания плести словесные кружева или, как говаривал один персонаж, размазывать манную кашу по чистому столу. Ваша реинкарнация или вы сами в другой реальности загнали меня в это тело. Зачем?
— Хотите — верьте, хотите — нет, но я не имею никакого представления. Я и узнала-то об этом прискорбном факте всего три дня назад...
— Каким образом?
Сильвия, усвоившая его предупреждение, осторожным жестом извлекла из рукава узкий конверт.
— Я получила письмо. Весьма странным образом. С кратким и не слишком понятным изложением случившегося. А это поручено передать вам.
Продолжая углом глаза следить за аггрианкой, Шульгин косо разорвал конверт и быстро просмотрел текст.
Там было буквально несколько фраз.
"Александр! — писала другая Сильвия, образца 1984/20 года, — глупо оправдываться в сделанном перед человеком, с которым все давно оговорено и решено.
Вернешься — готова повторить все еще раз. Поверь, то, что между нами было у меня дома, — не каприз и не случайный эпизод. Я сумела позже доказать тебе это. Но не о том сейчас речь. Раз ты читаешь мое письмо — все получилось.
Та, кто его передала, в состоянии тебе помочь. Когда придет время — покажи ей эту формулу. — Далее следовали две строки совершенно непонятных значков. — Она переправит тебя на Валгаллу, в ваш форт, буквально на следующий день после того, как вы его эвакуировали. Там я тебя найду и помогу вернуться. О том, что вы сделали на базе, и о том, что было позже, — не рассказывай ничего и никому. Если потребуется, я это сделаю сама. И, прошу, не ввязывайся больше ни в какие авантюры. С тебя станется. До встречи..."
Так.
Сюжетик продолжает развиваться. В нем появились варианты. Только кому верить, Антону или Сильвии? Задачка.
— Вы это читали? — спросил он женщину напротив.
— Вы разве не видели — конверт не поврежден. — Леди Спенсер даже несколько обиделась предположению, что она может читать не ей адресованные письма.
— Откуда я знаю, что вы не сами его написали? — Это должно было выглядеть как Сашкина ошибка.
Лицо аггрианки приобрело сочувственное выражение: — Вы действительно очень взволнованы. Как я могу знать обо всем этом?.. — Она встряхнула в воздухе листками, которые были адресованы ей. — Из тридцать восьмого года о подробностях личной биографии не советского наркома, а именно Александра Шульгина... Да вы сами прочтите. Тут все сказано правильно?
Шульгин бегло просмотрел второе письмо.
— Ну, извините. Я слишком хорошо знаю ваши приемы и методы. Потому и не исключал очередного фокуса. Вплоть до того, что вы и она — одно лицо. Перемещенное сюда аналогичным способом...
— Ну, что вы. Это абсолютно невозможно. И я действительно не знаю, как вас переубедить.
— Есть единственный способ. Возвратить меня в собственное тело. И не говорите, что это невозможно...
— Но я действительно пока не знаю, как это сделать. Предположим, соответствующая аппаратура у меня есть. Но укажите мне ваше подлинное тело, тогда мы попробуем...
"Что-то здесь не так, — подумал Сашка. — Они теперь, выходит, играют за разные команды? Неужели мы там у себя и ее перевербовали, как Ирку? Почему "моя" Сильвия пишет, что формулу показать "этой", только "когда придет время", а не сейчас?
И что значит — "не ввязывайся"? Она имеет в виду Антона или свою копию? Действительно, лучше не спешить и во всем разобраться как следует..."
А Сильвия продолжала:
— Поймите меня правильно, Александр Иванович. Мы оба с вами сейчас в абсолютно тупиковом положении. Я не хочу кривить душой и обещать то, чего не смогу исполнить. По крайней мере — сейчас. Я не знаю, что происходило между вами, другой Сильвией и моими... коллегами там, в будущем времени. Вы это знаете. Знаете и многое другое. Поэтому нам остается только заключить джентльменское соглашение. Вы поможете нам сейчас, поскольку то дело, которое делает здесь Лихарев, действительно не терпит отлагательства. А я, в свою очередь, сделаю все, чтобы помочь вам Мои слова вас убеждают?
Шульгин молчал. А что он мог ответить? Формулу возврата на Валгаллу следует пока поберечь. Вдруг да и пригодится? Запасной парашют.
Ему вдруг страшно захотелось вновь увидеть свой терем на далекой планете, сложенный из бледно-золотистых бревен, частокол, мачтовые сосны, обрыв, Большую реку...
Форт, откуда он ушел, до последнего отстреливаясь из "ПК" от аггрианских бронеходов.
— Ну а какие же будут гарантии? — спросил он, демонстративно пряча в карман пистолет.
— Ведь вы все просчитали и взвесили, Александр Иванович, не так ли? Если вас что-то способно убедить — скажите, мы все сделаем...
— Хорошо, я вам скажу. Немного позже. Раз игра затевается по-крупному, обманывать по мелочам вы вряд ли станете. Сегодня я схожу к Сталину в гости. Завтра вы придумаете, как обеспечить спокойное будущее семьи Шестакова, когда и куда их переправить. А послезавтра мы встретимся у вас в Лондоне и еще раз поищем устраивающие всех варианты...
...Сильвия исчезла. Пошел следующий эпизод никогда с ним не происходившего, но выглядящего чертовски реально.
...Шульгин вышел на кухню все в той же квартире, вскипятил себе чаю, нашел в холодильнике лимон и коньяк, поставил на заграничный электропроигрыватель пластинку с записью нъю-орлеанского джаза, растянулся на диване, раздевшись до исподнего.
В любом случае недурно.
Тепло, тихо, одиноко, и за окнами, похоже, опять начинается серьезная метель. Довоенные годы в этом смысле куда лучше гнилых семидесятых, когда уже и в Подмосковье январи — феврали настолько слякотные и оттепельные, что ни катков не заливают, ни на лыжах толком не покатаешься...
Пока не появился Антон, можно не спеша разобраться в положении дел. Который уж день приходится действовать в состоянии острого цейтнота, так хоть сейчас никто не гонит.
Для начала он исчеркал графиками и схемами несколько листов бумаги, пытаясь уяснить для себя суть и смысл временных парадоксов, с которыми в очередной раз столкнулся. Кое-что из начал хронофизики он прихватил у Левашова, не раз беседовал с Ириной, Антон, не всегда добровольно, тоже выбалтывал интересные фактики. Но системы в знаниях Александра было не больше, чем у описанного Паустовским наборщика провинциальной типографии.
"Его чудовищная эрудиция сочеталась со столь же чудовищным невежеством".
Шульгин изобразил жирной стрелой так называемую "Главную последовательность", на которой прожил свою первую, "настоящую" жизнь и на которой, очевидно, находился и до сих пор, только почти на полвека раньше. По крайней мере, ни один факт нынешней жизни, известный ему, и вся память Шестакова не давали оснований усомниться, что до 7 января эта реальность была той самой.
Он отметил крестиком 1941 год, откуда, очевидно, началась новая историческая линия вследствие деятельности Новикова и Берестина.
О ней не известно ничего, она, истинная или мнимая, уходит за пределы листа и никакого отношения к его сегодняшним заботам не имеет.
Гораздо важнее другая, начинающаяся в 1920 году. Туда, если верить "Сильвии-84", они все переместились из Замка, после того, как он все-таки выполнил поручение Антона.
Где, оказывается, они с леди Спенсер простили друг другу взаимные обиды и стали "близкими друзьями".
Само по себе это вполне вероятно и даже приятно. Женщина она эффектная и в постели себя ведет выше всяческих похвал. Другой вопрос — насколько ее записке можно верить.
Но, пожалуй, придется. Потому что другого выхода просто нет.
Значит — что мы сейчас имеем? "Сильвия-84", оказавшись в двадцатом году, проигравшая все и перешедшая на сторону победителей (интересно, какие в этом случае у нее сложились отношения с Ириной?), находит способ переместиться оттуда на Валгаллу (с помощью установки Левашова, при технической поддержке Антона или самостоятельно). Что, кстати, по словам того же Антона, практически невозможно.
Но — переместилась. Очевидно, во временную точку, непосредственно предшествующую их рейду на Главную базу. Позже — вряд ли, поскольку, когда информационная бомба взорвалась, аггры исчезли из Реальности вообще.
Причем явилась она туда, зная будущее, которого еще не знают ее хозяева.
Сумела получить информацию о "собственном" запросе по поводу его, Шульгина, матрицы, сохранившейся в мозгу Шестакова. Вернулась к началу все той же "Главной последовательности" и отправила письмо себе самой.
Пока все логично, хотя голова немного идет кругом. В том числе и потому, что он еще не знает о событиях, в которых уже поучаствовал его двойник.
Шульгин решил, что от мировоззренческих вопросов лучше пока отстраниться. До выяснения...
Продолжил теоретический анализ ситуации, от которого зависело не только его будущее.
В позиции буриданова осла ловить нечего, нужен определенный выбор.
Значит, остановимся на варианте, при котором "Сильвия-84/20" заслуживает доверия. Соответственно — и нынешняя тоже. Но не следует при этом забывать и завета мудреца: "Люби ближнего своего, но не давайся ему в обман".
Размышляя обо всем этом, Шульгин не заметил, как снова попал под влияние подспудно тревожившей его мысли. Вроде бы чисто теоретический анализ обстановки все больше определялся страхом предстоящего.
Никуда он не ушел от мыслей о том, что будет означать его "возвращение в себя". И с каждым часом тревога нарастала.
Как у человека, ожидающего плановой операции под общим наркозом.
Именно под общим. Местный наркоз не страшен совсем. Больно будет или не очень — перетерпим.
А общий... Как бы плохо ты себя ни чувствовал перед операцией, но ты все-таки жив и полностью себя осознаешь, можешь еще сам решать свою судьбу. А потом врач капает на маску эфиром или вводит препарат в вену — и все. Проснешься ты потом или нет — никто сказать не может. Умрешь — и даже не узнаешь об этом...
Шульгин сам был врачом, знал, как оно случается.
То же самое и сейчас. Трусом он себя никогда не считал, смертельный риск его скорее возбуждал, наполнял удесятеренным ощущением радости бытия, но есть риск — и риск. Попытаться проскочить на мотоцикле по переброшенному через пропасть бревну — это одно, а крутануть барабан револьвера в "русской рулетке" — совсем другого плана забава.
И как смертельно больной перед пересадкой сердца или почек одновременно хочет, чтобы все скорее кончилось, и надеется в душе, что операцию отложат, на день, два, неделю, так Сашка, пока еще неосознанно, стремился оттянуть свое возвращение в собственное тело.
Примерно через час после ухода Лихарева капсула в ухе Шульгина вновь ожила.
— Твой компаньон сейчас приступил к веселью в хорошей компании. Часа четыре минимум у нас есть.
— Он действительно развлекаться поехал? Я, честно говоря, думал, что это какой-то финт.
— Напрасно. Ничто человеческое ему не чуждо. Как и Сильвии, в чем ты убедился, да и Ирина ваша отнюдь не монашествовала. Работа работой, а в остальном они себе в радостях жизни не отказывают. Я сейчас постараюсь аккуратно снять защиту и заблокировать системы слежения. Нам лучше поговорить с глазу на глаз, согласен?
— Тебе виднее...
Шульгин в очередной раз убедился в техническом превосходстве форзейлей над агграми. Вроде бы и у тех, и у других аппаратура настолько несоизмерима с земной, что не человеку судить, а тем не менее... Разница, как между фордовской кареткой модели "Т" 1915 года и современным "Мерседесом".
Вот и сейчас — никаких аггрианских "окон", окруженных светящимися рамками, и внепространственных тоннелей. Просто вдруг бесшумно исчезла стена напротив дивана. Шульгин увидел угол знакомого кабинета, колеблющиеся кремовые шторы и самого Антона, сидящего в простом деревянном кресле у раскрытого на океан окна.
И никакого "шва" или видимой границы между мирами.
Встань и шагни туда, в Замок, с которым связано столько романтических и приятных воспоминаний. Шагни — и закончатся все твои проблемы.
Даже сердце слегка защемило, когда представил...
— Барьер пересекать не пробуй, — Антон словно угадал мелькнувшее у Сашки желание. — Иначе могут быть последствия... Грубо говоря, "пробки вышибет".
— Раньше ведь ходили... — слегка растерянно ответил Сашка. — Сколько раз, и туда, и обратно.
— Так, против временного потока, с некомпенсированной массой — не ходили. Когда Воронцов в прошлое отправлялся, здесь, как бы выразиться, оставался адекватный объем ранее занятого им пространства-времени. Такой эфирный слепок. В него он и возвращался, энергия требовалась только на механическое перемещение объекта, грубо говоря. А Шестакова в нашем мире не было, то есть твое тело сейчас фактически — около сотни килограммов антиматерии. Нейтрализовать ее мне нечем. Хорошо, что уходить ты будешь в виде информационного пакета. Но это все теория. Поговорим о практике.
Антон изложил ему, какие именно надежды он возлагает на Шульгина сейчас, что ему следует сделать до того, как вернется к себе самому. [См. роман "Бои местного значения".]
— Понятно, — покивал головой Сашка. — Но у меня, случайно, и другие предложения есть. Вот, просмотри... — Он протянул записку Сильвии.
— Чрезвычайно интересно... — Шульгин отметил, что форзейля идея перехода на Валгаллу чем-то заинтересовала. — Ты "ей" это показывал?
— А зачем?
— Молодец. Пока не знаю, но мало ли... Вдруг пригодится. Тебе, тебе, не мне. Я на Валгаллу не собираюсь, а вот ты... Чем не запасной вариант? У тебя формула, у нее — аппаратура. Ей придется все время изобретать доводы, по которым она пока не может тебя отправить. Вот-вот, мол, не сегодня-завтра... А человек, которому приходится юлить и врать, неминуемо будет совершать ошибки... Потом я тебя "эвакуирую", вставлю Шестакову новую программу, а она все еще будет считать...
И тут Шульгин выбросил на стол свой козырь. Плод кратковременных, но мучительных размышлений, шанс отсрочить так пугающее его "развоплощение" и одновременно посмотреть, что получится в результате столь эффектного вмешательства в историю и геополитику. Уйти никогда не поздно, но отчего бы вдобавок еще и не хлопнуть громко дверью?
Шульгин вновь стал самим собой, приняв решение, и страх его бесследно исчез, вместо уныния и тревоги появился азарт предстоящей борьбы и жадный интерес к тому, что ждет его за поворотом...
В конце-то концов, все, что он сейчас придумал, в нравственном смысле можно рассматривать всего лишь как упражнение на берестинском военно-компьютерном тренажере. И только...
— А что, если сделать все совсем наоборот? Они будут уверены, что я ушел, а я останусь?
— То есть — как? — не сразу сообразил Антон.
— Да очень просто. Зачем нам женщину напрягать, терзать ее неразрешимыми проблемами: отпустить-оставить-отпустить... Мне помнится, с помощью их универблока можно на Валгаллу проход организовать?
— Одним блоком вряд ли. А если блок плюс "шар" — наверняка можно. Тем более твоя формула перехода на такую схему и рассчитана. Что ты опять задумал? — Форзейль не мог сам догадаться о замысле Шульгина, и это его злило, опять подчеркивало превосходство землянина в способности к нестандартному мышлению.
— Да пустячок один. Надоело мне, понимаешь, с пришельцами беспрестанно торговаться. То с тобой, то с ней, то снова с тобой... Вот я и подумал — чего же проще, взять и прямо сейчас сымитировать мое бегство. Наладим систему, введем в нее нужные команды... Валентин в кабак пошел, с девками, и портсигар в сейф сунул. Я видел. Открыть — раз плюнуть. Наладим все, записочку оставим, мол, адью, ребята, извините за внимание, а я пошел. Оставляю вам наркома Шестакова, готового к любому применению...
— Лихо! — не скрыл смешанного с удивлением восхищения Антон. — А как же?..
— А это уж твоя забота. Сделать так, чтобы и матрицу в этой вот голове, — для наглядности Сашка ткнул себе в лоб пальцем, — их аппаратура больше не фиксировала, и характеристики переноса массы Шестакова туда и обратно ихний "шар" подтвердил. Неплохо бы и мои сапоги в свежей земле испачкать, и чтобы травинка, зеленая, сочная, к подошве прилипла. Деталь, штрих — но какой! В Москве январь и пурга, а тут — летняя травиночка... Еще раз убедятся, какой я был крутой, глядишь, свечку в Елоховском поставят, что от меня избавились. И с Шестаковым будут держаться куда беззаботнее, и вообще... Так сумеешь или нет?
— Думаю, что сумею. Но ты иезуит, однако!
— Все, что могу лично...
Антон совершенно человеческим жестом почесал нос.
— Допустим, мы все сделаем. Только я не пойму другого — зачем тебе это?
— Не обольщайся, не ради торжества форзейльского дела. Просто так. Поразвлечься охота. Посмотреть, как все повернется. Агграм нос натянуть. Мысль-то классная — все считают, что перед ними какой-то Шестаков, а в натуре — я! Интереснейшая ведь коллизия, согласись.
Похоже, Антона Сашкина затея поставила в тупик. Теперь уже ему предстояло терзаться мыслью, кому на самом деле принадлежит сей замысел. Самому ли Шульгину, перевербовавшим его агграм или Держателям Мира?
— Ну, что же, Саша. Пожалуй, это в самом деле интересно. Только я не готов тебе ответить так сразу. Подумать надо, просчитать...
И вот сейчас Шульгин испытал настоящее удовлетворение. Затея явно удалась. Один лишь ход конем — и под боем сразу ферзь и две ладьи. Причем без малейшего риска. Или, что тоже неплохо, — карамболь от трех бортов в середину.
— Подумай, братец, подумай. И просчитай, — сказал он с непроницаемым покерным лицом. — Надеюсь, успеешь до возвращения товарища Лихарева. Засим — честь имею кланяться...
И когда Антон исчез, Шульгин снова прошел на кухню, заварил чашку крепчайшего кофе. Опершись на подоконник, погрузился в созерцание закрывшего даже ближнюю перспективу снегопада.
Идут белые снеги,
Как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
Да, наверно, нельзя.
Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
И бессмертья не жду.
Идут снеги большие,
Аж до боли светлы,
И мои и чужие
Заметая следы...
"Черт его знает. Жить все-таки хочется. Пусть и в чужом теле. А если совсем невмоготу станет, этим же путем всерьез воспользуюсь. До этого ни Антон, ни Лихарев не додумаются. Вторая логическая. Отчего-то она пришельцам не по зубам... Дерну на Валгаллу, ребят отыщу... А нет — Робинзоном заделаюсь. Все равно хорошо. Но главное, господа, война продолжается..."
И — снова ослепительная вспышка боли, ощущение вплотную подступившей смерти.
И темнота.
