ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Москву заносила полярная метель. Случаются иногда такие метеорологические катаклизмы, и вполне среднеевропейский город в одночасье становится похож на Якутск или Магадан.
По пустынным, освещенным мертвым синеватым светом уличных фонарей проспектам с пронзительным визгом летят снежные змеи, на перекрестках сплетающиеся струи поземки образуют нечто вроде бурной морской поверхности на полметра выше уровня асфальта.
Трамваи и автобусы пролетают мимо, заросшие инеем, тускло светясь изнутри, и кажутся чем-то нездешним, не вполне реальным, наверное, потому, что на остановках не задерживаются, стремясь к какой-то собственной тайной цели.
Но даже и в такую погоду прогулки могут доставлять удовольствие, если одежда подходящая. Ветер не пробивает, ногам тепло, а бесцельное буйство стихий возбуждает и радует душу.
Впрочем, насчет радости души — это слишком. Сейчас Ляхову было скорее тревожно после недавно состоявшегося разговора.
Началось все вполне респектабельно — его пригласили провести вечер в приличной офицерской компании. Очевидно, присмотрелись, убедились, что полковник отвечает неким критериям, а может быть, поступили соответствующие рекомендации.
Он ведь прекрасно понимал, что и "дружба" с Чекменевым, и княжеские милости, и настоятельная рекомендация остаться на службе, и академия — все это отнюдь не просто так. Рано или поздно что-то должно было произойти. Вот, выходит, дождался.
Началась, впрочем, эта коллизия несколько раньше.
... Лекцию по новейшей истории, посвященной сентябрьскому мятежу 1918 года и последовавшей за ним Гражданской войне, увлекательно и эмоционально прочитал профессор Бушков, в самых зажигательных моментах свирепо сверкавший стеклами толстых очков, тряся бородкой и ежеминутно поправляя крахмальные манжеты, выпадающие из-под обшлагов испачканного мелом мундира надворного советника.
Ляхов всегда думал, что имеет достаточно отчетливое представление об этом периоде, а тут вдруг оказалось, что он не знает практически ничего. Ни о "движущих силах", ни о реальных взаимоотношениях между лидерами союзных и противостоящих группировок, ни о самом ходе Гражданской войны.
Выходило так, что и "революции" никакой вообще словно бы не было.
Как, впрочем, и страны, в которой все изучаемые безобразия случились. А было так, черт знает что, морок, наваждение или же грандиозная перекрестная провокация.
Вышел он с лекции в состоянии легкого обалдения, в котором, впрочем, пребывал уже не первую неделю.
Моментами ему хотелось обратиться к невропатологу Максиму не в качестве товарища и коллегии, а обычного пациента, чтобы специалист объяснил и успокоил. Или назначил соответствующее лечение.
Довольно часто Ляхову казалось, что он не живет наяву, а пребывает в пространстве сна, пусть необычайно реального и похожего на действительность, но, все равно, сна. Поскольку в каком-то уголке сознания сохранялось понимание, что происходящее с ним наяву происходить не может.
Зато услышанное от профессора еще усилило эти ощущения и пробудило странные воспоминания. Естественно, ложные. Будто он давным-давно все, выдававшееся сегодня Бушковым за умысел и фальсификацию, то ли видел в кино, то ли даже сам участвовал в чем-то подобном, что уж совершенный бред.
После лекции состоялся семинар на ту же тему, но уже в преломлении стратегии и тактики противоборствующих сторон. Для чего слушателям был предоставлен специальный кабинет с имитационным столом, на котором можно было разыгрывать сражения в масштабе от ротного до фронтового, как по подлинным сценариям, имевшим место в действительности, так и в альтернативном жанре.
Семинары у них на курсе вообще проходили довольно живо, но сейчас по не слишком понятной Ляхову причине обсуждение вопроса приобрело особую остроту.
Словно бы речь шла не о событиях давно отгремевших и списанных в запасники истории, а о чем-то крайне актуальном и животрепещущем.
Возможно, здесь имели место личные мотивы или отзвуки каких-то давних споров, столкновение враждующих научных школ, поскольку, в отличие от самого Вадима, остальные его соученики имели настоящее военное образование, да вдобавок в большинстве хорошо знали друг друга и преподавателей, учились в одних и тех же училищах и высших классах, вместе служили в войсках и штабах.
А Ляхову приходилось в основном помалкивать, поскольку не мог он, щеголяя знанием предмета, сыпать номерами и названиями белых и красных полков и дивизий, ссылаться на труды и мемуары участников тех давних событий. Оставалось только мотать на ус да записывать наиболее интересные мысли и факты, а также вникать в тонкости позиций своих коллег.
Представители ортодоксального направления, которых было большинство, утверждали, что красный мятеж был обречен с самого начала, и лишь несогласованность действий и отсутствие единого авторитетного вождя помешали покончить с ним в первый же месяц.
Группка же из четырех человек, одним из которые был обучавшийся в одном с Ляховым отделении подполковник фон Ферзен, яростно и тоже аргументированно, на взгляд Вадима, доказывала, что все наоборот.
Что победить непременно должны были именно большевики, и лишь слепой случай, воплотившийся в до сих пор не объясненном (и теперь уже, скорее всего, необъяснимом) отказе Ленина перевести резиденцию правительства из Петрограда в Москву, привел красных к поражению.
И тут же ловко орудуя манипуляторами, барон изобразил на стратегической карте Европейской России, как именно должна была развиваться осенне-зимняя кампания 1918/19 года.
— Вот, вот и вот! Обосновавшись в центре страны, красные получали в свои руки колоссальные военные запасы Московского и Западного округов, почти всю военную промышленность. Действуя по внутренним коммуникациям, они легко наносили поражение Ростовско-Екатеринодарской группировке Корнилова и Каледина, загоняли ее в калмыцкие степи и весной девятнадцатого года соединялись с просоветски настроенными войсками Кавказской армии. И все!
На карте стремительно перемещались разноцветные значки и стрелки, обозначающие соединения и объединения воюющих сторон. Вкупе с цифрами и формулами, показывающими соотношение сил и средств, военно-стратегические и экономические потенциалы, а также учитывающими фактор времени и боевого напряжения обеих армий, они убедительно подтверждали слова подполковника.
— Но как же так, необъясненном? — решил поучаствовать в дискуссии и Ляхов. — Не говоря о том, что сегодня было доложено на лекции, даже в мемуарах Троцкого сказано, по какой именно причине было принято решение удерживать именно Петроград.
— Задним числом сказать все можно, — отмахнулся от Вадима капитан из параллельной группы. — Нужно же им было оправдаться. А на самом деле? Я думаю, что они просто струсили оторваться от моря, Кронштадта, Гельсингфорса и поддерживавшего их флота. Желание иметь возможность отсидеться за крепостными стенами фортов или сбежать на Запад в случае неудачи оказалось сильнее здравого стратегического расчета.
— А это чем не объективный фактор? Если руководители переворота струсили в самый ответственный момент, о чем еще можно говорить?
Дискуссия продолжалась все три академических часа, касаясь теперь уже частностей. Ляхов услышал еще много для себя интересного. Гораздо более того, что спорщики произносили вслух. Главное же, на что обратил он внимание, — как-то уж слишком сильно походила воспроизведенная бароном на планшете стратегическая обстановка на нынешнюю.
Если сравнить исходные границы тогдашней РСФСР в трактовке Ферзена с территорией, подконтрольной Местоблюстителю.
Стрелки двигались быстро, и номера частей и соединений возникали буквально на мгновения, однако же...
Интересно, сохранилась ли в памяти машины эта фронтовая операция? Хотелось бы просмотреть еще раз, не торопясь.
Уже на улице Ляхов догнал Ферзена, который почему-то шел один, хотя обычно его сопровождали двое-трое приятелей.
— Простите, Федор Федорович, вы в общежитие направляетесь? Не позволите составить вам компанию?
— О чем речь, Вадим Петрович, только так и не иначе, — барон был человек остроумный, неизменно со всеми любезный, а своим круглым, подвижным лицом никак не походил на потомка остзейских баронов, суровых рыцарей Ливонского ордена. — Заодно и собеседование продолжим. Вы сегодня что-то отмалчивались, на вас непохоже. Имеете собственное мнение, которым не сочли нужным делиться?
— Скорее наоборот. Предпочел слушать других, поскольку ощущаю себя в данном вопросе почти профаном.
— Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, а потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий. Так?
— Примерно. Но вы меня извините, конечно, из некоторых ваших высказываний я сделал вывод, может быть, излишне опрометчивый...
— Ну-ка, ну-ка...
— Я давно к вам присматриваюсь, как и вы ко мне как кажется. Так вот сопоставив прежние разговоры в курилке, и на занятиях, я думаю... вернее, мне показалось, что тот исторический прецедент, который мы обсуждали, интересует вас не просто так.
— Разумеется. Если вы еще этого не поняли, у нас академии ничего не изучается "просто так", лишь с целью расширить вашу эрудицию...
— А как материал для принятия будущих решений?
— Нет, ну вы будто мои мысли читаете. Именно это я и хотел сказать. Вы, кстати, не задумывались о том, что нереализованная, но вполне закономерная политическая тенденция вполне может воплотиться на новом витке истории, и теперь уже с иным результатом?
Мысль Вадиму показалась здравой. Он и сам неоднократно задумывался, а что могло бы случиться, если бы большевики все же выиграли Гражданскую войну? Когда-то он пролистывал сохранившиеся в библиотеке отца изданные еще до переворота книги и брошюры коммунистических вождей, к примеру, "Государство и революция" В.Ленина.
Там была нарисована вполне привлекательная картина будущего устройства. То, что в ходе Гражданской войны красные повели себя несколько иначе, чем декларировали, еще ничего не значит. Эксцессы имели место с обеих сторон, а в силу того, что красный переворот опирался на не слишком образованные и взбудораженные четырьмя годами Мировой войны массы, то почти естественно, что зверств и безобразий с их стороны было значительно больше, чем со стороны дисциплинированных и культурных защитников старого порядка.
Великая Французская революция тоже не в белых перчатках делалась.
А вот если бы они победили и начали реализовывать свои теоретические установки, итог мог бы оказаться интересным...
Все ж таки новый путь развития человечества.
Примерно так он и сказал фон Ферзену, на что тот с живостью и ответил:
— По поводу того, что у них могло бы получиться в процессе построения коммунизма, судить не берусь, а вот то, что нечто подобное может повториться, — почти уверен. Слишком нынешняя обстановка в мире этому способствует.
— И вы... в инициативном, так сказать, порядке занимаетесь выработкой стратегии на случай повторения аналогичных событий в ближайшее время? Или даже готовитесь к принятию мер по их превентивному недопущению? Нет?
— И не то чтобы да, и не то чтобы нет. Истина, как всегда, лежит где-то посередине. Мы считаем, что рано, или поздно развитие событий в стране, и не только в стране, а... — он сделал руками округлый жест, изобразив не то глобус, не то просто достаточно обширный регион, — может стать неуправляемым. Почему — сами разберитесь. Материалов в нашей библиотеке достаточно.
А раз такой вариант весьма вероятен, нельзя же сидеть, сложа руки. Надо действовать. И незамедлительно.
— Разумно. Но — еще вопрос. Надеюсь, все не ограничивается только вашими историческими упражнениями на кафедре?
Кстати, мне показалось, или на самом деле вместо конного корпуса Думенко вы в какой-то момент показали на схеме две мотомеханизированные дивизии, наносящие фланговый удар от Царицына на Екатеринослав? Потом, правда, поправились. Я на высших стратегических курсах не обучался, обстановку так быстро, как вы, не схватываю. Однако...
— Вы наблюдательны, что, впрочем, неудивительно. А я ошибся, конечно. Чисто механически. Это существенно?
— Смотря как судить. Оговорки, по Фрейду, имеют большое значение. Так все же. К чему вдруг эта самодеятельность? Существуют ведь соответствующие службы, разные там парламентские комиссии, Генштаб наконец, госбезопасность. Им по статусу положено отслеживать тенденции и предупреждать.
— Идеалист, — несколько врастяжку произнес барон. — Полезное качество, но не всегда. А историю все же плохо знаете. Раз не помните, что в случае приближения судьбоносных катаклизмов все названные структуры отчего-то оказываются удивительно беспомощными. И, как правило, разрушаются и гибнут в числе первых.
В Российской империи уж на что серьезные конторы были — Отдельный корпус жандармов, охранные отделения, Генштаб с его контрразведкой, Дума, к слову сказать. И что? Ничего не предусмотрели и ничего не предотвратили. И пришлось верным присяге генералам все создавать с нуля.
Аналогично — в кайзеровской Германии и во Франции Людовика номер шестнадцать. Зато из той же истории известно, что некий Ульянов-Ленин начинал свое дело с двумя десятками сподвижников и у него почти все получилось.
В определенном смысле стоять у самых истоков движения весьма полезно для будущей карьеры. Но я вас понимаю, вы человек другого склада. Поэтому скажу — единомышленников у нас много. В самых широких кругах общества. — Подполковник вдруг сделал испуганное лицо. — Только ради Бога, не воображайте, что мы действительно тайный "Союз борьбы за освобождение рабочего класса" или пресловутое "Южное общество". Мы не готовим дворцовый переворот, и вам не придется с автоматом выходить на Сенатскую или какую-нибудь еще площадь.
Речь вовсе о другом. Мы не хотим, чтобы вам, мне, кому-то еще пришлось вновь повторить Ледяной поход генерала Корнилова. А если, упаси, конечно, Бог, этот бордель вдруг рухнет в одночасье, очень важно с первой же секунды знать свою цель, здраво оценивать соотношение сил и средств, ближайшую и последующую задачи.
— Перехватить руль...
— Вот именно. Перехватить руль и не упустить момента, когда достаточно устранить или изолировать сто, пусть тысячу человек, но не допустить в стране хаоса и очередной войны всех против всех... Кстати, прошу заметить, мы отнюдь не думаем, что катастрофа произойдет завтра. Пока это, скорее, вероятность, но имеющая солидные шансы реализоваться. Хочется верить, что и мы с вами, и другие наши коллегии успеют закончить академию, получить достойные посты, к которым нас и готовят. Вот тогда мы будем располагать реальными возможностями...
— Навести порядок железной рукой, чтобы обеспечить России еще сотню мирных лет? Достойная цель.
Только... Это ведь зверски скучно — год, десять, двадцать лет готовиться к чему-то, что может произойти, да все никак не происходит. А жизнь кончается.
Барон панибратски хлопнул Ляхова по погону.
— Вы мне все больше нравитесь, полковник. Давайте-ка заглянем в этот вот извозчичий трактир да хлопнем по рюмке водки. Мороз, однако.
Трактир, разумеется, был никакой не извозчичий, а вполне приличный, для "чистой публики". Это просто барон так шутил.
Гардеробщик принял у них шинели, а половой проводил на второй этаж. Двухместный столик стоял рядом с окном, через которое были видны золотые купола храма Христа Спасителя. Сквозь беспорядочное мельтешение крупных снежинок где-то далеко просвечивала сумрачная, малиновая вечерняя заря. А в зале тепло, тихо, уютно и очень малолюдно.
— Кормят здесь исключительно по-русски, чем заведение выгодно отличается от всяких прочих. Я здесь частенько обедаю-ужинаю, — сообщил барон, удобно размещаясь в гнутом деревянном кресле и разминая папиросу, которая после долгого воздержания (на улицах офицерам курить не разрешалось ни под каким видом) обещала быть особенно приятной. — И вы привыкайте. Не с нашим положением столоваться из казенного котла. Гвардейцы все-таки. В полевых условиях, это я понимаю, а в Москве уважающие себя люди непременно трапезуют в ресторанах. Дома только гостей принимают, и то по особым случаям.
На самом деле Ферзена здесь знали, старший половой (метрдотель по-европейски), подбежавший принять заказ, обратился к нему по имени-отчеству.
— Ну что ж, как у нас водится, первую — в память государя императора Николая Александровича, который еще в 1896 году высочайше повелел господам офицерам употреблять спиртное не иначе как к обеду и ужину, — Федор Федорович поднял зеленоватую рюмку на уровень глаз и опрокинул "Смирновскую" в рот не чокаясь.
Не спеша и не отвлекаясь, закусили.
— Итак, барон. На чем я остановился?
— Что зверски скучно вам будет ждать...
— Именно. Только я не себя имел в виду. Я в общем смысле. Знаете, даже актерам в какой-то момент надоедает все репетировать и репетировать, хочется, наконец, выйти на сцену...
— И сорвать свою долю аплодисментов, — закончил фразу барон.
— Совершенно верно. Соответственно, если люди чересчур долго готовятся действовать в кризисной ситуации, не захочется ли им...
— Подтолкнуть события? Не исключаю. — Федор Федорович прожевал ломтик кулебяки и вытер губы салфеткой. — Давайте еще по одной. В ожидании горячего. Солянка здесь чудо как хороша. А по поводу ваших подозрений что я могу сказать? История и наука политология учат, что при любых общественных преобразованиях необходимо:
первое. Четко поставленная цель (модернизация страны или общественного устройства для того-то и того-то либо, наоборот, контрреволюция и восстановление прежних порядков). Декларировать цель в определенных обстоятельствах не обязательно.
Второе. Источники, средства и инструменты ее достижения (источники внутренние или внешние, средства — административно-государственные — в т.ч. принудительные) или общественно-психологические, инструменты — госаппарат, партии, армия, спецслужбы или иные).
Третье. Общественные силы, на которые можно опереться (сословия, классы, те или иные слои общества либо лица определенной идейно-психологической ориентации).
Четвертое. Идеология преобразований (форсированное создание постиндустриального общества, социальная справедливость, занятие лидирующих позиций в мире или на континенте, мобилизующие лозунги, в т. ч. и "непрямого действия" — от двух бортов в середину)...
— Четко излагаете, Федор Федорович. Как я понимаю, цель вами определена, источники подразумеваются внутренние, средства... О средствах пока не в курсе. Инструмент — гвардия?
— Торопитесь, полковник, торопитесь. Я совсем противоположное хотел сказать. Что нашей целью на данном этапе как раз и является постоянное наблюдение за обстановкой, чтобы не прозевать, когда у неприятеля все это появится...
— Тогда кто же возможный неприятель?
— А кто угодно. — Ферзен нарисовал ложкой в воздухе почти замкнутый круг. — Хоть правые, хоть левые, хоть "пятая колонна" какого-нибудь внешнего врага, хоть собственное правительство, нам без разницы. Любая сила или силы, пожелавшие организовать в стране хаос или направить ее развитие в нежелательном направлении...
— А что считать нежелательным?
— Все, что будет препятствовать возможности устойчивого экономического прогресса, эффективных, но постепенных реформ и, соответственно, процветанию России.
Ляхов на это ничего не сказал, но улыбнулся весьма двусмысленно.
— Кроме того, вы как-то упускаете из виду, Вадим Петрович, что разговор у нас — чисто умозрительный. Вообразилось вам, что попали вы в окружение настоящих заговорщиков, и никак от этой гипотезы отказаться не хотите, а это ведь просто учебная вводная. "Что делать, если... "
— Хорошо, оставим это пока, барон. Вон, кстати, и половой наш на горизонте обозначился. Расскажите мне лучше о вашем кружке. Если это всего лишь научное общество, изучающее тенденции общественного развития с точки зрения нашей с вами будущей профессии, я в него вступлю с полным удовольствием, но хотелось бы все же знать поподробнее. Если оно у вас, конечно, не построено по системе "пятерок", например.
— Побойтесь Бога, Вадим Петрович! Какие там "пятерки"? Это вы где-то там, — барон сделал неопределенный жест рукой, — подобных мыслей набрались. А у нас в стране самые, что ни на есть, экстремистские партии невозбранно функционируют и депутатов в Госдуму проводят, и никого это не волнует. (Хотя лично я это отнюдь не приветствую).
Мы же — интеллектуальная элита нации, я бы сказал, нам конспирировать незачем. Все, о чем мы на своих "средах" и "пятницах" рассуждаем, в любой газете и журнале хоть завтра напечатать можно... — Барон сделал простодушно-хитроватое лицо и закончил: — Только — зачем?
— И вправду — зачем? Это вы тонко подметили. Одним словом — я с вами, — сообщил Ляхов, погружая ложку в желтоватую, с пятнами жира и плавающими ломтиками лимона поверхность солянки.
— Кстати, — сказал наконец барон, отодвигая пустую тарелку и утирая со лба обильный пот, — пора бы вам и с другими коллегами познакомиться. А то вы только свою группу знаете да зачем-то со всякой творческой интеллигенцией якшаетесь. А в их компаниях трудно что-нибудь умное услышать. Да вы и сами в этом имели возможность убедиться...
"Знает, все знает, — подумал Ляхов. — "Историк". Или Салтыков доложил, или у них вообще все под контролем..."
— Так что, милости просим к нам. Вот, кстати, послезавтра состоится очередная гусарская вечеринка.
Компания, действительно, была представительная. И "академики", в том числе и старших курсов, и просто гвардейцы высоких чинов. Сбор состоялся в огромной старинной квартире на Волхонке, занимающей чуть ли не целый этаж, где легко поместилось человек двадцать гостей и хватало места для буфета с холодными закусками, ломберных столов, бильярда, уютных уголков для приватных бесед.
Держались все раскованно и одновременно аристократически сдержанно, совершенно как в английском клубе. Главное, среди этих людей Вадим мгновенно освоился, почувствовал, что здесь можно говорить то, что думаешь, и не бояться, что тебя не так поймут. Не то, что в "актерском" доме.
Здесь никому ничего не надо было растолковывать, темы подхватывались на лету, испытывались на прочность и вкус и так же легко и быстро сменялись новыми.
Ляхов заметил, что здесь куда выше ценилась остроумность и парадоксальность постановки вопроса, нежели основательность и глубина.
Да и то, не на теоретическом ведь семинаре разговор идет, а в компании добрых друзей, собравшихся для приятного времяпрепровождения в кругу подобных себе военных эстетов.
Когда в разговоре вдруг мелькнуло это слово, Вадим совершенно к месту сообщил, что еще в давние гимназические времена они с товарищем разработали классификацию человеческих типов, где имелись виды и подвиды "быдло", "хам" просто, а также "хам, возомнивший о себе" и "хам грядущий", верхние же строки табели занимали "интель", "эстет" и "эстетствующий эстет".
— А что, весьма недурно, господа...
— Я бы даже сказал — зверски тонко...
— Отчего бы не принять на вооружение? Кратко и исчерпывающе...
— А любопытно бы узнать, к какой категории вы тогда относили себя, полковник?
— Скрывать нечего, дело прошлое, — со смехом ответил Ляхов, — мы были ребята, цену себе знающие, но самокритичные. Наша видовая принадлежность была — "эстет-хам".
— Что же, для восемнадцати лет вполне достойный статус...
Вадим подумал, как отвечать, если кто-нибудь спросит, как он оценивает себя в нынешний момент, но здесь собравшиеся люди в этикете понимали побольше его поэтому тему сочли исчерпанной. Обратились к якобы уже готовому проекту отмены обязательного строевого ценза для "академиков" и повышения окладов денежного содержания чуть ли не вдвое сразу...
Но вот закончился вечер неожиданно.
Хозяин дома, авиационный генерал-майор, хотя и не достигший сорокалетнего рубежа, но явно засидевшийся в звании, пригласил Вадима в свой кабинет.
О таком кабинете Ляхов мечтал с детства. Наверное, ничего в нем не менялось последнюю сотню лет, а то и больше. Только книги на трех языках, по преимуществу, военного содержания, постоянно пополнялись в высоких дубовых шкафах, и было их здесь тысяч пять, не меньше.
В креслах уже сидели два полковника и два подполковника, одного из них Вадим встречал и раньше, остальных видел впервые. Но Ферзена среди них не было.
Свежезаваренный кофе и коньяк на столе, молодая горничная в белом передничке, подавшая его и тут же исчезнувшая, мягкий свет настольной лампы, сигары в кожаной шкатулке...
Это могло бы выглядеть дешевым снобизмом, если бы не факт, что эту квартиру приобрел в только что выстроенном доходном доме еще прадед генерала Агеева, тоже генерал, но от кавалерии.
Как сказали Ляхову знающие люди, в каждом поколении Агеевых со времен императора Николая Павловича обязательно был хоть один генерал, а иногда два и три.
Разумеется, все это свой отпечаток накладывает: манера говорить, двигаться, держать рюмку или сигару, мимика даже неуловимо отличал и Алексея Михайловича от всех прочих, при том, что одновременно он выглядел человеком современным, радушным и простецким. Но — лишь на поверхности образа.
— Вам понравилось у нас, полковник? — любезно осведомился Агеев. Это тоже было тоном компании — обращение только по чину.
— Благодарю, вполне. Если быть честным, в Москве у меня пока очень мало знакомых. Это, пожалуй, один из первых по-настоящему приятных вечеров.
Ему показалось, что при этих словах не только генерал, но и прочие синхронно, но едва заметно улыбнулись. Да, информация у них поставлена.
— Тем лучше. Надеюсь, не последний. Но, если позволите, к делу. Мы давно обратили на вас внимание, и то, что до настоящего момента это внимание было, так сказать, выжидательным, объясняется только серьезностью дела, о котором пойдет речь.
Вадим, внутренне подобравшись, ждал, какие еще сюрпризы готовит ему судьба, почти тридцать лет никак себя не проявлявшая, а теперь вдруг решившая наверстать упущенное.
Сигары он не любил, вернее, не имел к ним привычки, но сейчас курил с видом знатока, долго лишенного любимого занятия.
— Чтобы не интриговать вас слишком, перейдем к сути вопроса. Кое-что о вас мы знаем, не слишком много, естественно, учитывая вашу профессию, но, думаю, достаточно, чтобы наш разговор стал возможен.
— Простите, что вы подразумеваете под местоимением "мы"? Всех присутствующих на этом вечере, лиц, находящихся сейчас в кабинете, или ВВС Московского округа? — решил слегка подерзить Ляхов. А что ему терять?
— Уместный вопрос. Мы — это узкий круг друзей, объединенных общими интересами. От преферанса и ружейной охоты до недостаточно проработанных тем российской военной истории. Да ведь Федор Федорович вам уже говорил...
Из дальнейшего разговора Ляхов уяснил, что господа офицеры и генералы хотели бы и его видеть членом своего общества. Исключительно в рассуждении расширения круга военной интеллигенции.
Вадим к этому готовился и не нашел причин отказаться.
Везде и всегда создавались клубы по интересам, а уж что зачастую потом они начинали исполнять и другие, не вытекающие из первоначального замысла функции, так иначе и быть не может. Вроде известного общества "энциклопедистов" накануне Великой французской революции.
И ему, оказавшись в этом новом для него круге, прежде всего, следует там закрепиться, отнюдь не изображая белую ворону.
Человек, ставший в тридцать лет полковником, независимо от предыдущих убеждений начинает задумываться, что пусть это и хорошо, но стать генералом в тридцать три-тридцать четыре куда как интереснее.
— То есть, насколько я понимаю, господин генерал, вы хотите предложить мне стать членом вашего почтенного клуба? Как он, кстати, называется?
Агеев усмехнулся, довольный ходом беседы.
— Кружок ревнителей военной истории. А для своих, неофициально — Клуб "Пересвет", если угодно. Только говорить об этом на стороне не следует. Не оттого, что мы намереваемся заниматься чем-то предосудительным, а так...
Вы же догадываетесь, что люди, немногим уступающие нам, но в клуб не приглашенные, должны испытывать вполне понятные чувства...
Уж это Ляхову было понятно. Даже в школьные еще времена чувство жгучей обиды испытывал одноклассник, вдруг не приглашенный на общую праздничную вечеринку. Независимо от причины, подчас вполне невинной. Однако от того, чтобы сострить, он все равно не удержался.
— Хм! "Пересвет"? Хорошо думали? А отчего не "Клуб самоубийц", в стиле Стивенсона?
Ляхову показалось, что смысла вопроса генерал так и не понял. Зато один из полковников в кресле коротко хохотнул.
— А ведь он прав по-своему, наш кандидат. Можно ведь и так истолковать. Мы исходили из героизма и жертвенности нашего святого покровителя, а полковник парадоксально выдернул на первый план его почти заведомую гибель в единоборстве с поганым Челубеем. А что, тем лучше. Нам очень не повредит коллега с таким вот стилем мышления.
Повисла для всех неловкая пауза. Ляхов чувствовал, что допустил бестактность, все прочие, кроме сообразительного полковника, тоже как-то смутились.
— Ну, хорошо, — постарался Вадим выйти из положения. — Я, может, правда, не так все понял. Оно ж — кто на что учился... А условия приема в ваш клуб какие?
— Да боже мой, никаких особенных условий. Раз уж мы с вами об этом заговорили...
Однако Вадим понимал, что все далеко не так просто. Если его сюда пригласили, и при их с Агеевым беседой присутствуют четверо почти безмолвных наблюдателя, значит, это сейчас нечто вроде мандатной комиссии. Смотрят, оценивают, взвешивают.
"Да ради Бога, господа, — думал он, приняв предельно независимый вид. — Решайте, как вам угодно, я в вашу компанию не напрашивался".
— Просто вот у нас через неделю будет очередное собрание, мы собираемся заслушать и обсудить доклад одного из наших коллег, так не соизволили бы вы взять на себя роль одного из оппонентов? Слово нового коллеги может прозвучать интересно.
— А что за тема?
— Несложная. "Закат России".
— Ну ни хрена себе, — не сдержался Ляхов. — Я вам что, профессор новейшей истории? Тем более, вообще не совсем представляю, отчего вдруг...
— Ну и отлично. Из этого и попробуйте исходить. Отчего вдруг возникла такая тема и что вы на это сможете возразить, С тезисами доклада и использованной докладчиком литературой вам поможет ознакомиться барон Ферзен.
— Хорошо, я попробую, — изобразив раздумье, ответил Вадим. — А отчего это вы, господин генерал, не представили меня этим господам и наоборот соответственно?
— А это у нас такой обычай, господин полковник. Пока процедура баллотировки не состоялась, соискателям не положено знать тех, от кого зависит решение.
"Какой же я, к чертовой матери, соискатель, если ни сном ни духом не собирался к вам напрашиваться", — чуть не воскликнул Ляхов, но благоразумно промолчал.
Так, значит. Разберемся.
Интересно все, крайне интересно.
И хорошо укладываются во все предыдущие его предположения насчет причин, приведших его в сферу интересов Великого князя и этих бравых гвардейцев.
А содокладом заняться в любом случае стоит. Содержание его пока неясно, а заглавие уже родилось. Нормальное заглавие — "Заметки постороннего". Заодно и собственный кругозор расширится.
И тут же ему в голову пришла еще одна мысль. Как, если что, использовать ситуацию и в собственных целях.
Обо всем этом и о своих дальнейших действиях, которые должны быть совершенно безошибочными, Ляхов и раздумывал, кружа по улицам и переулкам внутри Бульварного кольца.
И ничего не было удивительного, что форсированное воображение, перебрав массу вариантов поведения в предложенных обстоятельствах, выдало ему решение, настолько же нестандартное, как и все случившееся за последнее время.
