ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Было уже поздно. Почти одиннадцать. Тарханов, еще не собираясь спать, остановился у киоска напротив гостиницы, чтобы купить сигарет. А потом он собирался подняться к Эоловой арфе и посидеть там, глядя на огни ночного города. Как любил это делать в незапамятные времена. Хотя такие близкие...
Он мог бы озаботиться приобретением курева раньше или позже, торгующих ночью ларьков и магазинов по его пути было достаточно.
Или вообще у него оказалась бы в кармане полная пачка сигарет. Но тогда не случилось бы того, что случилось.
Случайность, писал Энгельс, — это непознанная необходимость.
Он раскупорил пачку, щелкнул зажигалкой.
— Сергей, — услышал он за спиной женский голос. Здесь его никто не мог так назвать. Он не обернулся.
— Сергей! — повторился оклик. На улице больше не было никого, кроме него, поэтому теперь поворот головы выглядел совершенно естественным. Просто стало интересно, кто это там зовет и кого?
Шагах в пяти позади него стояла молодая женщина в узком брючном костюме. Свет желтых плафонов, проходящий сквозь густую зелень деревьев, не позволял угадать его цвет.
— Ты что, не узнаешь меня?
О боги! Он, конечно, узнал ее сразу. Хотя и не видел уже восемь лет.
Значит, сумасшедший, бессмысленный по определению эксперимент все же удался. Такой же безнадежный по замыслу, как задача найти на протяжении двух кварталов оброненную в прошлом веке на тротуар царскую золотую десятку.
— Извините. Не имею чести быть знакомым... — радушно улыбаясь, ответил Тарханов. Ну, обозналась девушка в полумраке, ну, с кем не бывает.
А сам внимательно вглядывался в ее лицо и фигуру. Да, она. И очень мало изменилась. Как, наверное, и он, если она его окликнула.
Ответ Тарханова подействовал на нее обескураживающе.
— Но как же?.. — растерянно спросила женщина, останавливая направленное к нему движение.
Действительно, положение у нее сложилось неприятное. Любой человек чувствует себя неудобно, обознавшись. Даже если просто поздороваешься на ходу не с тем человеком. А уж если заговоришь...
Сергей видел, как пристально она всматривается в его лицо, наклоняя голову то вправо, то влево, чтобы свет падал удобнее.
— Вы, правда, не Сергей? Не Тарханов? — нерешительно, но и с надеждой спросила она.
— Увы, нет, к моему глубокому сожалению. Я вам напомнил вашего знакомого?
— Да... Нет, ну не может же быть! Такое сходство. И голос. Сергей, перестань. — Она сказала это и посмотрела на Тарханова умоляюще.
Чувствуя себя мерзавцем, он сочувственно улыбнулся.
— Милая дама, вы действительно ошиблись. Убедитесь, пожалуйста, — он вытащил из внутреннего кармана служебное удостоверение и протянул ей.
Она взяла, посмотрела на фотографию, не меньше чем дважды прочла имя и фамилию.
Протянула подрагивающей рукой.
— Простите, пожалуйста. Такое сходство. Я никогда не верила в рассказы о двойниках. Еще раз простите...
Повернулась и пошла в сторону трамвайной остановки.
Сергею стало невероятно жаль Татьяну.
Можно, по обычной логике, пожать плечами, отвернуться и пойти по своим делам. Как там в Библии? Пусть каждый сам хоронит своих мертвецов?
А можно...
— Подождите!
Она остановилась.
— Раз уж я невольно ввел вас в заблуждение, не позволите ли вы... Вот, прямо напротив нас я вижу интересное заведение. Вон там, на крыше. Поверьте, в этом предложении нет ничего неприличного. Посидим, выпьем кофе. Интересно ведь, никогда еще не выступал в роли двойника. Расскажете мне о нем. А потом я закажу вам такси. И только. Я ведь все-таки русский офицер.
Она подумала немного. Сочла, очевидно, что действительно, отчего бы и нет. И на самом деле ведь была заинтригована. Спешить же ей явно было некуда. А в центре спокойного города, где и не слышали о всяких там сексуальных маньяках, чего бояться?
— Ну, пожалуй. Если вы так любезны...
"Как все происходит утонченно-вежливо, — подумал Тарханов. — А почему и нет? Мы же с ней не знакомы, и каждый смотрит на другого в соответствии с собственными представлениями".
Напротив гостиницы, на углу проспекта и Серноводской улицы, там, где по крутой дуге уходили вниз трамвайные пути, помещался богатый гастрономический магазин. А чуть левее, на плоской крыше соседнего трехэтажного здания, — летнее кафе "Кругозор".
Днем оттуда действительно было видно далеко. Налево — гора Бештау, покрывающий ее подножие густой буковый лес. Направо — Машук и Горячая гора. Эолова арфа, Лермонтовская галерея.
Но это днем. Ночью — только цепочка огней внизу, черная нависающая тень Машука, звезды над головой.
Под полотняным тентом — девять столиков, стойка буфета, негромкая музыка из высоких звуковых колонок по углам площадки. Заняты только два столика. По причине позднего времени.
Тарханов заказал кофе, мороженое, апельсины и бутылку "Бенедиктина". В расчете, что Татьяна не откажется пригубить рюмку, хотя бы и символически. Раньше она ликеры любила.
При достаточно ярком свете женщина всмотрелась в него попристальнее.
— Что, я по-прежнему похож на вашего знакомого? А как вас, кстати, зовут? Мы ведь не познакомились еще. Помните, как те англичане на острове?
Выглядела она неплохо. Прошлый раз ему было двадцать три года, ей чуть больше двадцати. Второй курс заканчивала. Значит, сейчас двадцать восемь. И не замужем? Иначе чего же она ходит по городу в предполуночный час?
— Меня Татьяна зовут. Татьяна Юрьевна. А вас? Я, к стыду моему, прочла, но не запомнила. Волновалась очень...
— Арсений. Этого достаточно.
— Хорошо. Но похожи вы в самом деле изумительно. Я было подумала, что это уличное освещение такие фокусы вытворяет. Нет. Похожи. Одно лицо, фигура, даже голос.
Она еще посмотрела, знакомо наклонив голову и прищурив глаза.
— Нет, вы знаете, теперь я уже начинаю видеть различия, но вначале... Говорите вы, к примеру, совсем иначе.
Вот, она уже видит различия. А почему бы и нет? Даже в собственной ипостаси он уже совсем не тот, что был в училище, а уж под новым именем и в другой роли...
Хозяин этого кафе не имел, видимо, средств, чтобы держать собственный оркестр, и ограничивался трансляцией местной радиостанции "Пять вершин".
И тамошние операторы поставили вдруг ту же самую мелодию, что звучала, правда в другом месте, когда они прощались навсегда, понимая это, но дружно не подавая вида,
Это надо же такое придумать.
"Здравствуй и прощай... "
"Я не знаю, что это, — думала Татьяна, слушая необыкновенным образом пришедшую из прошлого мелодию, тревожащие и грустные слова. — Все так перепуталось. Я не могу избавиться от ощущения, что это все-таки Сергей.
Одно дело — читать обо всем этом, другое — самой столкнуться с человеком, так невероятно похожим на давнего приятеля.
Нет, разумеется, это совсем не он. Арсений даже несколько старше, чем был бы сейчас Сергей, и он полковник, а Тарханов никак бы не успел стать полковником. Но оба — офицеры, что тоже удивительно.
У этого человека своя жизнь, своя биография, но рядом с ним мне беспокойно и тревожно, как, наверное, было бы, если бы встретила человека, про которого точно известно, что он умер, и ты видела, как его хоронили, и вдруг он оказался живым, пьет ликер, разговаривает и смеется.
Сравнение, конечно, не точное, но что-то близкое в ситуации есть. И все равно тут присутствует нечто интересное, и пикантное, и жутковатое тоже.
Вообще-то мне повезло, наверное, я наяву вижу настоящего двойника — не близнеца. Тогда, наверное, и у меня есть двойники.
Трудно представить, что где-то на свете кто-то сейчас обнимает и целует женщину с моим лицом и фигурой, глазами и голосом. Это неприятно и одновременно волнует, как если бы знать, что где-то ходит по рукам видеокассета, на которой скрытой камерой запечатлена я в постели с кем-то...
Надо же, куда меня завели мои мысли... "
Тарханов не знал, о чем думает Татьяна, он просто видел, что она нервничает, но пытается держаться свободно.
Надо ее разговорить, пусть она выпьет пару рюмочек, расслабится, успокоится.
Что-то у нее в жизни не сложилось, черт его знает. Может, и по его вине. Пусть и расстались они спокойно, без слез и долгих разговоров.
Он, закончив училище, жениться не имел в виду, она тоже эту тему не затрагивала.
"Спасибо за все, что было, и прощай..." Скорее всего, она, девушка из ПГИИЯ (Пятигорский государственный институт иностранных языков.), тоже не видела себя женой подпоручика из слишком уж беспокойных войск.
Они там все ставили себя высоко, двадцатилетние красавицы из элитного института в провинциальном городе. И мыслили себе судьбы возвышенные, слишком их баловали вниманием богатые курортники и иностранные туристы, тоже не из простых буржуа, раз приезжали за впечатлениями именно на Кавказ. Как минимум, Лермонтова и Толстого читали.
Кому-то из них действительно везло, но большинству — нет.
Татьяне, похоже, повезло не слишком.
Она это тут же и подтвердила, слово за слово рассказала о своей вполне обычной судьбе. Лет до двадцати пяти все надеялась встретить принца на алых парусах, а потом вдруг догадалась, что поезд как бы и ушел. И вот уже четвертый год работала гидом-переводчиком в туристическом агентстве, ни на что особенно не рассчитывая.
Хотя, нет. В любой ведь момент может встретиться человек...
Сказала это и смолкла. Сообразила, что ее слова могут быть восприняты Арсением неправильно.
Он сделал вид, что ничего не заметил, и пригласил Татьяну танцевать.
Что интересно, он вдруг начал ощущать себя действительно всего лишь двойником неведомого ему Сергея Тарханова. Впрочем, в какой-то мере так оно и было. Он вспомнил себя в те годы и усмехнулся.
Время подходило к часу ночи, но расставаться не хотелось. Татьяна больше всего боялась сейчас, что Неверов допьет последнюю рюмку, встанет и проводит ее до такси. Она уже начала думать, нет ли способа деликатно намекнуть на желательность следующей встречи. Ну, хотя бы предложить ему принять участие в экскурсии по лермонтовским местам, которую она будет проводить для группы туристов из Франции.
Сергей ей помог.
— Татьяна Юрьевна, — тихо и как бы нерешительно сказал он. — Не поймите меня превратно, но... я бы хотел увидеть вас еще раз. Не могу согласиться, что, случайно встретившись, мы уже не случайно расстанемся навсегда и я вас больше не увижу. А мне этого очень бы не хотелось... — Он замолчал и начал прикуривать, отвернув лицо в сторону.
И он ведь не играл сейчас. Ему и в самом деле жаль было расставаться с ней.
Связь с Владой перспектив не имела, Сергей давно это понял. Не потому, что у нее было соответствующее прошлое. Как раз это его не волновало. Дело в том, что ее профессия была не вынужденной обстоятельствами, а выражала ее внутреннюю сущность. Такие женщины, как Влада, просто не созданы для нормальной семейной жизни. Слишком в ней мало для них остроты. Вот если бы они оба служили в отряде "Печенег", тогда другое дело.
А вот Татьяна похожа на женщину, которая сможет создать прочный тыл и уютный дом возвращающемуся с войны солдату. Спокойна, умна, красива и знает цену одиночеству.
"Эк ты далеко замахнулся, братец, — подумал Тарханов. — Не слишком ли легко попался на крючок тоскующей дамочки?"
И ответил себе, что нет. Во-первых, пока не попался, во-вторых, нынешняя встреча отнюдь не разрушила того впечатления, что у него сложилось еще весной и летом девяносто седьмого года. А в-третьих, как говорил один восточный мудрец: "Верь незнакомому, ему нет корысти обманывать".
Их теперешний разговор слишком похож на разговор случайных попутчиков в купе поезда дальнего следования.
Татьяна не ответила сразу. Попросила у Тарханова сигарету, первый раз за вечер. Только после нескольких затяжек, которые она сделала, не отрывая глаз от рубиновых огней на радиорелейной мачте, венчающей вершину Машука, сказала:
— Я вас понимаю правильно. Завтра я допоздна занята. По работе. А вот во вторник... Позвоните мне, если захотите. Запишите мой телефон.
— Зачем же телефон. Не нужно. Это вы как бы намекаете. Если захотите... Зачем же? Я ведь не досужий малолетний ухажер. Давайте проще. Послезавтра в восемь вечера я вас жду прямо напротив входа в Цветник. И никаких "если".
Вечером следующего дня приехал Кедров во главе передового отряда бойцов. Перемену в их служебном положении кавторанг воспринял спокойно. Точнее, делал вид, что ровно ничего не случилось. Совершенно с тем же невозмутимым видом он принимал указания и приказы Тарханова, как раньше их отдавал. И тому, что полковник оказался на месте раньше его, он не стал удивляться.
Раз начальник принял такое решение, значит, так тому и быть.
Как и собирался, Тарханов вначале выслушал принципиальный план операции, разработанный Кедровым. Он отличался предельной простотой и, в принципе, имел все шансы на успех. Только не хватало в нем чего-то.
Кавторанг исходил из чисто утилитарно понятой задачи. Окружить дом, в котором проживал "Кулибин", одной группой прикрыть подходы на случай попытки противодействия, неважно чьего, охранных отрядов федаинов, или местных силовых структур, чье участие на стороне врага не исключалось.
Второй группой ворваться на объект, задержать "Кулибина", непременно живым, изъять всю технику и оборудование, переправить в Москву. Остальное — детали.
— Не возражаю, — ответил Тарханов, выслушав Кедрова и рассмотрев подготовленные им карты и схемы распределения сил и средств. — В принципе — не возражаю. — Он решил не стесняться в выражениях и не щадить самолюбия кавторанга. Для пользы дела. — Но в том и беда, что только в принципе. Я вам задам пока лишь два вопроса. Что вы знаете о личности нашего "Кулибина", то есть, что он собой представляет, как дошел до жизни такой и чего от него можно ждать в момент вторжения наших ребят в его обиталище? Поднимет он ручки под стволом автомата, начнет стрелять через карман или раскусит ампулу с ядом, сведя к нулю все наши надежды и планы? Нет, подождите, я еще не закончил.
Вопрос второй — как внутри устроен его дом, может ли где-то там прятаться засада, где находятся интересующие нас предметы и нет ли возможности их уничтожения или самоуничтожения в процессе акции? Готовы ответить?
Кедров, покусывая губы, ответил. Тарханова это не удовлетворило.
— Понятно, но недостаточно. То есть, формально вообще все правильно, идти на дело можно и с такими разведданными, только процентов двадцать шансов за то, что мы можем получить вместо желаемого кучу трупов и груду рваного железа.
Я, честно признаюсь, и сам не слишком понимаю, зачем нам все это нужно, может быть, как раз такой вариант для судеб человечества предпочтительнее. Но приказ звучит конкретно и однозначно, поэтому мы должны все сделать именно так, как нам поручено.
Я вас не тороплю. И изучение личности "Кулибина" беру на себя. Вы же извольте сделать все остальное. Облазайте с ребятами все окрестные дома на километр вокруг, чтобы могли там действовать ночью и с завязанными глазами, изучите интерьер виллы не хуже, чем знаете собственный служебный кабинет. Потом поговорим еще раз. Вам подсказать, где добыть нужную информацию?
— Спасибо, не надо. Сам найду.
— Тогда не смею задерживать.
— Резковато вы с ним, — сказал Розенцвейг, ловко перепрыгнув со своего балкона на балкон Тарханова и вынимая из уха капсулу радиодинамика. — Он хороший специалист, как мне кажется.
— Не спорю. Ничего, злее будет. Просто сотрудники элитных подразделений, привыкшие работать в сравнительно тепличных условиях, склонны невольно упрощать задачу.
Знаете, мало уметь попадать из снайперской винтовки, в пятак на триста метров, когда стреляешь в тире. Настоящий снайпер — это когда сутки выбираешь позицию и готовишь снаряжение, потом двое суток сидишь в окопчике, где снизу болото, а сверху комары, полтора килограмма живой массы на литр воздуха, потом стреляешь один раз, не в пятак, а в подобного себе специалиста и возвращаешься домой живым. Ощущаете разницу?
Личностью "Кулибин" был интересной. А иначе и невозможно, исходя из всего предыдущего. На самом деле звали его Виктор Вениаминович Маштаков, имел он сорок два года от роду и занимал почтенную по городским меркам должность заведующего кафедрой физики и математики в местном институте фармакологии и тонких химических технологий.
Очевидно, что-то в начале жизни у него не сложилось или с рождения имелся своеобразный поворот в мозгах, поскольку чинному чтению лекций и руководству учебным процессом на вверенной ему кафедре он предпочитал занятие, если так можно выразиться, "экстремальным изобретательством".
В смутные века ему цены бы не было. Он с равным успехом мог придумывать взрывчатые вещества, яды с заранее заказанными свойствами, пыточные устройства. Гильотину наверняка бы сконструировал раньше пресловутого доктора Гильотена, живи он в соответствующее время.
Пребывая же в мире сравнительно спокойном и цивилизованном, ограничивался поначалу радиоприемниками, не нуждающимися в сетевом питании и батарейках, противоугонными устройствами для автомобилей или аквариумами, замкнутый жизненный цикл в которых поддерживался исключительно желаниями и потребностями самих содержащихся там рыбок.
Непонятно даже, отчего он не пошел еще со столичных студенческих времен по творческой линии, где наверняка бы преуспел и разбогател, а избрал стезю преподавателя не слишком знаменитого провинциального института, куда попал по распределению, да так и осел здесь, благо город все же был хороший.
Несколько позже на его таланты обратил внимание тогдашний проректор по хозяйственной части, по национальности адыг, имевший массу родственников не только в близлежащих аулах, но и в половине ближневосточных стран, куда черкесы, абазины, кабардинцы и убыхи сотнями тысяч эмигрировали еще начиная с первой Кавказской войны и вплоть до Мировой.
Оставаясь патриотом России, Шамиль Даулетович не видел ничего плохого, чтобы помочь соотечественникам в их справедливой борьбе против турецких, персидских, иракских и, само собой, сионистских угнетателей, а равно и всех прочих, в данный момент являющихся врагами того, или иного клана близких и дальних родственников.
А Виктор Вениаминович в этом деле оказался человеком незаменимым. Придумать приборчик размером с желудь, который может отключить в полете двигатели или систему управления авиалайнера, бомбочку, которая взорвется на другом конце света в телефонной трубке при произнесении кодового слова, ему было раз плюнуть. А платили более чем хорошо.
До тех пор, как он не начал работу над "Гневом Аллаха", вершиной его трудов был микропроцессор, который легко устанавливался хоть на тактической ракете, хоть на зенитном гранатомете и мог либо подрывать боеголовку в момент запуска, на направляющих, либо посылать ее в точку, не имеющую ничего общего с первоначально намеченной оператором. Хотя бы и в исходную.
Нравственных терзаний по поводу своей деятельности господин Маштаков не испытывал. Во-первых, как сказано, платили ему в сотни раз больше, чем государство ценило преподавательский труд, во-вторых, с его помощью или без таковой люди как начали организованно воевать тысяч шесть лет назад, так и продолжают это увлекательное занятие. Никто же не предъявляет персональных претензий ни уже покойным Токареву, Дегтяреву, Кольту, Шмайссеру, ни ныне живущим оружейникам-изобретателям, несть им числа.
Мудро сказано — убивает не оружие, убивает человек. Заработав достаточно, на его взгляд, денег, Виктор Вениаминович выкупил у города полуразрушенное здание бывшего плодопитомника с двором и надворными постройками у подножия Машука, отремонтировал его и оборудовал там, наконец, такие лабораторию и мастерскую, о которых мечтал всю жизнь.
Он отказался от лекционных часов, оставив за собой только общее руководство кафедрой, и полностью отдался Главной проблеме.
К исходной позиции вышли к полуночи. Как раз, когда начали разъезжаться предпоследние посетители ресторана "Лесная поляна", шашлычник Артур загасил свой мангал и луна в последней фазе поднялась точно над левой вершиной Бештау. А последние посетители — это были "печенеги", три девушки и три парня, которые заплатили вперед не только по счету, но и хорошие чаевые и теперь веселились более чем разнузданно.
Без чаевых сотрудники ресторана давно бы вызвали полицию. А так — ничего.
Строго по плану двадцать человек, вооруженных автоматами, маскируясь в кустах и подлеске, перекрыли все подъездные дороги и тропы, даже выходы из заброшенных каменоломен по соседству. Ударная группа сосредоточилась по периметру окружающего обширный двор двухметрового забора.
Тарханов и Кедров с развилки ветвей отдельно стоящего дуба наблюдали в бинокли за окнами дома, похожего на средневековый немецкий замок в миниатюре. Сложен из желтовато-серого дикого камня, два этажа и мансарда, маленькие зарешеченные окна.
Девять лет назад этот дом выглядел почти так же. Только двор тогда был неухоженный, завален всяким техническим мусором и вместо цветочных клумб весь был покрыт высоким, по колено, бурьяном. А в доме занимались суетливым конторским трудом полсотни сотрудников в поношенных мундирах с серебряными листьями на зеленых петлицах.
Главная прелесть "питомника" в те времена состояла — в том, что на его территории имелся бассейн, наполненный ледяным, кипящим нарзаном. И рядом — деревянная банька, в которой за умеренную плату могли париться все желающие. Что они и делали.
В ушах Тарханова до сих пор стоял визг голых студенток, бросающихся в воду. Их в лагере было подавляющее большинство, и они совершенно не стеснялись немногочисленных парней, допущенных в их компанию. Скорее даже бравировали собственной раскованностью.
Теперь, конечно, все здесь изменилось. Двор приведен в порядок, сад расчищен, появились цветочные клумбы и беседки. Да и дом тщательно отреставрирован, некогда заветренные и покрытые лишайником и плесенью стены очищены пескоструйным аппаратом, крыша заново перекрыта красной черепицей.
— Хорошо устроился, гад, — пробормотал Кедров. — Денег, видать, куры не клюют.
За небольшую мзду в городском бюро технической инвентаризации удалось раздобыть подробные планы дома до и после реконструкции, и теперь было примерно ясно, где и что там может размещаться.
Сквозь тонкие занавески было видно, что хозяин не подозревает о грядущих неприятностях.
Как выяснил Тарханов, женат господин Маштаков не был и жил один во всех шести комнатах. За хозяйством присматривала приходящая домработница, которой сейчас не было, и сторож-садовник-плотник, исполнявший еще и много других функций, живший во флигельке рядом с гаражом и сараями, отставной урядник Терского казачьего войска, мужчина пожилой, но крепкий.
Ведя холостой образ жизни, Виктор Вениаминович отнюдь не страдал "гинефобией", скорее напротив (Гинефобия — страх перед женщинами (лат.).). Скрашивать одиночество ему помогали его же студентки. Девушек без предрассудков, готовых нескучно провести время с не старым еще, достаточно симпатичным и щедрым профессором, всегда хватало. Иногда, особенно перед сессиями, образовывался даже некоторый конкурс.
И сейчас в гостях у него была очередная пассия.
Это облегчало задачу.
— Ну, что, пошли? — обратился к Тарханову Кедров.
— Пошли...
Мгновенный рывок десятка человек через забор сразу со всех направлений. Сторож даже не успел подхватиться с постели. Его не обижали, просто направили в лицо фонарик с синим светофильтром, а чуть выше головы — ствол автомата:
— Тихо, полиция. Хозяин твой, похоже, фальшивыми деньгами балуется. Не замечал?
Сторож не проявил ни растерянности, ни страха. Спустил ноги с кровати, потянулся к столу, где лежали папиросы и спички.
— Руки назад! Без резких движений. Огня не зажигать. Ну?
— Не замечал. Ерунда все это. Донес кто-то по глупости или из зависти. Наукой он занимается, приборы разные мастерит, и ничего больше. Что я, железки от бумажек не отличу? В артиллерии служил.
— Ладно, разберемся. Обыск начнем, понятым будешь.
В доме тоже все прошло гладко.
Юная барышня в кружевном сарафане, с распушенными по плечам пышными волосами при появлении толпы вооруженных людей только пискнула и раскашлялась, подавившись шампанским. По ковру покатился, не разбившись, хрустальный бокал.
— К несчастью... — меланхолически заметил хозяин, вставая. — Простите, чему обязан? Вы, в смысле, в качестве кого здесь появились?
— Армейская контрразведка! — устрашающе рыкнул кто-то.
Однако это произвело обратное действие.
— А! Ну, слава Богу. С вами мы договоримся. "Интересно, — подумал Тарханов, — а с кем ты не надеялся договориться? С местной ГБ? Или налоговой инспекцией?"
— Хотя, убейте меня, не понимаю, какие ко мне могут быть претензии у нашей славной армии? — продолжал Маштаков. — Вот уж с кем никогда не вступал в конфликты. А, так это, наверное, вы потрудились изготовить макет синхронизатора? Теперь кое-что становится яснее.
Небольшой инцидент произошел только на веранде "Лесной поляны". Неизвестно, какая там сигнализация сработала, потому что вторжение произошло без шума, а сама вилла из ресторана видна не была, только начало ведушей от поляны к воротам дорожки, но один из официантов, по наружности скорее грек, чем горец, до того томившийся в ожидании, когда же припоздавшие гости уберутся восвояси, вдруг напрягся.
Отклеился от подоконника, стараясь идти лениво, вразвалку, направился к подсобке. Но не сумел сохранить должную невозмутимость, чтобы это выглядело естественно в глазах профессионалов.
Одна из девушек, маломузыкально исполнявшая не слишком приличную песенку, аккомпанируя себе на гитаре, сунула инструмент подруге и, неуверенно шагая, двинулась в сторону туалета. На полпути изменила траекторию, скользнула к двери, на секунду припала ухом к щели, потом распахнула ее резким толчком.
Официант замер с телефонной трубкой в руке.
— Тебе что здесь...
Поймал взгляд девушки, сразу все понял, сунул руку в карман.
Не успел.
Девушка подсечкой сбила его на пол, набежали еще двое, заломили руки за спину, беззлобно, скорее для разрядки, поддали пару раз под ребра, выдернули из кармана старый "ТТ".
— Он только три цифры успел набрать, — сообщила девушка.
— Ничего, сейчас остальные скажет.
Мастерская "Кулибина" оказалась, как и предполагал Тарханов, в подвале, со вкусом отделанном, снабженном газосветными лампами и кондиционером.
Хорошая мастерская, вполне подходящая для приличного НИИ. Миниатюрные станочки, токарные, сверлильные и прочие, масса приборов неясного Тарханову, да и остальным операм назначения. Нечто вроде осциллографов на лабораторных столах, бинокулярный микроскоп, большая автономная ЭВМ.
Инженер, которого специально включил в группу Кедров, осматривал оборудование, временами прицокивая языком не то от удивления, не то от восхищения. Типа — живут же люди.
На отдельном длинном столе выстроились несколько алюминиевых шасси, на которых в несколько этажей громоздились конструкции, напоминающие вскрытые блоки наведения от зенитной установки "ЗСУ-37х4".
С более сложными радиоприборами Тарханову сталкиваться не приходилось.
Они явно находились под напряжением, что-то там внутри блоков жужжало, попискивало, перемигивалось неоновыми лампочками. По экранам осциллографов тоже ветвились зеленые параболы, гиперболы и прочие графики синусов, убегающие по оси абсцисс.
— Осторожно! — вскрикнул изобретатель, когда инженер потянулся рукой к пакетному выключателю.
— Надо же обесточить конструкцию, перед тем как начинать ее демонтировать.
— Ни в коем случае! Отключите — все погибнет безвозвратно. Тут же непрерывный процесс. Я все сделаю сам, а вы можете наблюдать и записывать порядок действий. Тогда, даже если со мной что-то случится, сумеете восстановить и, возможно, даже понять, что это такое...
Держался Маштаков удивительно спокойно, на лице его и в манерах не ощущалось ни страха, ни злобы.
"Пожалуй, не слишком трудно будет его склонить к сотрудничеству", — думал Тарханов и вдруг, как давеча Ляхов, ощутил немедленную и страшную угрозу.
"Кулибин" протянул руку к тумблеру и повернул его. В ту же долю секунды, не успел даже прозвучать щелчок, Сергей метнулся вперед и отбросил его руку в сторону. Он ощутил короткую боль в запястье от резкого столкновения кости о кость.
И для Тарханова все окружающее исчезло.
Все, только что здесь существовавшее.
Подвал был совершенно пуст, на земляном полу валялся какой-то мусор, у стены, на месте столов — старые лопаты, сваленные в кучу полустертые метлы, обломанные листы шифера, ржавые ведра. Почему-то — несколько синих почтовых ящиков с облупившейся краской.
Грязные, неоштукатуренные стены, запах гнили и плесени. В низкое окошко пробивался солнечный свет.
Ощущение абсурдной нереальности. Но себя Тарханов чувствовал совершенно нормально. В физическом смысле. Голова не кружилась, не болела, вообще все было в полном порядке.
Но куда исчезли все? Где он оказался?
Держа автомат на изготовку, Тарханов поднялся наверх по скрипучей деревянной лестнице.
На улице сияло утреннее солнце. Судя по высоте над горизонтом — конец июня. То есть день, возможно, тот же самый. Но где? В смысле, в каком году и веке?
Тарханов временами почитывал фантастические романы, в том числе и те, где описывались всевозможные шутки со временем.
Если не думать, что машина "Кулибина" предназначена для мгновенного гипноза, то что еще можно предположить?
За первое говорило то, что в этом странном месте Тарханов оказался один. Если бы имела место "машина времени", она должна была бы в равной мере подействовать и на всех остальных людей в подвале, и на господина Маштакова в первую очередь.
С автоматом наперевес он обошел вокруг дома, осторожно, поминутно оглядываясь и прислушиваясь, вышел за ворота. Нигде ни души.
Тарханов остановился в сильном сомнении. Стоит ли отходить за пределы дома? Не случится ли от этого еще что-нибудь, неприятное, а главное — необратимое? Что-то шевелилось у него в голове, какая-то мысль, способная объяснить все происходящее. Словно он отлично все знает и понимает, только вот подзабыл внезапно.
И еще одно поразительное ощущение — все здесь вокруг, как должно бы выглядеть лет 20-30 назад.
Деревья на поляне и вдоль дороги ниже, чем были вчера. С того места, где он стоит, виден Бештау, чего раньше не было. Зато не видны белые десятиэтажные корпуса жилых домов на окраине Пятигорска. Крайние крыши едва различаются среди тополей как минимум на километр дальше, чем вчера.
Примерно на уровне здания общежития ПГИИЯ, которое в 1967, кажется, году было построено чуть ли не в голой степи.
И еще одно поразительное наблюдение — абсолютное безлюдье. Ни машин на трассе, ни электропоездов на перегоне. В ресторане и перед ним тоже пусто. Мертвый мир.
Подойти, что ли, к веранде, посмотреть, что там происходит? Всегда ведь можно определить, исчезли люди только что, сутки или месяц назад.
Где-то он читал и о таком варианте, когда население Земли исчезает неизвестно куда и остается на всем свете только главный герой.
Более того, он отчетливо понимал, что так оно и есть, что в этом совершенно живом и реальном мире, где светит утреннее солнце, шелестит по вершинам деревьев легкий ветерок, журчит родник под корнями узловатого дуба, на ветвях которого они сидели вчера с Кедровым, лопаются пузырьки нарзана в каменном бассейне, — в этом мире нет, кроме него, ни одного человека.
Все есть, а людей нет. И исчезли они из него только сейчас, буквально. За мгновение до того, как сам он вышел из подвала на свет.
Все же Тарханов решился.
Привычным образом озираясь, держа автомат наизготовку, он сделал целую сотню шагов по растрескавшемуся асфальтовому шоссе. Увидел слева шлагбаум, за ним зеленые брезентовые палатки, расставленные по периметру квадратной поляны, расчерченной посыпанными песком дорожками. Нечто вроде лагерей на берегу Сенгилеевского озера, в которые на весну и лето выезжали курсанты Ставропольского училища. Вон и грибок для часового рядом со шлагбаумом.
А еще вчера днем здесь была лишь густая и высокая трава, пестрящая желтыми цветами одуванчиков.
Посреди поляны возвышалась мачта из полуторадюймовых труб, на вершине которой трепыхался выцветший красный флаг.
А над длинным деревянным стендом рядом с самой большой палаткой била в глаза надпись, собранная из фанерных алых букв:
"Пионеры Ставрополья приветствуют XVI съезд ВЛКСМ!"
Нет, совсем уже ерунда какая-то! Пионеры. Это либо освоители американских прерий, либо солдаты саперных войск времен Николая Первого.
Ни тем, ни другим нечего делать в курортной зоне Пятигорска, и уж тем более — приветствовать аж шестнадцатый съезд не пойми чего...
И в то же время реально и убедительно до ужаса.
Он не успел ни додумать мысль до конца, ни предпринять каких-то действий, как все кончилось.
Снова подвал, люди, изобретатель, потирающий левой рукой ушибленную правую.
— Вы где были? — спрашивает Маштаков, пристально глядя на Тарханова. — Вы где-нибудь сейчас были?
Окружающие смотрели на них с недоумением. И Тарханов догадался, что для всех: прочих, кроме изобретателя, он никуда не исчезал.
— Только без шуточек, хорошо? — Он указал стволом автомата, куда Маштакову нужно отойти. — Мы это обсудим отдельно. Что-то у вас не сработало.
— Наоборот. Все сработало, и все теперь мне окончательно ясно. Вы даже не представляете...
— Представляю, — резко ответил Тарханов, просто чтобы не давать противнику лишних козырей. — Куда больше вашего представляю. Рассказывайте, как и в каком порядке все это разбирать, чтобы в Москве собрать в работоспособном виде.
— В чем дело? — спросил его Кедров, когда работа пошла, а сам Сергей отошел к двери и закурил, — О чем вы говорили?
— Да так. Эта машинка умеет воздействовать на психику. Я оказался к ней слишком близко. А ты ничего не почувствовал?
— Совершенно. Он протянул руку, ты его ударил. Он зашипел, матернулся и спросил, где ты был. Я думал, это у него крыша поехала.
— Ага, — удовлетворенно кивнул Тарханов. — Никакой расстыковки по времени не было?
— Я же говорю, нет. Разве только... Ну, может, мне показалось. Удар ты как-то слишком четко зафиксировал. Словно на показательных. Ударил, задержал руку в крайней позиции, потом вернул обратно.
— На полсекунды?
— Да, может, на полсекунды. Вряд ли дольше.
Меньше чем за час все содержимое мастерской и лаборатории под присмотром Маштакова и отрядного инженера погрузили в две военные санитарные машины. Изобретатель заодно попросил забрать и технические книги из его библиотеки.
— Вдруг у вас не окажется возможности предоставить мне аналогичный комплект. Здесь есть настоящие раритеты, тем более с моими заметками.
— Надеетесь, вам еще придется заниматься науками? — осведомился Кедров, которому явно не нравилось, что он не понимает в происходящем чего-то очень важного.
— Обязательно. Куда вы без меня денетесь?
— Ну-ну, — без особой, впрочем, уверенности произнес кавторанг.
— Займитесь обеспечением отхода, — предложил ему Тарханов. — Черт его знает, вдруг отсутствие звонка от того ресторанного придурка — тоже сигнал тревоги.
—А теперь — давайте, — скомандовал Сергей, когда все было готово и изобретателя тоже посадили в машину, защелкнув, на всякий случай, на запястьях тугие наручники и приставив к нему двух персональных охранников. И сам первый дал в воздух очередь трассирующими пулями.
Минуты три несколько автоматов и пистолетов работали беглым огнем и по окрестным зарослям, и по стенам и окнам дома. Со стороны это могло восприниматься как звуки внезапного, суматошного, торопливого встречного боя, когда его участникам некогда целиться.
Стрельба, которую не могли не услышать на окраинах города, потому что летняя ночь была уж слишком тиха и воздух неподвижен, прекратилась так же неожиданно, как и началась.
С воем сирен санитарные машины рванулись к городу, сопровождаемые полицейской, идущей впереди и яростно мигающей сине-красными проблесковыми маячками.
Любой случайный зритель, прогуливающийся ночью между ресторанами, пансионатами и санаториями в окрестностях Провала, и неслучайный тоже, смогли бы сделать из увиденного вполне определенный вывод.
Точнее, законченный вывод сделал бы только тот, кто изначально посвящен в тайные суть и смысл происходящего. Все остальные увидели бы и поняли только то, что попало в их поле зрения в конкретный миг.
Где-то была стрельба, куда-то мчатся санитарные машины.
Взглянул, удивился или нет, забыл тут же или оставил в памяти до завтра, чтобы поделиться впечатлениями и гипотезами с соседями или друзьями.
А те, кого всерьез интересовал затерянный в лесу домик изобретателя, кто обязан был его охранять или, упаси Бог, ликвидировать в случае чего, да упустили момент, не обеспечили должным образом возложенную на них миссию, тем отчетливо дано понять, что все, птичка из одной клетки попала в другую или — на тот свет. А уж местная полиция тут работала или кто-то другой, выясняйте по доступным вам каналам.
Другие машины, тоже обозначенные красными крестами, тронулись спустя пару минут без огней, не доезжая Иноземцева свернули налево, в глухой буковый лес.
Там их ждал шведский двухэтажный автобус туристской фирмы "Викинг лайн".
Без спешки в него перегрузили захваченное имущество и самого Маштакова, "Скорые помощи", уже пустые, поехали обратно, через город и на шоссе, ведущее в сторону Нальчика и прочих горских губерний, а автобус спустя полчаса направился в сторону Москвы, как и значилось в путевом листе.
Не то чтобы Тарханов с Кедровым опасались, будто здешняя группировка сторонников "Черного интернационала" настолько мощна и многочисленна, что может предпринять попытку организовать преследование группы и отбить пленника силой. Они скорее допускали возможность вмешательства со стороны служб госбезопасности или армии. Потому и решили устроить шум и направить внимание возможных противников в другие, южную и восточную стороны.
А саму акцию оформить под бандитскую разборку.
Бойцы "Печенега" имели по всей форме выправленные документы туристской группы из Москвы, возвращающейся из круиза по Грузии и Армении.
Автобус несся через ночь Южной России к северу, наматывая на свои колеса по полторы сотни протяжных верст в час, и, хотя риск погони или перехвата на одном из дорожных постов или прямо в чистом поле стремился к нулю, занимавшие передние сиденья бойцы не спали, наравне с водителем сторожко всматривались в освещенную светом фар и мощного лобового прожектора дорогу. И оружие у них было под руками, несмотря на то, что и впереди автобуса шла машина в качестве передового дозора, и с тыла прикрывала еще одна.
Опыт подсказывает, что самые неприятные вещи происходят тогда, когда все уверуют, что самое трудное позади.
В заднем отсеке второго этажа автобуса, отделенном от общего салона глухой звукоизолирующей дверью и похожем своей обстановкой на купе международного спального вагона, Тарханов и Розенцвейг, не теряя времени, приступили к предварительному допросу Маштакова.
Вернее, не совсем к допросу, а скорее к ознакомительной беседе. По горячим следам, пока клиент не опомнился и не составил в голове сценарий поведения.
Собственно, вести допросы ни Сергей, ни тем более, израильский майор вообще не имели права, но об этой несущественной детали информировать клиента не было никакой необходимости.
Кроме того, изощренная интуиция подсказывала Тарханову, что Маштаков настроен на сотрудничество и, похоже, имеет на этот вариант собственные, далеко идущие планы.
— Ну-с, побеседуем? — светски осведомился Розенцвейг. — К сожалению, мы прервали ваш ужин. Может быть, вы голодны? Желаете что-нибудь выпить?
— Спасибо, не беспокойтесь. Разве что пару глоточков коньяку, если есть? Спать, как я догадываюсь, нам в ближайшее время не придется? Тогда не откажусь от кофе и сигареты.
Все требуемое было немедленно выставлено на откидной столик. И коньяк "Курвуазье" из личных запасов Розенцвейга, и коробочка с треугольными ломтиками сыра "Бакштейн", по отдельности завернутыми в тонкую фольгу, и термос с крепчайшим кофе. Пачку своих любимых "Купеческих" Тарханов раскупорил и протянул "Кулибину".
— Благодарю, вы крайне любезны. Итак, что вы видите темой нашей беседы?
Во вводной части разговора обе стороны старательно избегали касаться того, что ему непосредственно предшествовало.
Словно просто так встретились благорасположенные друг к другу люди и ведут обычный дорожный разговор, чтобы скоротать время.
— Вообще-то нас больше всего интересует тот прибор или, лучше сказать, устройство, которое некоторые далекие от материалистического взгляда на мир люди назвали "Гнев Аллаха", — разминая сигарету, сказал Тарханов, стараясь попасть в тон и стиль профессора. — Ну и заодно хотелось бы узнать, что именно случилось конкретно со мной.
— "Гнев Аллаха"? Образно, хотя неверно по сути. Ни о каком гневе тут говорить нельзя. Но разве объяснишь об этом малообразованным людям, тем более, что их мировосприятие действительно резко отличается от нашего, а ведь кое-кто из них заканчивал европейские и российские вузы.
Очень богатый и настолько же дикий шейх по-своему истолковал объяснения, который ему давал один из моих бывших студентов. Вообразил, что мой, скажем так, квантовый генератор можно использовать в качестве оружия массового поражения...
— А на самом деле нельзя? — включился Розенцвейг.
— На самом деле? Это скорее философский вопрос, если задуматься, что вообще означает термин "на самом деле".
— Давайте пока не вдаваться в философию, — пресек словоизвержение Маштакова Тарханов. — Давайте сначала четко расставим точки по положенным им местам, а уж потом... Так оружие это или нет?
— Или, если я правильно понял, нечто, по своему принципу действия могущее быть использовано в качестве оружия, но таковым не являющееся? — внес уточнение Розенцвейг.
— Точно в такой степени оружие, как, допустим, дальновизор или электрогенератор. Голову противнику им размозжить можно, но данный результат не является основной функцией прибора.
— Цветисто выражаетесь...
— Я бы сказал, образно. Извините, привычка. Когда с кафедры излагаешь студентам сложную тему, образность примеров весьма способствует усвоению материала.
Еще сколько-то времени разговор вился вокруг да около, все три стороны блистали остроумием и пытались аккуратно выяснить, кто здесь есть кто, кто больше знает или больше может и оттого имеет перевес в позиции или в качестве.
Оказалось, что перевес все же на стороне Тарханова, который в нужный момент смог сказать достаточно грубо и убедительно, что ему вся эта трепотня надоела и роль интеллигентного следователя тоже.
В том смысле, что или будем говорить без дураков, или же одна высокая договаривающаяся сторона будет только спрашивать, а другая только отвечать, причем емко, коротко и исключительно по делу.
А паяльники и прочие электротехнические приборы при соответствующем вольтаже действуют вполне даже и от бортовой автобусной сети.
— Вы меня, конечно, извините за прозу жизни, но болтать с вами мне и вправду надоело. Здесь вам не профессорская кафедра. Конкретный ответ на конкретный вопрос. А потом уже будем философствовать. В том числе и на тему вашей дальнейшей участи. Годится?
— Воля ваша. Итак... Только все же ответьте и на мой предыдущий вопрос. Что вы видели там, за пределами лаборатории?
— Да ничего особенного. Просто на несколько минут не стало ни лаборатории, ни людей в подвале. А наверху все выглядело... Ну, несколько иначе. Полное безлюдье, а пейзаж — примерно так бы это могло выглядеть лет двадцать, а то и тридцать назад. Картинка очень достоверная, на галлюцинацию не похоже. Я бы даже сказал...
Тарханов замялся, не зная, стоит ли сообщать о посетившей его странной мысли. Или — ощущении. А впрочем... Им еще работать и работать вместе. Вряд ли изобретатель сможет использовать полученную информацию во вред. А для уточнения ситуации этот факт может иметь значение.
— Мне показалось, обстановка была даже более реальная, чем всегда. Но — не отсюда.
— Ну-ну. Уточните, пожалуйста, в чем это проявилось?
— Трудно объяснить. Нечто подобное бывало со мной после приема бензамина. Краски ярче, запахи сильнее, а главное — именно общее впечатление. Ну, как качественный, контрастный фотоснимок по сравнению с недопроявленным и нерезким.
— О! Это очень интересно. На нечто подобное я и рассчитывал.
Тарханов решил задать вопрос, который его странным образом волновал.
— Вы не знаете, что такое — шестнадцатый съезд ВЛКСМ?
— Понятия не имею. Это из какой области?
— Я бы тоже хотел это знать. А вы сами свою машинку что, до этого не испытывали?
— На себе? Как же это возможно? Если бы я оказался на вашем месте, вернуться бы уже не смог...
— Вернуться? Откуда? — вмешался Розенцвейг. Маштаков проигнорировал вопрос. Очевидно, решил, что Тарханов — более солидный собеседник и здесь — самый главный.
— В том и главная проблема, что по-настоящему испытать мое изобретение крайне сложно. По крайней мере — лично мне. Почему я и передал его... другим людям.
— Конкретно — террористам, — уточнил Розенцвейг.
— Возможно, с вашей точки зрения это так. Меня эта сторона их деятельности не касается. Меня спросили — правда ли, что, по их сведениям, изобретенный мною прибор способен уничтожить Израиль? Я ответил — да.
Наступила продолжительная пауза. И Тарханов и Розенцвейг обдумывали услышанное. Каждый по-своему.
— Именно так и было спрошено — уничтожить Израиль? — удивился майор, — И вы ответили — "да"? Тем самым, согласившись способствовать геноциду?
— Не будьте начетчиком, — отмахнулся профессор. — Не цепляйтесь к терминам, о которых не имеете понятия. Тем более, что слово "да" имеет очень разные смыслы для того, кто спрашивает и кто отвечает.
— А почему вообще возник такой вопрос? — спросил Тарханов. — Были основания?
— Основание — принцип испорченного телефона. Один услышал, передал другому, третьему, и на выходе получается информация, имеющая очень мало общего с действительностью.
— Что-то мы опять лезем в дебри.
Умение Маштакова плести словесные кружева начинало раздражать Тарханова.
— Тогда не перебивайте меня, — огрызнулся тот. — Дайте мне сказать все, что я считаю нужным.
— Это в последнем слове перед судом присяжных вы будете говорить все, что считаете нужным. А здесь коротко и понятно изложите — в чем главное назначение прибора, какие побочные эффекты позволяют рассматривать его в качестве оружия массового поражения, какие для вас лично последствия имело то, что машинка не сработала.
Вопрос о том, что случилось с ним самим, Тарханов решил оставить на потом.
Видимо, голос его звучал очень убедительно, равно как и выражение лица не оставляло сомнений в серьезности намерений. Маштаков сделал последнюю попытку сохранить лицо.
— Согласен. Но... Мне кажется, официальные лица должны предъявлять какие-то документы? Ордер на обыск, арест, вообще есть процессуальные нормы.
Тарханов рассмеялся, и смеялся долго, давая выход нервному напряжению, которое все же присутствовало.
На этот вопрос ему было легко ответить, они у себя в службе неоднократно его обсуждали, хотя и в другой постановке.
— Нет, вы меня действительно насмешили. Боюсь, что вы находитесь под сильным влиянием предрассудков гуманного девятнадцатого века. Всякие там "хабеас корпус" (Неприкосновенность личности (лат.)) и прочие глупости. Но времена-то изменились, как говорили древние, и с ними изменились и мы.
Ну ответьте, придет кому-нибудь в голову спрашивать у вышедшего на дело грабителя или наемного убийцы разрешение на ношение оружия, лицензию на отстрел указанного количества граждан, настаивать, чтобы он предоставил вам право на звонок домой и адвокату, присутствия при вашем отстреле прокурора и врача...
Или хотя бы заблаговременного уведомления о том, что отныне вы с ним находитесь в состоянии войны. Глупо звучит, да?
Вот и мы тоже решили, что отношения с преступниками следует строить на строго паритетной основе. Руководствуются они в своей деятельности нормами УПК, Гаагской и Женевской конвенций — тогда все в порядке.
Как там написано — комбатанты воюющих сторон должны иметь униформу установленного образца, ясно видимые знаки различия, оружие носить открыто. В случае же несоблюдения этих правил вполне допускается ускоренное военно— полевое судопроизводство, а также и расстрел на месте.
— Ваши слова звучат несколько странно. Во все времена считалось, что нельзя отстаивать право неправовыми методами.
— А почему? — включился в игру Розенцвейг. Ехать еще долго, чуть не целые сутки, отчего же не поболтать с умным человеком.
— Ну, это же аксиома...
— Ага. Как пятый постулат в геометрии. — Тарханов когда-то читал популярную книжку по математике, вот и вспомнилось к месту. — Не умея доказать его справедливость, но догадываясь, что без него вся наука идет к черту, ни по чему другому, решили считать его аксиомой.
Так и здесь. Мол, убийца тоже гражданин, нельзя лишать его соответствующих прав. А мы решили, как Лобачевский, взглянуть под несколько другим углом.
С нашей точки зрения (а мы, как вы слышали, военная контрразведка), любой индивидуум, выходящий своей волей, так сказать, за пределы правового поля, выходит из него в полном объеме. Вот и вся геометрия. Исходя из этого постулата продолжайте свой рассказ.
Маштаков пожевал губами, оценивая, как гроссмейстер, позицию на доске.
— Ладно. Но на всякий случай имейте в виду, что ценность моего изобретения настолько велика... Я даже не могу сказать, насколько именно. И никто, кроме меня, еще очень долго не сможет понять, как генератор действует и как его применять.
— Намек понял. За свою личную безопасность можете не беспокоиться.
После чего начался настоящий разговор.
В дальнейшем господин Маштаков, хотя и не мог до конца избавиться от привычного стиля, все же довольно понятно изложил суть дела.
Которая заключалась в следующем.
Над своим изобретением он работал более десяти лет. Его в свое время весьма заинтересовала тема квантовой структуры мироздания. Особенно самый непроработанный ее раздел, который не сумели или не рискнули развить до степени практического применения ни Эйнштейн, ни Козырев. Хотя кое-какие попытки и сделали.
Но Маштакова более увлекла теория известного математика Кантора, занимавшегося теорией множеств. Тот пришел к выводу, что в бесконечности существует некая "точка Алеф", находясь в которой можно одномоментно обозреть все прошлое, настоящее и будущее мира, как бы изображенное на одном листе бумаги. Придя к этому выводу, Кантор сошел с ума.
— А я, как видите, нет! — с торжеством заявил Маштаков.
— Ну, это еще как посмотреть, — заметил Розенцвейг.
— Как угодно, но прибор-то действует! Я вычислил положение этой точки и, более того, догадался, как ее можно достичь. В этом мне помогла теория еще одного непонятого гения — Эверетта, который открыл, что нас окружает множество вселенных. А в этом множестве есть такие, что имеют полный набор одних и тех же элементарных частиц и, соответственно, прочих материальных тел. Только процессы в них протекают с некоторым временным сдвигом, что и вызывает иное развитие физических процессов. Соответственно — и исторических тоже.
Отсюда, в каждой из вселенных существуют копии каждого человека, синхронизированные с прочей окружающей действительностью. И нужно лишь найти способ, как пересекать границу между вселенными. Кстати, географические координаты в них тоже должны совпадать.
— Вы ведь в этом убедились, полковник? Как сказал некий философ; "А на самом деле мир не так прост, как вы думаете. Он гораздо проще".
В результате и появился этот самый квантовый, а вернее — хроноквантовый генератор, который может точно так же, как обычный электрический, генерировать поля квантов времени ничуть не хуже, чем банальные электроны.
И почти по тем же физическим законам. То есть, изменять их напряжение, направление и силу тока. Только эффекты получаются слегка иные. В той же мере иные, чем электричество или магнетизм отличаются от времени.
Один из моих аспирантов, не гений, конечно, но и отнюдь не лишенный таланта парень, черкес, потомок горских князей, сделал из этой идеи забавный вывод.
Мол, если создать достаточное напряжение искусственного хронополя, то вполне ведь можно сдвинуть обычное, природное, в любом желаемом направлении и в соответствующей функции ориентации и мощности.
Откуда вывод — если даже и не задумываться о так называемом путешествии во времени по оси абсцисс (тут свои, скорее философские, чем практические трудности, типа того — как можно попасть туда, где еще нет ничего, и вернуться туда, где все уже кончилось, признавая даже, что само пространство, где все происходило и произойдет, существует независимо), то все равно просматриваются интересные парадоксы.
Ну вот например — что, если переместиться по времени "вбок"?
Как с лесной тропы шагнуть в сторону? Не назад, не вперед, а именно в сторону. Не на метр, а на пять минут. Что можно там увидеть? Сбоку от нашего времени?
Маштаков очень аккуратно объяснил аспиранту абсурдность его замысла, но сам об этом задумался всерьез.
И придумал.
— Впрочем, тонкости реализации вас интересовать не должны. По крайней мере — сейчас. Просто скажу, что очень долго пришлось заниматься расчетами потребной мощности энергетического пучка, способного создать и поддерживать хронополе. Потом — установить возможный радиус действия. Как-то сам собой возник и вопрос — а что случится возле работающего аппарата с тем, кто будет им управлять? Это я тоже выяснил.
Но, чтобы изготовить рабочую модель достаточной мощности, у меня не было денег. Каких-то двухсот-трехсот тысяч. Но я знал, у кого они были.
— У террористов, — снова уточнил Розенцвейг.
— Снова вы о том же. Для меня террористы — это абстракция, пока они решают свои проблемы у себя дома. Вот если бы они напали на Россию — другой разговор. Кстати, не знаете, кто продавал Египту самолеты и танки? А чем я хуже "Росвоенпрома"?
Кроме того, я совершенно убежден, что стимулировать войны — вообще благое дело, пусть для так называемых пацифистов это утверждение звучит цинично. Но, посмотрите сами — "цивилизованное" человечество всерьез не воюет уже семьдесят лет. И что — мы же все медленно загниваем. Самые активные и морально здоровые личности, повинуясь инстинкту самосохранения, идут в экспедиционный корпус, в войска ООН, просто в наемники к "нецивилизованным" правителям. Тем самым — хоть как-то сохраняют пассионарный генофонд "свободного мира". А все остальные — они ведь просто вырождаются. Где великие путешественники, где настоящее, мужественное искусство? Ничего нет, один кисель, манная каша! Разврат, наркотики, сибаритство и обжорство. Мы погибнем так же, как погиб Рим. Нас рано или поздно раздавят варвары, молодые, сильные, голодные и страстные!
"И этот о том же, — подумал Тарханов. — С другого конца, но о том же".
— А прогресс, посмотрите, что делается с прогрессом. Когда европейцы непрерывно воевали, наука и техника двигались семимильными шагами. Все великие открытия сделаны в XIX и самом начале XX века. А потом — как отрезало. Вы посмотрите — от изобретения самолета до его военного использования прошло всего 9 лет. За 15 лет скорости возросли в 10 раз, высота полета — в 20. А за следующие 50 — всего лишь вдвое. То же самое с автомобилями, связью. Дальновизор изобретен Зворыкиным еще в 1920 году, и сильно ли он улучшился за 80 лет?
К началу Мировой войны боевой корабль считался через 5 лет службы безнадежно устаревшим, а сейчас плавают корабли, построенные и 40, и 50 лет назад... Ах, да что говорить. Нужна еще одна мировая война, чтобы выжило человечество! Но я, кажется, отвлекся. Это для меня вообще больная тема.
— Так вот, я переговорил кое с кем, объяснил, что, инвестировав в меня смешную по их масштабам сумму, смогут получить изделие, которое раз и навсегда решит все их проблемы.
— То есть?
Маштакова вывела из себя непроходимая тупость собеседников. Второкурсники и то быстрее соображают.
— Ну я же вам уже который раз сказал, — вразбивку, делая паузы после каждого слова, — если бы вдруг удалось то самое — осуществить хроносдвиг на территории радиусом всего в сто километров, то все органические структуры, включенные в поток реального времени (это подразумевались живые существа всех типов и видов), оказались бы вне нынешнего времени.
— А где? — заинтересованно спросил вдруг Розенцвейг, до которого тоже кое-что дошло.
— Я так предполагаю, что точно там же, но слегка сбоку. В целости и сохранности, почему и не считаю свою деятельность попыткой геноцида. Вообразите — если включить генератор несколько западнее Иерусалима, то в зону его действия как раз и попадает практически весь Израиль в его канонических границах. От Назарета и до пустыни Негев.
— И?
— Я подумал, что вот тут всем и станет хорошо. Поскольку на неорганические, точнее — на неживые объекты хронополе воздействовать не должно, каменные постройки и даже деревянные изделия воздействию времени подвержены очень мало, для них и века почти ничто, то попавшие в его зону люди окажутся в привычной среде обитания, но на совершенно пустой земле...
— То есть как?
— Весьма просто. На земле все мы живем вдоль оси времени. Тонкой, как лазерный луч. Но — лишь для нас. Вполне можно допустить, что для всего остального — домов, гор, лесов, морей и скал — время простирается несколько шире. И вот этот кружок земли радиусом в сто километров окажется на той же самой планете, где есть все, кроме оставшихся за пределами границы живых существ. Вы понимаете — израильтяне получают в свое распоряжение всю Землю. Точно, как и предписано Богом. Всю Землю со всеми ее богатствами, городами, железными дорогами, короче — со всем, что на ней есть, и всего на десять миллионов человек! Делай что хочешь. И никакого антисемитизма. По определению.
Тарханов и Розенцвейг испытали некое обалдение. От невероятности и в то же время грандиозности картины.
Однако Тарханов со свойственным ему практицизмом тут же спросил:
— А как же с животным миром? Его ведь тоже не будет?
— Велика ли беда? Тех животных, птиц и рыб (что останутся в зоопарках, живут на территории страны и в стокилометровой прибрежной зоне моря и в реках) хватит, чтобы размножиться. Как кроликам в Австралии. На ковчеге их было куда меньше. Но я еще и другое имел в виду. Палестинцы и прочие претендующие на территории тоже получили бы вмиг опустевшую землю. Опять же со всей инфраструктурой. Автоматически снимается еще одна мировая проблема. Разве я не гений?
Последние слова заставили Тарханова посмотреть на профессора повнимательнее. Безусловно, блеск своеобразного безумия в глазах у него просверкивал. Да и как без этого?
— И что же вам помешало провести полевые испытания? — спросил Розенцвейг. Он тоже подумал одинаково с Сергеем.
— Как мне сообщили — внезапное нападение неверных. Был убит лично возглавивший операцию шейх, был уничтожен генератор, похищен синхронизатор. Теперь я понял, что это было сделано вами.
— Да, ну и что? А почему для вас этот... синхронизатор был дороже аппарата? Сколько ваши клиенты трудов и денег положили, чтобы его найти.
— Просто потому, что труда и денег в него было исходно вложено в сто раз больше. Новый генератор я сделал за три месяца. А синхронизатор — это шедевр микротехники. Ручная сборка под микроскопом. Без него генератор — как реактивный истребитель без приборов. Взлететь на глазок опытный летчик кое-как сумеет. Но не более. Задания не выполнит и сесть не сможет.
Тут вы меня подкосили, не спорю. Я заказчику ничего не сказал, надеялся, что все-таки сделаю новый, но вот успел бы или нет — не уверен. Прикидывал, не пора ли в бега подаваться.
— Далеко бы не убежали.
— Отчего и обрадовался, что вы за мной пришли.
Выпили еще понемногу коньяка, покурили и уже совсем в другой тональности начали говорить о будущем. На что способен господин Маштаков, если ему дать в распоряжение лабораторию, вернуть синхронизатор и прочее, включая поломанный, но не пропавший генератор.
И всех потянуло в сон от пережитых стрессов.
— Нет, ну, напоследок, скажите, а куда же это вы меня закинули-то? — спросил Тарханов. — И зачем?
— Это и для меня почти загадка. Мысль у меня была какая? Вы все оказались в фокусе моего восстановленного генератора. Я — в мертвом пространстве. Включаю — и фьюить! Вас всех должно было отправить во вневременье. Куда — понятия не имею, поскольку работал без настройки.
А выбило только вас. И — в прошлое?
— Не уверен. Прошлое вашего дома и окрестностей я знаю. Бывал там десять лет назад. Похоже, но не то. И этот плакат мне покоя не дает.
— Ага. Значит, тоже вбок. Но куда и насколько? И почему только вас? Над этим стоит подумать... Слушайте, а вы сами не были там, в Палестине?
— Был, — признался Тарханов. — Мы ваш прибор и взяли.
Маштаков хлопнул себя ладонью по лбу, потом обеими — по коленям.
— Гениально! Все сходится. Генератор ведь сработал тогда, даже в Пятигорске мой хронограф отметил возмущение поля, пусть и микроскопическое. А синхронизатор они подключить не успели, так что мир просто слегка встряхнуло на месте. Вас же определенным образом... контузило? Нет, не то. Сенсибилизировало, это точнее (Сенсибилизация — повышение чувствительности организма, его клеток и тканей к воздействию какого-либо фактора (лат.).). И вы теперь особенно чувствительны ко всему, что связано со временем.
Нет, когда мы устроимся на новом месте, я с вами очень плотненько поработаю...
Автобус остановился. Видно, ребятам захотелось сбегать в кустики, потянуться, размять ноги, покурить на свежем воздухе.
Тарханов тоже спустился вниз по крутым ступенькам, вышел на обочину через заднюю дверь.
Они стояли на берегу длинного, уходящего за горизонт озера, больше похожего на большую реку. Противоположный берег вот он, а справа и слева только тускло блестящая вода. Но такой реки здесь быть не могло по определению. Не Дон же. До Дона по времени еще ехать и ехать.
Значит, водитель взял от Георгиевска вправо, через Святой Крест, и они сейчас на Маныче. Что ж, тоже грамотно.
На этой степной, уводящей через Калмыкию к Царицыну дороге их вообще никто искать не будет. А чуть дальше можно свернуть в сторону Воронежа малоизвестными, но вполне проезжими грейдерами.
Справа, из-за гряды покрытых гривками жидкого леса холмов поднималось солнце.
Быстро-быстро, как стекляшки в калейдоскопе, в голове крутились обрывки мыслей и гипотез, и Тарханов впервые так отчетливо подумал, что, очень возможно, это — солнце не его мира.
А чьего тогда?
Додумать мысль до конца не удалось, потому что в перспективе дороги, на издали кажущемся почти отвесным спуске с очередного увала, появился, стремительно увеличиваясь в размерах, легковой автомобиль.
Еще несколько секунд, и Сергей узнал свой "Мерседес". Сотрудник, которому он поручил машину, все-таки догнал их, хотя автобус все время шел далеко за сотню.
Ну и отлично.
Теперь Маштакова довезут и без него, Кедров свое дело знает. А он, как вышестоящий начальник, волен распоряжаться собой.
Отдав необходимые распоряжения, Сергей с удовольствием сел за руль и лихо, с писком покрышек и веером песка из-под колес, развернулся задним ходом.
Привычно взглянул на часы, отмечая время начала очередной операции.
Ровно пять.
Часа за три он сумеет долететь до Пятигорска, как раз к началу рабочего дня у Татьяны. А там видно будет.
к о н е ц
Ставрополь, Пятигорск
1976, 2001 г.
