ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Хотя лето в Южном полушарии было в самом разгаре, день выдался скорее подходящий для поздней осени. От не слишком далеких берегов Антарктиды надвигался шторм, который гнал перед собой фронт сырого и холодного воздуха. В сером полусумраке низкое рыхлое небо почти сливалось с грязно-серым асфальтом авениды Альвеар, и порывистый ветер с Рио-де-ла-Платы, накидывающий частые дождевые заряды, делал утро, день и вечер одинаково неуютными, расплывчато-мутными и тоскливыми.
Газетные киоски с их радугой глянцевых обложек казались Елене единственно живыми пятнами, пусть и натянуто, но все же оптимистическими элементами пейзажа.
И в то же время ей здесь нравилось.
Аргентина вообще, а в основном, конечно, ее столица, Буэнос-Айрес, честно признаться, воспринималась ею единственным местом за пределами Тихоатлантического Периметра, где европейский человек мог чувствовать себя как дома.
Причем — даже спокойнее, чем дома. Слишком эта страна на хвосте Южной Америки далека от проблем "цивилизованного мира". Ни с какой стороны не подобраться врагу.
Справа, если смотреть в сторону Огненной Земли, — Кордильеры и дружественная Чили, слева — почти бесконечная Атлантика, побережье, прикрытое не самым слабым в мире флотом, береговыми батареями и авиацией.
Сзади, то есть с севера, — тоже все в порядке. Широкая Парана и непроходимые джунгли Уругвая и Парагвая отделяют Аргентину от Бразилии, с которой десятилетиями тянется вялотекущая дипломатическая и торговая война.
Проходя мимо киосков, автоматически скользя по витринам и прилавкам глазами, как бы просто восполняя сенсорный голод, она совсем не обращала внимания на ассортимент выставленной там продукции. Интересующие ее журналы она выписывала: местные и российские газеты приносил с работы муж.
И вдруг ее словно что-то толкнуло изнутри, заставило сбиться с шага, и только уже потом, шагов через пять, когда подсознательная реакция перешла в осознанную, она остановилась, пытаясь понять, что именно случилось?
Конечно, это связано с тем, что она только что увидела.
Где? Разумеется, на витрине ближайшего киоска. Елена повернулась и, прикрывая лицо зонтиком, вернулась.
Из-за покрытого дождевыми потеками стекла на нее в упор смотрел Вадим Ляхов, с большой, в половину газетного листа обложки журнала, сверху и снизу исписанной арабской вязью. Смотрел, полуобернувшись, знакомо прищурив глаза, словно его внезапно окликнули перед тем, как щелкнуть затвором камеры.
Она, было, засомневалась, не удивительное ли это просто сходство, уж больно лицо у этого офицера было непривычно осунувшееся, пыльное и грязное. Но зато улыбочка, пусть и слегка нервная, кривоватая, куда как знакома, и на плечах отчетливо видны серебряные погоны русской армии с зелеными просветами без звездочек и змеей, обвивающей чашу. Позади него, не в фокусе, различались силуэты стоящих рядами самолетов.
Вадим, прищурившись от яркого солнца, смотрел ей прямо в глаза, и в уголках его рта, словно скрывалась, так раздражавшая ее когда-то и в то же время милая ирония:
"Ну-ну, my dear, как тебе это нравится?"
Вдруг задрожавшими руками она расстегнула сумочку, бросила на прилавок десять песо, пальцем указала на журнал. Седой продавец посмотрел на нее как-то уж слишком внимательно.
Впрочем, это ей, конечно, показалось.
И что ей теперь с этим журналом делать? Что означает портрет Вадима на обложке, о чем сообщает крупная и бессмысленная вязь арабских букв?
Арабский разговорный она немного знала, с тех пор как прожила полтора года в Касабланке, где ее муж, Владислав, исполнял обязанности генерального консула, но грамоту так и не освоила. Не для слабых умов занятие.
Не ехать же в посольство какой-нибудь мусульманской страны с просьбой прочитать... Но выход тут же пришел в голову. Женщина, захотевшая узнать что-то о своем бывшем любовнике, становится очень изобретательной
Она остановила такси и попросила отвезти ее в университет.
Там наверняка должна быть кафедра арабистики
На углу авениды Хустисиалисимо и пласы Хунин она вышла, огляделась по сторонам и направилась в сторону старого желтого здания нужного ей факультета, построенного, наверное, еще во времена испанского владычества.
На лестнице, ведущей на второй этаж, она увидела смуглую и темноволосую девушку лет двадцати, одетую слишком строго для креолки.
— Простите, сеньорита, как бы мне найти здесь кого-нибудь, владеющего арабским?
— А что вы хотите, сеньора? Здесь все им в той или иной мере владеют. Я в том числе.
С трудом сдерживая нервную дрожь пальцев, которая подсказывала, что, вопреки разуму и логике, ничего не забыто, Елена протянула ей журнал.
— Вы не могли бы перевести мне вот это? Они отошли к окну, полуприкрытому серыми от пыли шторами.
На задней, то есть по-арабски на передней, странице обложке тунисского, сравнительно нейтрального издания студентка прочитала броскую фразу: "Русские убийцы под маской врачей? См. стр.12".
— Простите, а отчего вдруг вас заинтересовал именно этот номер, раз вы арабского не знаете?
— Видите ли, этот человек показался мне похожим на одного знакомого, вот и захотелось выяснить, так ли это...
И снова ей показалось, что девушка бросила на нее из-под длинных загнутых ресниц чересчур внимательный взгляд. — Ну, слушайте. — Она открыла обозначенную на обложке страницу.
"1 января наступившего, по Христианскому летосчислению, 2005 года (1383 год Хиджры), как сообщает наш корреспондент, на нейтральной территории, вблизи от израильской границы, один из отрядов палестинского сопротивления, принадлежащий к организации "Ас сайка"... Ну-у, это можно перевести, как "Молния", хотя оттенок тут несколько другой, "подвергся нападению отряда войск специального назначения российского Экспедиционного корпуса, который, согласно многостороннему соглашению, осуществляет обеспечение соблюдения перемирия в этом регионе. По крайней мере, над полем боя были замечены российские и израильские боевые вертолеты.
Имевшее место неспровоцированное нарушение международных соглашений отягощается тем, что нападавшие, по сообщению информированных источников, были одеты в униформу врачей российской армии и использовали технику, несущую соответствующие эмблемы.
Высказывается предположение, что это может означать начало реализации плана устранения с политической арены антиизраильских сил и их вооруженных формирований.
Так, по слухам, в ходе боя был убит один из духовных лидеров палестинцев шейх Абу аль Муслим. В случае, если эти факты подтвердятся, указанный инцидент может привести к крупномасштабному политическому кризису на Ближнем Востоке".
Извините, я, может быть, перевела не совсем точно, но смысл ясен... Если это действительно так, это отвратительно. Даже по европейским меркам. — В голосе девушки прозвучало искреннее возмущение. — Тем более что война началась и, к сожалению, закончилась... очень плохо.
— Что за ерунда! Этот человек правда врач, я знаю совершенно точно...
— Тем хуже, если вы знаетесь с такими... Извините.
Девушка сунула ей в руки (хорошо, хоть не швырнула в лицо) журнал и застучала каблучками по длинному коридору, вымощенному каменными плитами. Казалось, этим стуком и надменно выпрямленной спиной она дополнительно демонстрировала неизвестной даме (гяурке!) свое презрение.
Елена только недоуменно пожала плечами. Неужели эта восточная девушка, давно, судя по ее безупречному испанскому, живущая в Аргентине, так эмоционально реагирует на события, происходящие Бог знает где?
Да и не случилось, по большому счету, ничего особенного. Там последние две тысячи лет непрерывно кто-то с кем-то воюет. С переменным успехом.
Подсознательно она ждала чего-то страшного, а так...
Хотя, судя по тексту, ко времени написания статьи арабо-израильская война, кажется, четвертая по счету, еще не начиналась.
Она не слышала и не читала, что в ней принимали участие российские войска, израильтяне сами справились, но мало ли что? В любом случае, находясь там, Вадим рискует.
Вернувшись домой, она переоделась в теплый халат, у себя в комнате смешала в большом бокале розовый джин с тоником, бросила в него три кубика льда горных озер, забралась с ногами в глубокое и уютное кресло, при свете торшера, перебивающего почти совсем умерший за окном дневной свет, снова долго смотрела на журнальную обложку.
Заметка, написанная, очевидно, достаточно независимым и объективным журналистом, поскольку оценки более-менее осторожные, несколько притушила ее неожиданно паническое настроение. Казалось бы, что ей Гекуба, а вот, поди ж ты...
Она поняла главное. Надпись на обложке не имеет ничего общего с действительностью. С чего вдруг та девчонка так взъерепенилась? Какой из Вадима диверсант-провокатор? Достаточно знать Ляхова, с его преувеличенной честностью и щепетильностью. И вообще — что это за иллюстрация к материалу, обвиняющему русскую армию в подлой жестокости и предсказывающему грядущий кризис чуть ли не мирового масштаба?
Где снимки поля боя, русских или чьих угодно коммандос, с автоматами позирующих над трупами врагов, портрет погибшего шейха в черной рамочке и т.д. и т.п?
В журналистике Елена разбиралась, знает, как оформляют по-настоящему сенсационные или просто заказные статьи. А тут что?
Фотография даже не названного по имени военного врача, не вооруженного и не на поле боя. На гражданском, судя по всему, аэродроме.
Ну, неумытый, грязный, так он, может быть, сотню километров проехал в открытой машине, собираясь куда-то лететь... Из чего следует, что он вообще к описанным событиям причастен?
Куда больше ее занимало и волновало совсем другое.
Как давно все было, как много всего с тех пор прошло, и вот, расставшись пять уже лет назад, они снова встретились, при том, что она — в Буэнос-Айресе, а он то ли в Сирии, то ли в Ливане.
У каждого прошел большущий кусок новой, отдельной жизни, приведшей их туда, где они сейчас, но отчего же навалилась вдруг такая тоска? Что из прошлого еще не умерло, не ушло навсегда? И почему?
Нет, но какой вызывающе мелодраматический поворот судьбы потребовался, чтобы снова напомнить ей о нем!
Впрочем, судьбе проще, она же не литератор, ей нет необходимости остерегаться критиков и обвинений в отступлении от реализма и правды жизни. Обычная жизнь такова, какова она есть и больше никакова.
Но, значит, где-то была совершена ошибка, иначе так не ныло бы еще молодое, закаленное горными лыжами и теннисом сердце.
Елена ощущение допущенной жизненной ошибки испытывала в глубине души уже давно, только никогда так впрямую не связывала именно с Ляховым.
Он вспоминался, конечно, время от времени, со сладкой сентиментальной грустью, с которой вообще вспоминается молодость, но нынешние ее жизненные неурядицы никак прежде не соотносились со сделанным ранее выбором.
А у Вадима, значит, его тогдашнее бравирование своими военными пристрастиями и увлечением спортивной стрельбой оказались стойкой привязанностью и вот привели его на обложку журнала. Такой чести всю жизнь напрасно добиваются многие и многие политики и люди искусства.
И не так уж важно, какой подписью сопровождается эта обложка, лишь бы она была... Важен факт, остальное менее существенно.
Елена потянулась к сервировочному столику, плеснула себе еще джина, набросила на колени плед. Электрообогреватель приятно жужжал вентилятором, колебля синтетическое пламя, струя теплого воздуха отчетливо пахла горящим древесным углем. Если прикрыть глаза — полная иллюзия, что сидишь перед настоящим камином.
А в широкие венецианские окна вместо дождевых капель начали впечатываться крупные, как в Подмосковье, снежинки. Лето называется. Такого здесь, судя по сообщениям синоптиков, лет пятьдесят не было.
Она раскурила длинную тонкую сигарку, как это стало последнее время модно в кругах светских "криожьас архентинас" ("Аргентинские креолки" (аргент. диалект, исп.).). Посмотрела на портрет совсем иначе, полуприкрыв глаза ресницами.
Изображение чуть расплылось, приобрело объемность, и Вадим стал еще более живым и похожим на того, кого она знала раньше.
Сыщик из романа Кобо Абэ, чтобы лучше постичь суть личности своего очередного объекта, любил рассматривать его фотографию в полевой бинокль. Судя по книге, ему это помогало.
А какая суть у него, Ляхова? Бинокль тут поможет? Ее собственное зрение, в свое время, отчего-то не помогло.
... Странно, но и наутро, и несколько дней спустя Елену не оставляло все то же смутное беспокойство и ставшая почти привычной печаль. При том, что вроде бы никаких оснований для них не было.
Что ей, в конце концов, Вадим? "Как вспомнишь, как давно расстались..." — всплыла к случаю строчка Лермонтова.
Да и не было, откровенно говоря, ничего между ними по-настоящему серьезного. Так, полудетская влюбленность, приятные, но ни к чему не обязывающие интимные отношения, тоже не слишком долгие. Потом все как-то само собой разладилось, без слез, ссор и скандалов, она даже почти не помнила уже, с чего началось охлаждение и как именно оформлен был разрыв.
То есть, сюжетную канву она помнила, но не могла даже себе самой ответить, какая именно их совместная ночь была последней, в том смысле, что если были еще и другие, то уже как бы по инерции.
Может быть, это случилось тогда, когда Вадим сказал ей, что после университета хотел бы определиться на военную службу.
Армию она более чем не любила, и мысль связать свою жизнь с военным, хотя бы и в докторском звании, казалась ей абсурдной.
Вот если бы он решил стать столичным, успешно практикующим врачом по какой-нибудь престижной специальности, она бы согласилась рассмотреть предложение руки и сердца, а то и сама бы предприняла для этого необходимые шаги. От роли же полковой дамы — увольте! Кажется, последний их общий праздник был новогодний, встреча нового тысячелетия, ошибочная, как выяснилось, с девяносто девятого года на двухтысячный. А в начале весны ее познакомили с Владиславом, только что окончившим училище правоведения по факультету международных отношений, и вскоре она приняла уже его предложение,
И уехала с молодым мужем, блестящим младшим атташе, которому так шел темно-зеленый, с золотым шитьем парадный мундир, сначала в Касабланку, а потом сюда, в Буэнос-Айрес.
И все забылось.
А теперь вдруг вспомнилось. Так бывает, когда какой-нибудь случайный раздражитель, чаще всего почему-то запах, разблокирует таинственный механизм памяти, и дальше уже человека несет неуправляемый поток.
Странно, но никому из психологов не удалось пока проследить, как и в какие моменты напрочь забытые и, казалось бы, малозначительные детали начинают властно руководить поступками и даже подсознанием человека, навязывая ему действия, которые совсем недавно показались бы ему как минимум нелепыми.
Вот и она вдруг снова начала сравнивать старого приятеля и мужа. Как пять лет назад. И все оценки неожиданно поменяли знаки на противоположные. Достоинства одного стали недостатками и наоборот.
Она понимала всю абсурдность своих мыслей и все же не могла от них избавиться. Что, если им еще предстоит встретиться, и он ей намекнет, что ничего не забыл и хотел бы восстановить и продолжить то, что уже было? Как она к этому отнесется?
Елена знала, что такого не случится никогда, поэтому могла дать волю воображению.
Ничем не рискуя, она представляла, как для порядка даст понять, что она честная жена своего мужа, типа Татьяны Лариной (но ровно столько, чтобы не отпугнуть Вадима), а потом, не в силах сопротивляться, уступит его домогательствам...
И все будет совершенно великолепно.
Что при таком развитии событий должно будет случиться дальше, ее не интересовало, достаточно было фантазий о первой встрече, фантазий волнующих и весьма эротических.
Она не догадывалась, что это у нее таким образом проявляется первый кризис, пять лет после замужества, усугубленный тем, что детей у нее до сих пор не было.
Но, в общем, все это лирика. Никаких особых причин изменять мужу у нее не имелось, да и желания тоже.
Разные ведь вещи — воображать перед сном страстные объятия бывшего возлюбленного и заняться поисками реального любовника на улицах чужого города. Именно города, потому что мирок дипломатической колонии был слишком тесен. Не только в переносном, но и в буквальном смысле. И посольство, и жилой поселок при нем размещались на огороженном высоким забором участке площадью в три гектара.
Постепенно ее фантазии начали терять яркость и бодрящую остроту. Что тоже вполне естественно. Тем более, что в один прекрасный день Владислав сообщил, что ему предложили должность приват-доцента (с перспективой на начальника кафедры) на юридическом факультете Московского университета и он намерен согласиться.
И Аргентина надоела, и шансы сделать яркую дипломатическую карьеру в последнее время потускнели. А там все-таки жалованье в два раза больше и профессорское звание не за горами.
Елена это решение одобрила и начала готовиться к возвращению.
Сама она была коренной петроградкой, в Москву приезжала считанное число раз, и возможность пожить во второй столице, так отличающейся от первой, представлялась ей заманчивой. Все настоящие аристократы духа и крови живут в Москве, Петроград же — город чиновников. Красивый, но скучный.
Однако Елена знала, что светская жизнь требует соответствующих средств, а с ними было негусто. Скопить они почти ничего не сумели, все деньги уходили словно между прочим, в том числе, на поддержание реноме, да и вообще далеко в будущее не заглядывали. Хорошо, хоть в долги не залезли.
Владислав ее успокоил, сообщив, что на новом месте будет получать около двух тысяч рублей плюс отдельно за лекции, да и еще кое-какие пособия и выплаты полагаются, а казенная квартира вообще бесплатно, так что не пропадем.
... За неделю до отъезда, когда большинство вещей уже было запаковано и отправлено, а муж сдавал дела, которых оказалось неожиданно много, Елена в одиночестве бродила по "осеннему" Байресу, прощаясь с его авенидами и парками. Вряд ли еще доведется попасть в южноамериканский Париж, как часто называли аргентинскую столицу, самый изысканный город на континенте.
Устав, она присела за столик на авениде Коррентес, откуда открывался впечатляющий вид на Рио-де-ла-Плату.
Панораму портила только реклама. Прямо перед ее глазами, на крыше сорокаэтажной "Телефоники" вспыхивали и гасли с периодичностью, способной вызвать эпилептический припадок, три мистических слова:
"Мехор — Мехора — Мехораль!"
Почти что "Мене, Текел, Фарес", только смысл не такой пугающий.
Всего лишь пропаганда местного сорта аспирина, а глупейшая фраза примерно переводилась, как "Лучше улучшает Улучшитель".
Елена развернула стул так, чтобы не видеть этого бреда.
Помешивала трубочкой в бокале кофе-гляссе, пригубливала рюмочку с гренадином, настоянным на листьях контрабандной коки. К наркотикам этот продукт официально не относился, но великолепно бодрил и вызывал легкую эйфорию. В Москве такого наверняка не найдешь, там вряд ли понимают разницу между кокой и кокаином, за который элементарно сажают в тюрьму.
На башне муниципального совета часы пробили половину пятого. Елена машинально сверила свои часики. Только половина пятого. Или — уже половина пятого. День тянется долго, а все равно закончится, потом еще один, другой, третий... И все. И больше она никогда ничего этого не увидит.
Вдруг захотелось заплакать. Просто так. От ощущения неудержимо утекающей жизни.
Постукивая полированной тростью из драгоценного кебрахового дерева, с тротуара на площадку кафе свернул пожилой сеньор, а судя по его надменно— скучающему лицу, консервативному костюму из шерсти ламы и свисающей из жилетного карманчика золотой часовой цепочке, скорее даже идальго.
Приподнял шляпу со староиспанской учтивостью, спросил разрешения присесть рядом.
Елена бросила на него раздраженный взгляд. Не хватало ей еще случайных ухажеров, которым не к молодым женщинам приставать, а искать себе сиделку в предвидении близкого будущего.
— Не видите других столиков? Мне достаточно собственного общества.
— О-о, роза, оказывается, с шипами, — не смутился сеньор и все-таки сел, но напротив. Подозвал официанта, или же "мосо", по-здешнему, долго и внимательно вчитывался в карточку напитков, но в результате ограничился стаканом разбавленного газировкой вермута. Не глядя, на соседку, старик долго раскуривал тонкую сигару, отнюдь не самого дешевого сорта, потом сказал, как ни в чем не бывало: — Так устаешь от одиночества, прекрасная сеньорита, что хочется иногда перекинуться парой слов со случайным собеседником.
— Разумеется, сеньор, разумеется, — кивнула Елена. Настроение у нее под воздействием коки изменилось так быстро, что даже самой стало странно, чего она вдруг нагрубила в ответ на вежливый вопрос. И чем этот несчастный старик может ей помешать?
Постепенно они разговорились. Так, ни о чем, слово за слово. Сначала, как водится, о погоде, потом случайный собеседник сообщил ей, что жизнь уже не та, а вот если бы сеньорита попала сюда году этак в тысяча девятьсот пятьдесят третьем-пятьдесят пятом, она бы поняла, каков был настоящий "Ciudad de la Trinidad puerto de Nuestra Senora Santa Maria de Buenos Aires" (Город Троицы, порт нашей святой Девы Марии Хорошего Воздуха — полное название Буэнос-Айреса (исп.).). Вот тогда здесь действительно стоило жить.
— Когда? В пятьдесят третьем? — ужаснулась Елена. — Немыслимая древность. За четверть века до моего рождения...
Идальго грустно улыбнулся.
— Что вы? Это было будто вчера... И здесь, — он обвел рукой вокруг, — было гораздо веселее... Девушки танцевали на набережной, вон там парни с гитарами соревновались, кто лучше сыграет танго, на летней эстраде бесплатно пел для всех сам Уго дель Карриль...
Она помнила это имя. В середине прошлого века он, говорят, по популярности соперничал с Ивом Монтаном, а голосом далеко его превосходил. Впрочем, аргентинцы склонны к преувеличениям. Так она и сказала.
— А ваш испанский очень неплох, сеньора Сигарева, — неожиданно и совсем не в тему сказал старик.
— Вы меня знаете? — опешила Елена.
— Знаю, что тут такого. Я прожил много лет и знаю в этом мире очень многих. Хуана Доминго Перона хорошо знал, Борхеса знал, Габриэля Маркеса тоже. Вот и вас случайно знаю. Вас и о вас, не так уж много, но на этот случай достаточно.
Знаю, что вы на днях возвращаетесь в Москву. И еще — что вы некоторое время назад достаточно близко дружили с неким молодым человеком по имени Вадим Ляхов...
"Он что, мысли умеет читать?" — скорее с удивлением, чем со страхом подумала женщина.
— Не в этом дело, — ответил на невысказанный вопрос старик. — Кстати, меня можете называть дон Херардо. Не обязательно затрудняться чтением чужих мыслей, в этом мире достаточно более надежных и стабильных носителей информации.
Елена взяла себя в руки. Действительно, она никогда не скрывала, в том числе и от мужа, свою предыдущую биографию. И подругам наверняка рассказывала, и в семейном альбоме хранила несколько фотографий, на которых была изображена с Вадимом. И вдвоем, и в компании друзей. Но этот-то старец тут при чем? И кто он вообще? Так она и спросила.
Спросила, а он не ответил, сохраняя инициативу разговора.
— Вы с ним давно виделись в последний раз?
— Очень давно, — машинально ответила Елена и тут же возмутилась. — А почему я вообще должна вам отвечать? Я лучше пойду...
— Подождите...
— А будете еще приставать, позову полицейского...
— Вот этого — не надо, — поднял старик сухой палец, на котором сверкнул крупным бриллиантом перстень. — Вы рискуете упустить свое счастье.
Он вдруг полез во внутренний карман пиджака и извлек большой бумажник змеиной кожи.
— Вам здесь ничего не грозит — в центре города, днем, да и чем я могу быть для вас опасен? Не тот, увы, у меня возраст, — слабо улыбнулся он. — Зато если вы согласитесь продолжить нашу беседу, я прямо сейчас заплачу вам, не чеком, наличными, пять тысяч...
"Почему бы и нет?" — подумала Елена, хотя только что была настроена совершенно непреклонно. Настойка коки продолжала действовать. — Пять тысяч — чего? — деловито спросила она.
— Ну, у меня с собой только песо и доллары...
— Хорошо. Давайте пять тысяч долларов, и я буду с вами говорить. Но больше ни на что не рассчитывайте, — бесшабашно махнула рукой Елена. А сама подумала:
"Нет, это безусловно какое-то безумие. Но — веселое".
Из левого отделения бумажника дон Херардо вытащил пачечку пятисотдолларовых банкнот, отсчитал десять и протянул Елене.
— Прошу. Расписки не надо. Итак, продолжим теперь уже на законных основаниях....
Елена затолкала деньги в сумочку. Не столь уж солидная сумма, но на карманные расходы муж выделял ей не больше двух-трех сотен в месяц в пересчете на песо. Значит, и в Москве с этими деньгами она будет финансово независима от мужа не меньше года. Неплохо, за ни к чему не обязывающий разговор. Вот только так ли это?
Старик сообщил, что о причинах своего поведения, на первый взгляд странного, он сообщит позже, а сейчас хотел бы получить ответы на несколько вопросов. Причем он даже оставляет за ней право не отвечать, если что-то покажется ей неприемлемым или затрагивающим какие-то интимные струны, но те ответы, которая сеньора согласится дать, должны быть абсолютно правдивыми. Итак.
— Вы давно виделись с человеком, о котором мы говорим?
Тут ей скрывать было нечего:
— В Петрограде около пяти лет назад. После чего наши пути разошлись навсегда.
— Ну, об этом может судить только Бог, — философски заметил старик. — Да и он может ошибиться. И вы ничего о нем не знаете? Не переписывались, не передавали друг другу приветов через общих знакомых?
— С общими знакомыми я не виделась ровно столько же времени. Я вышла замуж и уехала из России. А переписываться с человеком, с которым рассталась... В нашей культуре это не считается хорошим тоном.
— Понимаю, понимаю. Но все же... Я знаю, что в подобных случаях иногда сохраняются остатки былой привязанности. Хочется вдруг узнать что-то о человеке, который некогда был дорог. А?
— Допускаю, что так бывает. У меня лично подобная сентиментальность отсутствует, — пожала она плечами.
Кажется, ей удалось сохранить невозмутимость и ответить так, что голос не дрогнул.
— Да, да... Сколько людей, столько характеров. Но вы с нетерпением ждете, когда же я объясню причину столь странного интереса, проявленного незнакомым человеком на другом конце света к другу вашей юности...
— Не скрою, меня это очень интригует... — А сама уже давно догадывалась, что как-то все это связано с заметкой в тунисском журнале. Иначе просто невозможно, два таких совпадения по отдельности просто немыслимы. Но вот каким именно образом они связаны?
— Видите ли, дело в том, что я коллекционер, коллекционер страстный, из тех, что ради обладания предметом своего вожделения готовы на все. Именно на все. В свое время из-за моей страсти от меня ушла жена, я так и не завел детей, и все ради моей коллекции.
За некоторые вещи я готов отдать все свое состояние. Более того, я не остановлюсь и перед преступлением... — дон Херардо хитро улыбнулся. — Разумеется, если буду уверен в своей безнаказанности, иначе какой же смысл — попасться, сесть в тюрьму и навсегда лишиться того, ради чего все и предпринималось. Вы же знаете, даже из крупнейших музеев мира то и дело исчезают ценнейшие экспонаты. И, как правило, исчезают бесследно. И, значит, кто-то ими сейчас любуется в одиночестве, в глубоких подвалах или в комнатах с броневыми стенами...
Дон Херардо говорил так увлеченно, что Елена ему поверила. Он действительно коллекционер, но при чем тут Вадим?
— Так вот. Я давно искал по всему Ближнему Востоку и в странах Магриба тоже одну вещь. И недавно узнал, что некий русский военный врач Вадим Ляхов эту вещь приобрел в одной из лавочек старьевщиков. В Иерусалиме. Практически случайно. А я ее искал десятки лет. Вот уж воистину — дуракам везет.
Он употребил несколько другую, испанскую поговорку, но Елена перевела ее именно так.
— И что же это за вещь?
— Старинная сабля работы очень древнего мастера. Каким образом она попала к мелкому старьевщику — это отдельная история. Главное, что мои агенты шли буквально по ее следам, но — опоздали. У меня разветвленная сеть торговых агентов по всему цивилизованному миру. А сабля попала в лавку из краев весьма нецивилизованных... Так вот. Установить имя покупателя было не слишком сложно, несколько мелких бакшишей тому, другому...
Но, увы, господин Ляхов к этому времени уже покинул Палестину. Уехал куда-то и, как говорится — адреса не оставил. Короче, мы потеряли его след. Еще раз повторяю — я готов на все.
Мне удалось через друзей в России многое узнать о Ляхове. И ведь главное — никакой он не коллекционер. Просто приобрел сувенирчик на память. Как другие привозят из экзотических стран морские раковины и павлиньи перья. Больше всего я боюсь, что он эту вещь кому-нибудь уступит, перепродаст, да просто ее у него украдут...
Так вот, в ходе поисков мои люди выяснили и необходимые подробности его личной жизни. Холост. Была у него любимая девушка. То есть вы. И якобы он был к вам очень привязан. Вот я и подумал...
А то, что вы, по удивительной случайности, оказались именно здесь, в Буэнос— Айресе, так это просто еще одно удивительное совпадение. Или — очередная шутка судьбы...
Елена ему поверила. А почему бы и нет? Какие еще могли быть поводы? А о нравах коллекционеров-фанатиков она читала, одного психа-филателиста даже знала лично.
— Но все равно я не понимаю...
— Сеньора Елена. — Старик поднял руки с обращенными к ней ладонями. — Вы — мой шанс. Пусть слабый, — ненадежный, но шанс. Вы возвращаетесь домой. А вдруг?! Ну представьте, что вы с ним встретитесь? Он сам вас найдет или вы его — через общих друзей! Ну что вам стоит?
Это ведь не так уж невозможно, стоит вам захотеть...
А уж я, со своей стороны... Вам достаточно будет просто позвонить по телефону. Или моему знакомому в Петрограде, или прямо сюда. На другой день я прилечу. И заплачу вашему другу в сто, в тысячу раз больше, чем он потратил на совершенно ненужную ему вещь.
А вам — комиссионные — десять процентов от суммы. И это совсем не мало, уверяю вас...
Старик перевел дыхание, вытер пот со лба батистовым платком, сделал сразу три глотка из стакана.
— Ну что же, если это будет в моих силах, — после некоторого колебания ответила Елена. — Только, ведь, правда, шансов совсем мало. Вдруг он и вправду уехал к новому месту службы куда-нибудь в Африку, в Сибирь, я не знаю.
— Возможно, но все же... Обычно люди после фронта получают отпуска. Я вас умоляю — помогите мне.
— Ну, хорошо, хорошо. — Она взяла из рук фанатика визитную карточку, на которой тот написал телефоны в Москве и Петрограде.
— И вот еще. Я понимаю, моя просьба сопряжена с неудобствами. Так возьмите. Как аванс и на представительские расходы. — Он вынул из бумажника еще одну стопочку банкнот.
— Что вы, зачем это?
— Нет, обязательно возьмите. У вас будет дополнительный стимул. Вы женщина с принципами и после этого не выбросите мою визитку в ближайшую урну.
— Ну, хорошо. — Преодолевая смущение, Елена и эти деньги спрятала в сумку, не считая.
Но мысль мелькнула — интересно, а теперь в какую сумму он оценил мои услуги? И ведь самое смешное, ей заплатили чертову уйму денег за то, что она с огромным удовольствием сделала бы и бесплатно. В собственных интересах. А теперь вдобавок у нее будет моральное оправдание. Не безнравственная женщина, гоняющаяся за бывшим любовником, а...
Внезапно муж объявил, что ему придется задержаться в Байресе еще минимум на месяц. А уже были куплены билеты и отправлен багаж. И она вдруг решила, что улетит в Москву, как намечено. И будет ждать мужа там.
— Не сидеть же мне месяц на ящиках в пустой квартире. — Она заговорила даже с некоторой агрессивностью, готовясь к спору и возможному скандалу, но вопреки ожиданию муж отнесся к этому спокойно.
— Конечно, нечего тебе теперь здесь делать. Езжай. Я позвоню в Москву, может быть, пока с квартирным вопросом разберешься, раз уже все оговорено. А нет — поживи в гостинице, походи по театрам, по музеям...
... Полет оказался очень утомительным. Мало того, что аргентинские авиакомпании еще не успели обзавестись новейшими реактивными лайнерами вроде российских АНТ-100 "Антей" или американских "Боингов" и половину пути пришлось проделать на медлительном четырехмоторном "Констеллейшене", пусть и вполне комфортабельном внутри, так и погода до самого Мехико была отвратительной. Даже на шестикилометровой высоте самолет трясло и бросало так, что Елена то и дело выглядывала в иллюминатор, не отвалились ли еще тонкие крылья, пугающе облитые голубоватыми огнями святого Эльма.
Не зная, долетит ли она живой до твердой земли, Елена регулярно снимала со столика, подвозимого тоже укачавшимися стюардессами, очередной стаканчик виски и банку саморазогревающегося кофе, выпивала и на полчаса проваливалась в полусон-полубред, пронизанный тяжелым гулом моторов.
Над Мехико "Констеллейшен" долго кружил, пока не плюхнулся на залитую дождем бетонную полосу. Пассажиры, выходя, осеняли крестным знамением себя, крестили стюардесс и пилотов, прижимали руки к сердцу.
А Елена в полете моментами думала, не есть ли все это кара небесная за измену мужу, пусть пока и мысленную, и за согласие продать душу свою и чистые воспоминания юности странному дону Херардо, так похожему на Мефистофеля, с его ничем не сообразной платой за будущие услуги.
Зато в Мехико, подождав всего три часа и вволю нагулявшись между прилавками последнего в Америке магазина "Фри шоп", где беспошлинно продавались экзотические товары, которые хорошо пойдут в России в качестве сувениров для друзей, она села, наконец, в самолет отечественной фирмы "Русвоздухфлот", поражавший как своими размерами, так и непостижимым для иностранцев сервисом в стиле допетровской Руси.
И вот она, наконец, ступила на надежную московскую землю, и молчаливый ночной таксист привез ее в тихую гостиницу с полупансионом на Суворовском бульваре.
