ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Двухмоторный самолет, переоборудованный из дальнего разведчика "Р-511" в довольно комфортабельный воздушный лимузин, обслуживающий лично Чекменева, за полтора часа доставил Тарханова, Татьяну и пленника прямо на учебно-тренировочную базу "Печенег", расположенную неподалеку от дачного поселка Пахра.
Рядом со стрелковым полигоном там имелась собственная взлетно-посадочная полоса для легких самолетов и ангары эскадрильи вертолетов огневой поддержки.
Татьяна находилась в полуоглушенном состоянии после всего пережитого, от быстроты случившихся в жизни перемен. Ведь меньше суток прошло с момента, когда она уходила из дома на самое обычное дежурство, и ничего не предвещало, что через несколько часов жизнь сорвется в стремительный галоп по краю пропасти.
Да так, кстати, случается довольно часто. И чем спокойнее и монотоннее была предыдущая жизнь, тем разительнее перемены. Причем это правило относится не только к отдельным людям, но и к целым государствам и цивилизациям. Уж до чего мирным, тихим, скучным было лето незабвенного тысяча девятьсот четырнадцатого года. И никому, кроме редких Пифий и Кассандр, не приходило в голову, что не просто жаркий август идет к концу, а тихо и незаметно, под шорох опадающей листвы, заканчивается XIX век. Странным образом сумевший выкроить для себя в истории вместо положенных ста лет аж целых сто двадцать пять. Начавшись, не хронологически, а психологически, в год Великой французской революции, он уходил именно сейчас...
Вот и для Татьяны каких-то двадцать часов вместили и рутину приема и проводов туристских групп, и шок от вторжения бандитов, и страх, и радость от появления светлого рыцаря Арсения-Сергея, жуткие минуты страха и ожидания, когда здание гостиницы содрогалось от выстрелов и взрывов. Возвращение его, живого и невредимого, внезапное решение связать с ним свою судьбу, поездка в машине до Ставрополя, потом полет.
Полет на скоростном и высотном самолете с почти боевыми перегрузками так же отличался от того, что ей приходилось испытывать, летая на пассажирских лайнерах, как вся ее прошлая жизнь от той, что началась сегодня.
А неяркое московское солнце едва перевалило через середину небосвода.
Она сошла по трапу на подгибающихся ногах, в голове шумело, и все вокруг воспринималось будто сквозь запотевшие очки.
Внезапно накатилась тоска. Ощущение ненужности и бессмысленности происходящего. Если бы можно было отмотать все назад, она, конечно, осталась бы дома, заперла дверь на ключ и засов, задернула шторы и забилась под одеяло. И спала бы долго-долго.
А что делать здесь сейчас?
И, главное, зачем? Единственное, что позволяло сохранять подобие выдержки, был опыт. Она знала за собой такую черту характера. Не раз уже случалось подобное на крутых жизненных поворотах, пусть и не таких крутых, как этот. Даже в первый день заграничной командировки, попасть в которую стоило многих сил и трудов, она всегда испытывала неуверенность, дискомфорт, депрессию, желание бросить все и немедленно вернуться. Но обязательно на следующее утро все это проходило, тоска сменялась радостью, жаждой новых впечатлений и рискованных приключений. Значит, и завтра все будет так же.
Хорошо, что коттедж Сергея находился буквально в сотне шагов от аэродрома. Он отвел ее туда, хотя и очень торопился на встречу с начальством, показал ей все, предложил чувствовать себя как дома.
— Вот это будет твоя, — открыл он дверь уютной комнатки в мансарде, отделанной светлым деревом, со скошенным потолком и окном, выходящим в сторону леса. — Белье тут, в шкафу. Мне как привезли, я и не распаковывал. Есть хочешь? Ну, тогда выпьем по рюмочке за счастливое возвращение, и ложись-ка ты спать. Ни о чем не думай, ничего не бойся. Здесь, наверное, самое безопасное и спокойное место во всей России. А утром все станет по-другому...
"Как он хорошо понял мое настроение, — подумала Татьяна. — Значит, я, скорее всего, не ошиблась..."
А Тарханов действительно спешил.
Служба, от которой он так самонадеянно решил было избавиться на целый месяц, грубо и зримо вновь предъявила свои права.
И Чекменев, наверное, уже ждет нетерпеливо, и автобус с Кедровым, Розенцвейгом и Маштаковым должен подъехать в ближайшее время, если, конечно, в пути никакой задержки не вышло.
Спешил он, впрочем, зря. Чекменев, по сообщению оперативного дежурного, был еще где-то в Москве, так что Сергей успел разместить Фарид-бека в хорошо охраняемом помещении, вернуться к себе, принять душ, побриться и переодеться по форме три, в летний чесучовый (Чесуча — ткань из грубого шелка полотняного переплетения, желтовато— песочного цвета.) китель, такие же брюки, заправленные в мягкие коричневые сапоги. Погон к этому костюму не полагалось, только нарукавная нашивка с эмблемой отряда и две золотистые полоски поперек, обозначающие его полковничий чин.
Больше всего Сергея сейчас беспокоил пленник.
За время перелета он очухался от шока, взял себя в руки, что Тарханов понял по его лицу и резко изменившемуся поведению. А это плохо. Даже очень плохо. Увидев базу, подтянутых и дисциплинированных офицеров "Печенега", Фарид, безусловно, все сопоставил и оценил. Не дурак ведь, наверняка разведчик со стажем. Российские обычаи и порядки знает. Раз не тюрьма, а элитная воинская часть, то здесь убивать не будут и пытать тоже не станут. А уж на обычных допросах он сможет тянуть время чуть не до бесконечности, излагая и заранее подготовленные легенды, и по ходу дела придумываемые экспромты.
Азиаты, тем более приобщившиеся к цивилизации, хоть турки, хоть курды, хоть черт знает кто, имеют одно поганое свойство — они совершенно уверены, что европейцы по определению готовы, мало того — обязаны соблюдать Гаагскую, Женевскую и иные конвенции. Независимо от того, как ведут себя их враги. То есть мы люди первобытно-общинного или раннефеодального строя, такими нас извольте и принимать, а вот вы, культурные господа, уж не в коем случае не выходите за рамки. А то мы вас назовем варварами. И на весь мир это ваше варварство ославим.
"Нет, парень, — думал Тарханов, прогуливаясь по дорожке перед домом Чекменева и ожидая приезда начальника, — ты у меня получишь разборку по полной средневековой программе. Какой там у вас сейчас, одна тысяча триста восемьдесят третий год Хиджры? Для нас это как раз времена Куликовской битвы и сожжения Москвы Тохтамышем.
Вот из этого и будем исходить.
А то — цивилизация, гуманизм! Никто и никогда за пять тысяч лет писанной истории об этом гуманизме и понятия не имел. Французские просветители сдуру придумали, а теперь все носятся с ним, как с писаной торбой, не желая замечать, чем все это на практике оборачивается. Нет уж, увольте".
Но ведь и оформить соответственный подход к такому герою надо поэффектнее. Чтобы раз и навсегда отбить желание и возможность думать по-своему.
Помочь в реализации этой справедливой, но достаточно абстрактной мысли мог единственно старый дружок. Вадик Ляхов, умеющий с равным эффектом класть пулю в пулю на полверсты и к месту цитировать афоризмы Марка Аврелия.
... Когда Вадим, привычно вложив полтинник в ладонь швейцара, поднялся лифтом на свой шестой этаж и вошел в квартиру, телефонный звонок, похоже, охрип, а сам аппарат перегрелся, надрываясь.
Его дребезжание было слышно уже на площадке, не смолкало, пока он отпирал закрытую на два замка дверь, шел в кабинет, первый в его жизни и обставленный в полном соответствии с мечтами и вкусами.
Надеялся — не успеет, поскольку ничего хорошего от этого звона не ждал.
Но телефон продолжал добиваться своего и все-таки добился. Стоя рядом с аппаратом, не взять трубку Ляхов не смог.
Рефлекторно.
— Слушаю вас.
— Ты, Вадим? — Голос Тарханова, с его неистребимым ставропольским акцентом, он узнал сразу.
— Нет, Лиза Черная, — неизвестно почему назвал он имя популярной в этом сезоне цыганской певицы. В смысле — не задавай дурацких вопросов.
— Так, я хочу тебя видеть, — Сергей на шутку не среагировал.
— Подъеду. А куда? Может, лучше ты ко мне? Я еще и портянок не размотал после вчерашнего боя.
— В курсе. Мне уже доложили. Я же теперь большой начальник... — Тарханов оборвал фразу. — Не по телефону.
— Поздравляю. И все равно приезжай, Серега. Посидим, согреемся, шестой этаж, стены толстые. Нет, правда, надо.
— Согласен. Еду. Тем более я неподалеку.
Тарханов появился буквально через десять минут, как всегда, в безупречно сидящем на нем кителе, с кобурой пистолета на поясе, что означало — полковник находится при исполнении.
Обнялись, похлопали друг друга по плечам и спинам, то есть — рад видеть тебя живым, и больше не будем сентиментальничать.
Вадим увлек друга к бару, но Тарханов отказался, что было странно.
— Ко мне подскочим, вот тогда, — не вдаваясь в подробности, сказал Сергей. — Давай лучше кое-что уточним на свежую голову.
— Надо понимать, допрос с меня снимать будешь?
— Какой допрос? Дежурный по базе и исполняющий обязанности командира группы мне доложили, что смогли.
Пленников твоих пока изолировали по одному, но допрашивать их оснований нет, пока от тебя соответствующего рапорта не поступило. Вот и расскажи мне с возможными подробностями, что и как. Тогда и думать будем.
Ляхов рассказал не только строго фактическую сторону, но и свои соображения по поводу каждого эпизода.
— Знаешь что, я бы хотел, чтобы о задержании Герасимова по официальным каналам прокурору не сообщалось. А если вдруг обратится — не в курсе, мол.
— Что, может обратиться?
— Вполне может. Дочка ж его там присутствовала, все папаше доложила, а он, как ни крути, официальное лицо, в некотором роде по отношению к нам — вышестоящее. Сотрудник его арестован, и все такое...
— А может и не обратиться? — Тарханов, закинув ногу за ногу, вроде бы полностью поглощенный рассматриванием солнечного блика на носке своего сапога, держался сейчас не только как старый друг. Явственно в нем ощущался начальник отдела спецопераций разведуправления штаба Гвардии. Ну а как же? Служба службой.
— Вполне, — легко согласился Вадим. — Поскольку я его об этом попросил. Оно же еще и так и так может повернуться.
— Свою игру затеял?
— Почему свою, нашу. Мы с Василием Кирилловичем по определенным вопросам взаимопонимания уже почти достигли. Считаю — он может оказаться человеком чрезвычайно полезным.
— Я и говорю — своя игра. Ну, пусть так и будет. Выйдет — хорошо. Нет — ты для нас лицо совершенно постороннее. Академия к разведупру отношения не имеет.
Вдруг Вадим увидел, а еще точнее — ощутил, что несгибаемый полковник словно чем-то смущен.
Собирается сказать — и никак. Вначале ему показалось, что это касается нынешней ситуации. Вроде бы должен, но не может произнести фразу типа: "А теперь, господин Половцев, сдайте оружие и следуйте за мной".
Однако нет, тут — другое.
А если так: "Ты знаешь, Вадим, я встретил в Кисловодске твою Елену, и мы..."
Тоже не похоже, но несколько ближе.
— Давай-давай, говори, что собрался, — поощрил он товарища и кивнул ободряюще. — Про женщин я пойму. Про остальное... — после легкой заминки, словно не зная, как бы это получше сформулировать, Ляхов усмехнулся, скорее, сочувственно, — в меру сил постараюсь.
В который уже раз этот несложный фокус Тарханова удивил.
— Как тебе всегда удается... Ладно, короче, так...
Остановился я ночью в Пятигорске возле входа в гостиницу, курева купить, и вдруг окликает меня девушка, моим исходным именем. Обернулся — вот черт! Оказалось, тогдашняя еще подруга...
Когда Сергей закончил излагать историю своей встречи с Татьяной, плавно перетекшую в описание боя в отеле, и вплоть до возвращения в Москву, у Ляхова уже были наготове уточняющие вопросы.
— Значит, говоришь, предварительно ты о чем-то подобном подумал?
— Именно о чем-то, но совершенно неконкретно. Вспомнил наши с тобой разговоры насчет предчувствия и предвидения...
— Так. И твоя встреча с Татьяной здорово смахивает на мою с Еленой. Даже очень здорово.
— Ну?
— И мы практически одновременно попали в очередную заварушку. И успешно из нее выкрутились, хотя и по-разному. Да, забавно.
Ляхов закусил нижнюю губу. Его гипотеза насчет страдающего отсутствием оригинальных идей режиссера получила еще одно подтверждение.
— Нет, Серега, тут так сразу не скажешь. Фактов интересных много, но пока недостаточно. И этот господин Маштаков, сумасшедший изобретатель... С ним тоже побеседовать надо.
Вадим закурил третью подряд сигарету.
— Но жизнь-то все интересней и интересней становится. А представь, остался бы я перед Новым годом в Хайфе, ты — у себя в батальоне, и что? Так бы и тянули армейскую лямку, радовались премии в пол-оклада и внеочередному увольнению в город... А тут...
Нет, непременно сейчас нужно выпить, остальное потом додумаем.
— Отставить, Вадим. Потерпи час. Сейчас мы поедем ко мне на базу. Кстати, пока ты на сборах проедался, мы твоего Максима Бубнова туда переправили.
— Зачем? — эта новость Ляхову не понравилась. Выходит, его все же несколько отстраняют? Пока доктор Максим числился за Академией, они занимались своим проектом в порядке инициативы, все было нормально. В нужный момент предъявили бы руководству или непосредственно генералу Агееву готовую работу. Сейчас же, выходит, Чекменев самолично или с санкции князя перетянул одеяло на себя. И кто теперь в проекте он сам?
— Ты не переживай. Тебя никто не ущемит. Исключительно в целях безопасности и централизации работы. Ты ж сам посуди — в Пятигорске ради "Гнева" и Маштакова что устроили? Герасимов твой зачем вчера танец с саблями изобразил, по дури, конечно, но тем не менее? Почти наверняка ради вашей машинки.
— Если только не из-за "Аллаха" и сабли, — вставил Ляхов. — Может, просто отомстить решили за то, как мы их кинули...
— С тем давно пролетело. Так вот, если мы с тобой очередной раз выкрутились, не уверен, что доктор так же сумел бы самооборониться, если б к нему домой ночью пришли. На базе спокойнее. А дело у меня к тебе вот какое...
Тарханов с сомнением обвел глазами потолок и стены.
— Пошли, в машине доскажу.
Пока ехали, Тарханов говорил, а Вадим все больше молчал и прикидывал.
... С Максимом Бубновым они не только конструкцию, но и все программное обеспечение для "Большого комплекса" отработали до возможного совершенства. В том смысле, что мог он теперь работать по любой из схем.
Как "детектор правды" — сколько угодно. Это самое простое.
Как анализатор интеллекта и эмоций, он же "верикоп", — со всей возможной точностью.
Самое сложное было отрегулировать программу в целях определения генетических, моральных характеристик и возможностей испытуемого объекта.
Вот тут были определенные сложности. Вадим потратил только на формулировку критериев, по которым должен проводиться отбор, несколько месяцев.
Уж больно много вопросов возникало, как только начинал вникать в факты истории и детали поведения конкретных, то канонизированных, то демонизированных людей.
Как, например, соотнести такие качества, как безжалостность к себе и внимательная чуткость к людям? Скорее ведь бывает наоборот. Каково это — отказаться послать в бой подчиненные тебе войска, обреченные на тяжелые потери, зная, что вышестоящий тиран вполне способен уволить тебя от должности, а то и поставить к стенке.
Почему, например, генерал от кавалерии Брусилов смог сказать Николаю Второму: "Ваше Величество, если мои решения вас не удовлетворяют, я не могу оставаться в должности главнокомандующего".
А ни один из командиров Красной армии, даже явно проигрывая Гражданскую войну, с большевистским Политбюро спорить или просто попытаться изменить в нужную сторону его состав не рискнул. Из тех, конечно, командиров, кто до конца сохранял верность идее.
О перебежчиках из Белого стана в Красный и потом обратно речи не идет. Махно, Думенко, Миронов, Тухачевский, Раскольников... Ни чести не сберегли, ни выгоды, которую ставили превыше всего, в итоге не поимели.
В чем тут причина, какая червоточина имелась в душах незаурядных, в общем-то, людей?
Как ее вычислить и внести в алгоритм?
Не сумев же это сделать, будешь обречен на повторение того же.
Ведь был бы тот же Тухачевский совсем без способностей — не смог бы из поручиков за год взлететь в командармы. Правда, ценой предательства. Как такое учесть в программе?
Обратный вариант — Слащев Яков Александрович. Огромный талант полководца, выдержка и мужество, готовность служить Отечеству пусть и рядовым с погонами гвардейского полковника. Совершив массу подвигов, через год Гражданской войны получил не только чин генерал-лейтенанта, но и почетную приставку к фамилии — Слащев-Крымский — и вдруг, на вершине карьеры и славы, счел, что его заслуги все равно недооценили, рассорился со всеми соратниками, ушел в отставку, начал затевать скандалы в российской и иностранной прессе, писать пасквильные книжки.
А знать бы заранее про могущий проявиться так внезапно гонор, подкорректировать траекторию жизни и карьеры — мог бы славный герой служить и приносить пользу Отечеству еще лет тридцать.
Пришлось Ляхову работать и работать, самому перечитать кучу литературы, привлечь к делу, ничего особенно не объясняя, целую группу историков, психологов и педагогов. Отнюдь не как группу, конечно, поодиночке, просто как консультантов по отдельным, чисто теоретическим вопросам. Благо членство в Клубе такую возможность обеспечивало.
Потрудились, перебрали сотню-другую вариантов, нашли и некоторые нестандартные. В истории ведь есть все, что угодно, только надо уметь сообразить, что именно ты ищешь.
Алгоритмы выстроились изящные.
Программа сначала оценивала каждую из двух десятков ведущих черт личности по отдельности, определяла их количественные параметры: силу, устойчивость, яркость, напряженность, гибкость и т. п. Затем начинался процесс сопоставления выявленных качеств, степень их взаимовлияния, какие выступают по отношению к другим в роли катализатора, какие ингибитора.
Учтены были и варианты, когда определенное сочетания положительных черт характера давало негативный эффект. Наоборот, кстати, тоже случалось.
Пришла пора масштабных полевых испытаний, а следовательно, предстояло докладывать по начальству. А какому именно?
Проще всего, конечно, непосредственному руководителю, не по службе, конечно, а как бы гроссмейстеру ордена, генералу Агееву.
Если уж взял на себя такое послушание, так вроде бы изволь.
Но! Тут нужно думать и думать, считать и считать. Про себя он знал все точно, поскольку в числе первых, вместе с самим Максимом и Тархановым подвергся исследованию по полной программе. Нужно же знать, чего ты на самом деле стоишь, берясь за грандиозное, не на один год, а может, и не на одно десятилетие рассчитанное дело.
Результаты его удовлетворили вполне. Он и раньше хорошо к себе относился и уверен был, что умеет выбирать друзей, но как-то эмпирически, а сейчас убедился в этом на медико-математической основе.
А вот своего же генерала он пока не прозондировал. Почему испытывал некоторое сомнение. Мужик-то он располагающий, но что, как ошибочка выйдет?
Обнаружится у него небольшой такой дефектик вроде гипертрофированного самолюбия, и не захочется ему делиться славою с новичком-полковником. Или, наоборот, не самолюбие проявится, а чрезмерная подозрительность, эгоизм, желание сохранить тайну столь невероятного изобретения в более узком кругу посвященных.
Нельзя исключить, по крайней мере — сейчас.
Так, может, сразу на князя выходить? Он по определению человек честный, свободный от обычных людских слабостей, что подтверждается восьмьюдесятью годами служения его и его предшественников на этом посту, и уж если собрался идти именно под его руку, так сомневаться больше не стоит.
Но ведь нужно еще найти способ получить аудиенцию и обо всем доложить. Лично и конфиденциально. Без Чекменева сделать это будет сложно, а он ведь спросит — зачем?
Не ответить нельзя, а ответить — весь смысл предприятия теряется.
В тот момент Ляхов ощутил себя в тупике. Фигурально выражаясь, он сел и задумался.
А ведь плоховато получается. Похоже, друг, в этот тупик ты загнал себя сам.
Уверовал в свою непогрешимость и тут же начал сомневаться во всех прочих, кто вроде бы не столь надежен, как ты.
Майе ты веришь, ее отцу, Сергею. А по отношению к людям, которые приняли в тебе участие, помогли, поддержали, выдвинули — Агееву, теперь и Чекменеву, — вдруг недоверие возникло.
А это уже мания величия, — сопряженная с манией преследования. То есть — паранойя. А если машинка ее у тебя не показала, значит, плоха машинка.
Тогда он принял единственно правильное в подобной ситуации решение. Не суетиться. Отец ему еще в детстве приводил, как руководство в жизни, правило хорошей морской практики. Попав в туман и не надеясь на точность прокладки, прежде всего, ляг в дрейф до появления возможности уточнить свое место.
Так он поначалу и поступил, благо начались экзамены, потом лагерные сборы.
Момент принятия радикальных решений сам собой отдалился.
А сейчас снова нужно решать этот же вопрос. Хорошо, Сергей вернулся. Вот Сергею он верил безусловно.
И если он решил, что Бубнову будет у него на базе лучше, — так тому и быть.
Только...
— Понимаешь, Вадим, этот бандюга, Фарид, которого я привез, он, по моим прикидкам, не просто мелкий батальонный курбаши. Он наверняка из больших штабов. Костюмчик чистый, руки чистые. В смысле — сам ни разу не выстрелил. Пистолет у него полностью заряженный и ствол в смазке. По-русски говорит чисто, да и вообще. А колоться не хочет.
Если б я, как сразу начал, с ним на месте разобрался бы или юнкеру Плиеву поручил, на краю могилы он бы все сказал. А здесь осмелел. Конвенции, мол, то да се. И вообще ничего не знаю, погулять вышел. И что с ним делать?
— Ты у меня спрашиваешь? — изумился Ляхов.
— У кого же еще? Тут и Чекменев не помощник. Работайте, говорит. Так ты же понимаешь, передам я его следователю, он и месяц, и год волынку тянуть будет. Вообще может ни слова не сказать, по факту ему от силы пятерку суд отвесит. И все.
Ляхов подумал, что сам находится в аналогичном положении. С Герасимовым. Там еще хуже. Упрется ежели, так вообще отпускать придется. Стоит ему сказать: "Какие претензии, господа? За столиком сидел, с вами же выпивал. Девок этих только на пароходе увидел. Что вы там не поделили — понятия не имею".
Тоже полный абзац, хотя и уверен Вадим на сто двадцать процентов, что дела серьезные.
И вот боевой полковник, теперь — заместитель самого Чекменева, обращается к нему за помощью. Чувствует, значит, и верит, что доктор не только зеленкой мазать умеет и из ружья стрелять. Это хорошо, конечно. А вот чем ему сейчас помочь и себе в том числе?
Бельскому он сказал, что Герасимов всю правду выложит. Не он сказал, подсознание за него. Поскольку только сейчас кое-что в голове проблескивать начало.
Но тут без Максима не обойдешься.
Ах да, он ведь тоже сейчас на базе находится, со всем оборудованием! Что же, попробуем...
... В тархановском домике, примыкающем к территории учебно-тренировочной базы, он был до этого всего один раз.
Хороший дом, удобный, хотя и без затей. Веранда, три комнаты внизу, еще две маленьких в мансарде. Обставлен казенной мебелью, и не заметно ни малейших попыток придать этому жилью хоть какую-то индивидуальность.
Сам Ляхов, обзаведясь квартирой, первым делом приобрел туркменские ковры, на пол и на стены, украсил их оружием, холодным и огнестрельным, объехал десяток букинистических лавок и одномоментно скомплектовал недурную библиотеку. А если бы имел не городскую квартиру, а такой же коттедж, непременно приобрел бы собаку. Бразильского фила, для уюта и охраны. Говорят, самая боевая и одновременно самая ласковая к хозяину и верная собака в мире.
А Тарханов жил как сверхсрочник в каморке при казарме. Есть где голову приклонить и побыть какое-то время в одиночестве, и слава Богу.
Ну, хозяин — барин.
Зато сейчас, поднявшись на крыльцо, он увидел девушку или молодую женщину лет за двадцать пять, но явно моложе тридцати, вышедшую им навстречу. Видно, что ждала и тут же среагировала на шум подъезжающей машины.
Симпатичная шатенка с большими серо-зелеными глазами, неуловимо отличающаяся от большинства привычных Ляхову женщин.
Чем? Скорее всего, тем, что совершенно в ней не ощущалось обычного для столичных знакомых Вадима перманентного внутреннего напряжения и желания изобразить что-то сверх того, что представляешь собой на самом деле.
Ляхов никогда не был на Северном Кавказе, не довелось как-то, но сразу проникся ощущением узнавания ее типажа. Если бы даже Тарханов не сказал.
Кубанская казачка. Или терская. Разницу Ляхов представлял не очень, русская (точнее, столичная) литература, со времен "Казаков" Толстого, вникать в подобные тонкости не считала нужным. И все равно, такими, по представлению Ляхова, женщины южных российских пределов и должны были быть.
— Татьяна, — протянула она Вадиму руку. Ни колец, ни перстней на пальцах у нее не было.
Прищелкнув каблуками, Ляхов тоже представился.
На большой, застекленной с трех сторон веранде стоял плетенный из бамбука стол, при нем четыре таких же стула.
Присели. Тарханов извлек из шкафчика под ведущей наверх лестницей пузатую оплетенную бутыль.
Разлил по бокалам густое, почти черное вино.
— Таня — моя старинная подруга. Еще с училища. Так вот получилось, что встретились. Именно там.
Повоевали, ничего не поделаешь. Ты мне говорил, что... ретикулярная формация... — научный термин Тарханов произнес с некоторым усилием, — так вот, она самая. Как я загадал, так и получилось. Сначала с ней, потом с бандитами. Объяснить можешь?
— Нет, разумеется, — Ляхов ответил с искренним облегчением.
— Ну и ладно.
Сейчас Тарханову не столь интересно, как и почему случилось то, что случилось с другом, его гораздо больше волновало, понравилась ли ему Татьяна и чтобы Вадим случайно не проговорился насчет Влады, с которой они совсем недавно почти так же сидели и выпивали вместе, и Вадим тоже демонстрировал ей приязнь.
"Ну, уж этому-то меня учить не надо, — подумал Ляхов. — А девушка и вправду приятная. И на "верископе" проверять не надо".
Он еще подумал, что Сергею такая девушка подойдет в самый раз, тем более что он ее сюда уже и привез.
И вместе с тем! Какая-то она слишком спокойная, слишком отстраненная от происходящего вокруг.
Возможно, потому, что ей, казачке, все эти "кацапские" дела и проблемы неинтересны?
Черты лица, вот тоже правильные, красивые по классическим канонам, а изюминки не просматривается.
Правда, глаза... К глазам стоило бы и присмотреться.
Но Тарханов тут же, не успели они допить и по первому бокалу, пригласил его в соседнюю комнату.
— Извини, Таня, нам парой слов перекинуться надо. А ты нам пока собери и закусить тоже...
— Конечно, о чем речь, — ответила она с интонацией восточной женщины, для которой с детства очевидно, что мужские дела ее не касаются.
Свои же женские она должна исполнять в точности, не забивая голову новомодными феминистскими теориями. Всего, что ей нужно, она от мужчины и так добьется, тоже с помощью веками отработанных методик.
В кабинете Сергей налил водки в старинные серебряные с чернью чарки.
— Татьяна с собой привезла. Дедовские, видишь, — он показал гравированную шрифтом, стилизованным под полуустав, надпись на боку своей: "Пей, да дело разумей".
— А у тебя?
Ляхов посмотрел.
"Кто пьян, да умен, два угодья в нем".
— Вишь, деды соображали, — согласился он. — Ну, давай. Так в чем вопрос?
— Вопрос в том же. Фарид этот, он наверняка знает много о целях и задачах этого внезапного "похода на Пятигорск". Но как мне его быстро и всерьез размотать, если он стопроцентную туфту мне гонит? Это ж или ребра ему ломать, наркотики колоть, да и не поймешь, правду он говорит или со страху и боли угодить старается. Или в очередной раз утереться...
— Вполне здраво рассуждаешь, — поощрительно кивнул Ляхов. — Так, скорее всего, и будет. И что?
— Ну, ты же мне говорил, показывал кое-что. Можно с помощью твоей техники его до донышка выпотрошить, и чтобы с гарантией?
— Можно. И даже не слишком сложно. А во-вторых? — Ляхов догадывался, что "во-вторых" непременно возникнет.
Тарханов или не заметил этой подсказки, или решил не замечать, во избежание лишних словопрений.
— Во-вторых, я уже с Чекменевым переговорил, он дал добро на привлечение тебя и твоего доктора к работе и по Фариду, и по Маштакову. Сюда же и твоего Герасимова подверстаем. Возьмешься?
"На ловца и зверь... — чуть ли не с ликованием подумал Ляхов. — Только начал соображать в нужном направлении, и тут же последовало встречное предложение. Правильно писал Булгаков: "Сами предложат и сами все дадут".
Но особой заинтересованности показывать пока не стал.
— А что ж? Мы люди военные, подневольные, господину Чекменеву обязанные. Прикажут — сделаем.
— Нет, ну что за разговор — прикажут. Тут дело серьезное. И тебе интерес имеется. Знаешь, тут с этим Маштаковым, ну, "Кулибин" который, интереснейшие вещи выясняются. Ну, это я тебе тоже расскажу. А пока могу я доложить, что ты с нами работаешь?
— Докладай, о чем речь. Тем более я сейчас в отпуске.
Пока Тарханов звонил по телефону, потом уточнял, когда у Татьяны будет готов ужин на четыре персоны, Вадим все не мог успокоиться, все радовался, как легко и свободно все решилось.
И как, по выполнении "подряда", аккуратно подойти к тому же Чекменеву и через него непосредственно к Великому князю со своей собственной проблемой.
А уж с Агеевым он потом как-нибудь все это согласует. Если повезет, так и с позиции силы.
До резиденции Максима идти было всего с полкилометра, но Сергей все-таки усадил Ляхова в машину, совсем маленький зеленый вездеходик с опущенным тентом.
— Служил бы ты в наших войсках, соображал, что надо пользоваться возможностью хоть сто метров проделать на колесах, а не на своих двоих.
Устроили доктора надежно. С пониманием важности и перспективности его работы.
В скромно выглядевшем особнячке из дикого камня, очень удобно расположенном на острове посередине озера, окруженном вдобавок густыми ивами, почти полностью скрывавшими его от любых, лишенных соответствующего допуска глаз.
Кроме особняка здесь же располагались склады неприкосновенного запаса спецтехники и боеприпасов, по причине чего ведущий на остров узкий мост с обеих сторон прикрывался патрулями караульного наряда.
Не совсем замок Иф, но в этом роде.
Доктор встретил Ляхова радостно. Ему, похоже, не слишком уютно было одному нести бремя ответственности и неясности дальнейших перспектив.
Естественно, все необходимое, чтобы отпраздновать встречу и подтянуть Бубнова к своему уровню, у них с собой было.
— Ну, все. Подпольный период деятельности закончился. Включаемся в работу по-настоящему. Перспективы нас ждут совершенно лучезарные, — сообщил Ляхов.
В быстром темпе опрокинув третью чарку, Максим потребовал пояснений.
После того как Вадим их дал, он как бы даже и помрачнел.
— Ты уверен, что нам это нужно? Мы же совсем другим рассчитывали заниматься. А теперь что же — при следователях на подхвате? Мне это как-то...
— Да брось! Хватит комплексами мучиться. Это прежде всего нам самим нужно. Ты ж соображай, война идет, суровая, скажу тебе, война. А мы, как сказал однажды Хемингуэй, подписали контракт на весь срок. Размотаем это дело — поймем, откуда и что нам угрожает. Ребята быстренько все порешают, и мы сможем спокойно своим делом заниматься.
Тем более, изобретателя тех штучек нам обещают предоставить со всей его лабораторией, — он указал на Тарханова. Сергей в ученую дискуссию не вмешивался, но при прямом к нему обращении кивнул со значительностью.
— Что касается твоих опасений, — Ляхов знал, что Максим все время побаивается, что им воспользуются, а потом отстранят за ненадобностью, — мы ж предъявим только эффект, а не идею.
Как если бы ты продал современный автомобиль хотя бы и самому Генри Форду. Куда совать ключ и какие педали нажимать, он быстро поймет, а что делать с системой распределенного впрыска, в доску разбейся, не догадается.
— Это, конечно, так...
— Значит, работаем. С утра и начнем.
— А сейчас нас Татьяна ждет, — сообщил Тарханов, чрезвычайно довольный, что все разрешилось столь удачно. — Гуляш из баранины с фасолью наверняка уже доспел.
При слове "баранина" Максим сморщил нос. Как многие столичные и вообще среднерусские жители, к этому сорту мяса он относился скорее негативно. Пахнет, мол, не по-нашему, и вообще жир на губах застывает.
Сергей не стал его разубеждать. Попробует — наверняка пересмотрит свои взгляды.
