ГЛАВА 17
Пока не началась главная работа, Уваров, по укоренившейся привычке, провел личную рекогносцировку занимаемой позиции и прилегающей местности. Тут все было сделано грамотно. Своеобразный импровизированный укрепрайон был создан хоть и наскоро, но по всем правилам военной науки. Штабной домик, сложенный в незапамятное время со стенами в четыре кирпича, судя по архитектуре, принадлежал железнодорожному ведомству, стоял на достаточном удалении от кварталов, населенных местными жителями, и ограда вокруг него была под стать, высокая и даже на вид прочная.
В систему обороны входило еще три полуразвалившихся здания, тоже промышленного назначения, а все вместе когда-то образовывало товарный двор ныне не существующей станции или разъезда. Сохранились участки пути, груды ржавых рельсов и полусгнивших шпал, земля была перемешана со шлаком, угольной крошкой, на метр в глубину пропитана мазутом и креозотом. Для жизни место совершенно невозможное, а для обороны — в самый раз.
Из амбразур в цокольных этажах простреливались насквозь прилегающие улицы, а с чердаков — берег Вислы на километр в каждую сторону. Кто-то не так давно озаботился даже тем, чтобы использовать рельсы и обломки железобетонных блоков в качестве противотанковых завалов и надолбов. Непосвященным людям в глаза это почти не бросалось, но фактически возможность проникнуть в расположение на колесной и гусеничной технике исключалась почти намертво. Даже один отряд "печенегов", пусть и не полного состава, мог здесь продержаться до подхода полевых войск несколько суток, хватило бы только боеприпасов.
Судя по тому, что во дворе штаба высились целые штабеля ящиков со снарядами к ручным противотанковым гранатометам, а в полураскрытых дверях гаража Уваров разглядел знакомые лафеты АГС "Василек" (Автоматический станковый гранатомет, способный на дистанции до двух километров одним залпом накрыть противопехотными осколочными гранатами в шахматном порядке площадь 100 метров по фронту и пятьдесят в глубину), люди, которым было поручено оборудовать эту базу, отнеслись к заданию с полной серьезностью. Ориентируясь на то, что воевать придется не только с наскоро вооруженными уличными толпами, но и с регулярной пехотой. Разумеется, без средств усиления.
Обойдя территорию, попутно выяснив, где здесь кухня и отхожее место, Валерий вернулся на отведенный ему пост.
Работы пока было мало. На связь разведчики выходили не чаще чем раз в полчаса, да и вверенные попечению Уварова радисты в своем деле разбирались намного лучше него. Так что, похоже, Крылов устроил раненому коллеге этакую синекуру, чтобы отдохнул и набрался сил, раз в госпиталь не хочет.
Между прочим, эта его любезность позволяла Валерию наконец-то получить давно положенный орден. И даже сразу — Владимира IV степени с мечами. Ибо, согласно статута, награды удостаивается: "...кто, будучи раненным, остался в строю, продолжая исполнять свои обязанности..."
А если вдруг завяжется еще один серьезный бой и повезет в нем уцелеть, можно и на Георгия четвертой степени, офицерского, разумеется, рассчитывать. На красивый белый крестик, при виде которого даже пожилые полковники с полупоклоном честь отдают. Впрочем, на Георгия он имеет полное право надеяться уже сейчас, поскольку, будучи раненным и фактически истекая кровью, он до последнего вел бой в Арсенале.
А у каждого кадрового офицера с самого училища сидят в голове чеканные формулы: "Кто огнестрельным и холодным оружием уничтожал живую силу противника, кто поразил или взял в плен вражеского предводителя, захватил знамя неприятеля, метким огнем поразил и уничтожил вражеский корабль, танк, самолет, уничтожил или захватил артиллерийское орудие, удостаивается..."
Тот же "Катерпиллер", чем не танк? И как минимум одного "предводителя" он тоже поразил... Правда, потребуется представление со стороны Леухина, который тогда исполнял должность начальника отдельного подразделения и был непосредственным очевидцем совершенного подвига. И, как это часто бывает, вспомнив фамилию недавнего соратника, поручик тут же увидел ее в таблице радиочастот.
— А этот — где? — спросил Уваров унтер-офицера, сидевшего за ближайшей рацией. Тот отчего-то усмехнулся и показал большим пальцем себе через плечо. На входную дверь.
— Не понял...
— Через дверь, на площадку, напротив нас, железная, там они сидят...
Железная дверь открылась после того, как Уваров несколько раз постучал. Судя по долгой паузе, его рассматривали в потайной "глазок" или с помощью видеокамеры. Залязгали запоры, точно как недавно на воротах крепости, и на пороге объявился господин Леухин собственной персоной.
— У вас тут что, внутренняя тюрьма? — осведомился поручик. — Вроде как вам не по специальности...
— Заходи, — отодвинулся в сторону инженер и тут же захлопнул дверь. — Тебе чего?
— Повидаться захотел. Приказано мне связью заниматься по подразделениям отряда, вот я в карточке посмотрел — и вы там значитесь. Каким, думаю, краем их высокоблагородие к нашим делам причастны? Вроде как совсем по другому ведомству. И все мои абоненты в городе сейчас работают, а вы вдруг — через стенку. Интересно... Никак из наших будете?
Бывший комендант, похоже, испытывал некоторые сомнения. Что неудивительно. Человек, который даже в расположении сверхсекретного подразделения прячется от товарищей за железной дверью, наверняка приставлен к делу особливой важности. Гриф под тремя нулями. А по виду и не скажешь, особенно там, в Арсенале.
И тут же на память пришли слова Стрельникова при первом знакомстве. Насчет того, что следует научиться горбиться, ходить, шаркая ногами, и нос рукавом прилюдно вытирать. Получается, что господин Леухин куда лучше него эти науки превзошел. Да и неудивительно, учитывая разницу в возрасте и чинах.
— Проходи, поручик. Я тут как раз перекусить собрался, а ты, кажется, кроме той шоколадки, весь день не евши...
Да так оно и есть. Валерий в суматохе обстоятельств об этом совершенно забыл, а сейчас ведь время к вечеру идет. Тут же он услышал запах разогретой мясной тушенки, и слюна заполнила рот. Слегка даже затошнило от голода. В небольшой каморке слева по коридору гудел примус, чугунная сковородка исходила паром, круглая буханка ржаного хлеба с краю была надрезана крупными ломтями.
— Садись, — Леухин ногой подвинул к столу табуретку, сам уселся на другую. Полез в грязную, покрытую шелухой некогда голубой масляной краски тумбочку. Там у него хранилась бутылка без наклейки, почти полная.
— Свою "княжескую" ты заслужил. Получай...
"Княжеской" в Гвардии называли винную порцию, выдаваемую личному составу боевых подразделений от имени и якобы за счет личных средств Олега Константиновича. За это армейские офицеры гвардейцам сильно завидовали. А злопыхатели называли скрытой формой подкупа, поскольку непьющие чарку могли получать и деньгами. За год набегала приличная сумма.
Налитые Леухиным полстакана Валерий принял махом и накинулся на тушенку. Инженер смотрел на него с удовольствием и сочувствием.
— Раз тебя оставили в расположении и даже к связи допустили, оснований тебе не доверять больше не имею, — будничным тоном сказал он. — Позывной Стрельникова тоже знаешь?
Не успев прожевать распаренное, волокнистое, но все равно чертовски вкусное мясо, поручик кивнул. Показал на пальцах не сам позывной, конечно, а его место в общем списке.
— Вот и славно. А то ж ты до сих пор мучаешься, с каким это дураком тебя судьба свела. Бросил крепость в полной исправности и на другой берег сбежал, нового Порт-Артура врагу не учинив. Мне, например, неприятно, что ты про меня так думаешь. Хотя разъяснять тебе суть замысла меня никто не уполномочивал, так и запрета прямого нет, а на связи сидя, ты все равно услышишь в ближайшее время достаточно, чтобы догадаться. Если же опять в город пошлют — тем более должен быть в курсе. Ты в "печенегах" сколько служишь? — неожиданно спросил инженер.
— Месяц.
— Тоже неплохо. А я — десятый год. Правда, не боевиком, а все больше по основной специальности. Да у нас тут всяких хватает, каждому дело найдется — и инженеру, и ветеринару...
Плеснул в стаканы еще: Уварову щедро, себе — чуть-чуть.
— Ничего-ничего. Я знаю, кому, когда и сколько... Досталось тебе, поешь, выпей и спать ложись. До утра вполне можно.
Поручик удивленно вскинул брови. Как это, мол, так? Считай, на фронте, задание получено, а посторонний, пусть и заслуживающий уважения, офицер заявляет, что вместо работы можно спать.
— Ох ты, рьяный какой... Хочешь, я сейчас Стрельникову позвоню, он то же самое скажет? Работы у тебя и завтра хватит, я так понимаю. А чтобы лучше спалось, я тебе кое-что расскажу. В Арсенале мы полякам сдали примерно пятьсот ящиков автоматных и пистолетных патронов, пару сотен гранатометов с боекомплектом, те самые тридцать ЗРК. Стрелкового оружия некоторое количество. Хорошо им помогли, да? Теперь воюй — не хочу.
— И что же тут хорошего?
— А иди-ка сюда...
В соседней комнате незнакомое Уварову устройство проецировало прямо на стену изображение Варшавы. Таких поручик еще никогда не видел. Город на ней представал словно с птичьего полета, под углом примерно сорок пять градусов. С отчетливым изображением улиц, переулков, домов в их подлинном виде. Но не аэрофотосъемка, не картинка со спутника. То есть это был, скорее, макет, выполненный сумасшедшим архитектором, положившим не один десяток лет жизни, чтобы изготовить точную копию миллионного города. Вдобавок на нем были нанесены границы муниципальных районов, названия улиц, даже нумерация домов.
— Здорово, — не скрыл восхищения Уваров. — Кто же это так постарался?
— Хошь верь, хошь не верь, а я! Но сейчас это не существенно. Ты на другое смотри. Там тебе и придется работать.
Действительно, панорама вся была покрыта россыпью красных световых точек. Словно оспа накрыла город. Целое созвездие их гнездилось на территории Арсенала, многие двигались по идущим от него улицам и магистралям. Еще некоторые спокойно помигивали в разных местах, включая комплекс правительственных зданий в самом центре.
Кажется, Валерий догадался. Однако для верности спросил, что это все должно значить.
— А то и значит. Две недели, как проклятые, работали. На каждом ящике с патронами, с автоматами — маячок. Вот она, картиночка, на ладони. Приходи, бери голыми руками. — В голосе Леухина слышалось торжество. Звездный час как бы наступил для него, очень и очень долго обреченного заниматься сложной технической работой, не всегда и доступной по смыслу людям, поставленным им руководить.
Как-то это Уваров понял в инженере. Наверное, характеры и судьба у них были похожи. Что он в своем округе считал себя умнее командира бригады, что Леухин всю взрослую жизнь страдал оттого, что его изобретения и технологии не находили отклика. Жил, служил, работал, и вдруг — получилось! Нашелся начальник, который понял, поверил и дал возможность реализоваться в полную силу.
А с ним самим не так же вышло?
— Пришлось, пришлось потрудиться, — продолжал рассказывать инженер. — Радиопеленгаторами с восьми направлений город перекрыть и даже с космическими силами договориться, чтобы геостационарным спутником позволили воспользоваться. А здесь у меня центральный коммутационный узел. Вычислитель сопоставляет пеленги, привязывает к координатной сетке и выдает дислокацию в проектор. Вот мы и можем наблюдать, куда они наши гостинцы развозят, где складируют. Вся их сеть снабжения и базирования — как на ладони. Теперь в любой момент хоть группы захвата посылай, хоть авиаудары наноси. Нормально, да?
Уваров не мог не признать, что да. Если сейчас иметь под руками достаточно сил, ту же самую дивизию генерала фон Ливена, о которой все говорили с надеждой и нетерпением, ее шестнадцать стрелковых батальонов (сорок восемь рот, не считая подразделений обеспечения), руководствуясь только данными схемы Леухина за сутки ликвидировали бы мятеж.
Но, насколько было известно поручику (в основном по слухам), даже передовые отряды гвардейской дивизии не перешли еще границ Привислянского края по причинам чисто дипломатическим. Говорили, что правительство Каверзнева не желает допустить сюда войска, подчиненные лично Великому князю. По вполне понятным причинам. Не нужно быть слишком большим стратегом и политиком, чтобы сообразить, в чем тут смысл.
И, следовательно, в интересах князя позволить мятежу разгореться настолько, чтобы у "питерских" просто не осталось другого выхода.
— А не заиграются наши вожди чересчур? — осторожно спросил Валерий Леухина. — Так, что потом не одной дивизией, всей Гвардией не справиться будет? — Историю польских восстаний с 1830 и вплоть до 1925 года он знал еще с училищных времен на "отлично".
— Не наша забота, поручик, не наша забота. Я не политик, а старый оружейник. Если мне поручено изготовить или отремонтировать хоть дробовик, хоть пушку, меня нисколько не интересует, по тарелочкам заказчик собирается стрелять, на уток охотиться, салюты в честь собственного дня рождения производить или же на большой дороге проезжих купцов грабить. Лишь бы у нас с ним договор был по закону составлен и вовремя оплачен. А вы иначе думаете? Тогда зачем на государеву службу пошли? После гимназии в университет не поступили? Работали бы сейчас присяжным поверенным... (Присяжный поверенный — адвокат на государственной службе при окружном суде или губернской судебной палате).
С точкой зрения инженера нельзя было не согласиться.
...К утру второго октября мятеж, который теперь уже с полным основанием можно было назвать восстанием, достиг своего пика. С точки зрения его организаторов и вдохновителей, успех обозначился почти полный. Более тридцати тысяч хорошо вооруженных и организованных повстанцев контролировали всю территорию города и большинство предместий, кроме Праги и еще нескольких плацдармов на восточном берегу Вислы, где закрепились российские войска. Впрочем, их было настолько мало, что ни о каких активных действиях речи идти не могло.
Два территориальных полка численностью меньше трех тысяч человек, примерно столько же солдат из всевозможных хозяйственных, ремонтных, строительных подразделений, обрывки рот и батальонов, сумевших разными способами — когда с боем, когда по-тихому — переправиться через реку. Большая часть войск, дислоцировавшихся в черте города, так и осталась блокированной в своих расположениях. Ситуация осложнялась тем, что очень мало офицеров, проживавших на городских квартирах, сумели добраться до военных городков.
Адреса их были давно известны мятежникам, и новая Варфоломеевская ночь пошла как по нотам. Специально выделенные террористические группы или просто "толпы возмущенного народа" вламывались в подъезды и квартиры. Немногие офицеры имели оружие постоянного ношения, да и все равно, много ли пользы от пистолета в таких обстоятельствах? В самом лучшем случае, восемь выстрелов в толпу, девятый — себе в висок.
А если за спиной еще жена и дети?
Сотни капитанов, подполковников и полковников были убиты, выброшены в окна, сожжены заживо практически безнаказанно.
Удивительным образом, в сравнении с обычной войной потери среди подпоручиков и поручиков были в десятки раз меньше. Во-первых, как принято, дежурили по подразделениям, состояли в караулах, проводили парко-хояйственный день (в выходные и праздники это в армии — святое дело) именно они. Значит, оказались в частях и подразделениях, при солдатах и настоящем оружии. Да и за пределами гарнизонов они, в основном холостяки, проживали в общежитиях, компактно, по четыре-шесть человек в комнатах или малогабаритных квартирах "домов офицерского состава".
Вот им обычно удавалось отбиться, забаррикадировавшись, отстреливаясь из дверей и окон, вызвав по телефону помощь на бронетехнике. И тогда месть была ужасна — при виде растерзанных тел своих товарищей, их жен и детей, горящих квартир, БТРы и танки открывали беглый, карательный огонь, тоже не выбирая целей. По всему, что движется.
Особым шиком у танкистов внезапно, не известно кем первым придуманная стала "езда по азимуту". Получив приказ или поймав по рации призыв о помощи от еще держащегося очага сопротивления, командир отдельного танка или танкового взвода рисовал на карте кратчайший маршрут, и — "люки закрыть, механик, вперед четвертая!".
И — понеслась сорокатонная, ревущая дизелем броневая коробка сквозь дворы, заборы, скверы, сквозь дома, бывало, если стены выглядели подходящими для таранного удара (развернув башню стволом назад). Выламывалась, покрытая известковой и кирпичной пылью, с висящими, бывало, на гусеничных полках обломками мебели, одеял и занавесок, если не чего пострашнее.
Само собой, не тормозили перед светофорами. В ответ на ружейные и автоматные выстрелы отвечали сразу из главного калибра, холостыми, болванками, кумулятивными, у кого что оказалось в боезапасе.
Иногда успевали, тогда возвращались в часть с товарищами, женщинами, детьми под броней и на броне. Чаще — не успевали, привозили завернутые в чехлы и прикрученные проволокой к лобовым и кормовым листам обезображенные трупы. И неутолимую ярость в воспаленных глазах.
Солдаты и офицеры полусотни национальностей и четырех вероисповеданий, объединенные присягой и погонами, не до конца понимали сути происходящего. Большинство из них с таким просто никогда не сталкивались. И не каждому, видящему только отдельные эпизоды, дано было понять, что то и дело вспыхивающие уличные бои постепенно приобретали характер не просто гражданской войны, а уже межцивилизационного и конфессионального противостояния. Католики против "схизматиков", "европейцы" против "варваров с Востока".
Когда "наши" убивают "тех" — это нормально, почти ни у кого из "мирных", изысканных и элегантных варшавян и варшавянок жестокие эксцессы не вызывали и тени возмущения. А вот когда "русские" имеют наглость защищаться — это уже недопустимо. Здесь — агрессия, колониализм, дикость, нарушение всех человеческих прав. И немедленно следует обратиться к мировому сообществу, чтобы выжечь заразу каленым железом. Вспомнив критерии Чингисхана. Под нож каждого, кто ростом выше тележной оси. Но не нас, не нас, только их!
...Великий князь был раздражен, зол, более того, он был разгневан. Крайне редко охватывало его это грешное чувство, и требовалось необычайное напряжение воли, чтобы удержать себя в руках, не дать сорваться, карая правых и виноватых.
Огромный письменный стол в картографическом кабинете был завален вырезками из отечественных и иностранных газет, телетайпограммами информационных агентств, сводками войсковой и агентурной разведки, выдержками из аналитических записок специалистов. В том числе — стратегов клуба "Пересвет". Олег Константинович брал наугад ту одну, то другую бумагу, выхватывал взглядом заинтересовавшие его абзацы, бросал обратно, тянулся к следующей.
"...Долго, слишком долго копилась эта, в общем-то, ничем рациональным не объяснимая ненависть. На первый взгляд, необъяснимо избирательная. Немцы и австрийцы, в свое время вместе с русскими четырежды делившие Польшу (вполне заслуженно и в полном соответствии с тогдашними законами и обычаями), отчего-то такой злобы и ярости не вызывали, хотя их оккупация объективно была намного хуже российской. Скорее, поляки испытывали к тевтонам пусть неприязненное, но почтение. Дело заключается в следующем.
Гордые "паны" подсознательно считают германцев "высшей" по отношению к себе расой — и по характеру, и по культуре. А вот русские — совсем другое дело. И те и те — славяне. Но поляки воображают, что они — культурный, образованный и гордый народ, "форпост Европы на Востоке", принявший католичество шестьсот лет назад, владеющий латынью, вынужденный терпеть над собой власть жалких москалей.
Все пять предыдущих, закончившихся поражением восстаний (после каждого, кстати, российские государи даровали им все больше и больше свобод и привилегий) только повышали градус антироссийской ненависти. При том, что все остальные жители Державы, от Бреста до Петропавловска на Камчатке, могли только завидовать польскому благосостоянию и интеллектуальным свободам.
Особенно пагубно сказались на внутриполитическом положении Привислянского края проводимая последние пятнадцать лет правительством России политика "демократической полонизации" с объявлением польского языка вторым государственным, введение на нем полного среднего образования, установление "процентной нормы" на занятие государственных должностей в губернских и местных учреждениях.
Все это было расценено националистическими и антигосударственными кругами как прямая предпосылка к грядущему провозглашению независимости..."
"По сообщению корреспондента газеты "Вечерний Краков". Оккупанты из города практически выбиты. Аналогичные процессы происходят сейчас в Радоме, Ольштыне, Лодзи, Люблине, Торуни. Есть сведения, что восставшими захвачены Радомские оружейные заводы, где выпускаются не только пистолеты известной марки, но и артиллерийские системы. Это может коренным образом изменить соотношение сил между "конфедератами" и правительственными войсками. В Ольштыне формируются колонны добровольцев для марша на Данциг — поднять рабочих судоремонтных заводов на захват кораблей российской военно-морской базы..."
"Источники, близкие к премьер-министру Малопольши И.Демиховскому, сообщают, что в сейме сильны настроения в пользу оказания повстанцам всей возможной помощи и поддержки. Командующий вооруженными силами республики генерал брони (Генерал брони — чин примерно соответствующий полному генералу Российской армии. Войцех Жукровский — командующий армией Малопольского государства) Жукровский, по слухам, заявил о готовности выдвинуть войска к границе для обеспечения гуманитарного коридора и поставок продовольствия и медикаментов жителям Люблина и Люблинского воеводства".
"Перехват радиосообщения из района Минска. Российские самолеты с Брестского и Белостокского аэродромов Варшаву бомбить не будут, с военной точки зрения это бессмысленно, а с политической — чистое самоубийство. Весь цивилизованный мир возмутится и пошлет на помощь героическому городу-мученику миротворческие силы. Держитесь, мы с вами".
Из справки информационно-аналитического сектора Московского жандармского управления: "...Один из идеологов мятежа, профессор Варшавского университета и "вице-премьер" самозваного "правительства", собравшегося в г.Влоцлавеке, Людвиг Мерославский, заявил, что граница возрожденной Польши должна пройти намного восточнее Ковно (Ныне — Каунас), Гродно, Бреста и Львова. Необходимо отметить, в Москве, Петрограде, ряде губернских городов немедленно возникли группы лиц, по преимуществу — свободных профессий, горячо поддержавших инсургентов. Сразу несколько газет и радиостанций инициировали дискуссию "Что должно делать русским офицерам, находящимся в Польше, в условиях польского восстания?". Достаточно известные литераторы и журналисты начали призывать солдат и офицеров нарушить воинскую присягу и отказаться участвовать в подавлении антигосударственных выступлений. Не смущаясь тем, что за подобные действия военнослужащим грозит полевой суд, самим же подстрекателям на первый случай — лишение лицензий на профессиональную деятельность. "Правозащитников" не смущает и стремление поляков вновь оккупировать земли Малороссии и Литвы. "Что Польша желает остаться в федеральном союзе со всеми народами, ранее входившими в целость Речи Посполитой, это совершенно естественно... она не может признать насильственного разделения, не отрекаясь от самобытности своей".
Робкие возражения несколько более лояльных Отечеству мыслителей, что желание поляков сохранить в своем подчинении народы Литвы, Малороссии и Белоруссии может не совпадать с желаниями самих этих народов, наталкивается на "железное" возражение: "Знать, чего желает Литва, Белоруссия, Малороссия без свободного плебисцита — очень трудно. И это вопрос не сегодняшнего дня".
Самые отчаянные "диссиденты" (Dissidens — противоречащий, человек, не согласный с господствующим вероисповеданием (лат.)) в своих выступлениях предлагают даже создавать "офицерские круги" во всех войсковых частях, дислоцированных на территории Польши или могущих быть туда направленными, сближаться не только со своими солдатами, но и с народом. Не опасаясь кары за измену, "идти под суд, в арестантские роты, быть даже и расстрелянным... но не подымать оружия против поляков". Вступать в союз с их руководством и органами местного самоуправления, сохраняя "самобытность организации", то есть фактически перейти в оперативное подчинение польских мятежников".
Княжеский гнев был порожден не этими сообщениями, конечно, военному человеку и политику не пристало терять голову по причине событий, по большому счету ничего чрезвычайного собой не представляющих. На протяжении всей человеческой истории, и российской в частности, покоренные и усмиренные племена имели дурную привычку учинять такого рода безобразия. Причем крайне редко восстания и мятежи имели сколько-нибудь прогрессивное значение. Если уж захватчик был до чрезвычайности гнусен, свиреп и жесток. Обычно же достаточно мягкая, да еще и цивилизующая аборигенов имперская власть сменялась разнузданным произволом собственных царьков, ханов, шейхов, а в новейшие времена — "президентов" и "премьеров". И "освободившиеся" народы тут же начинали стремительно нищать, дичать, вымирать. Как, например, случилось в Африке, когда "белому человеку" надоело нести там свое "бремя".
И в том, что польский бунт будет в ближайшее время подавлен, князь тоже нимало не сомневался. Вывело его из себя единственно то, что Чекменев "сыграл втемную". Олег Константинович не сомневался, его друг, помощник и конфидент давно был в курсе готовящихся событий, принимал какие-то свои меры, иначе откуда же у него вдруг оказалось столько агентов, ежедневно передающих оперативно-тактическую информацию. До самого начала восстания молчали, а тут вдруг заработали, да еще как активно. Заигрался Игорь Викторович, заигрался. Мятеж далеко вышел за границы допустимого. И призрак европейской войны, которым князь пугал Каверзнева, относя, правда, эту угрозу на годы вперед, ощутимо приблизился, распространяя вокруг свое леденящее дыхание.
К войне же Россия именно сейчас категорически не готова. Материально, а главное — политически. Вот когда удастся завершить то, о чем они беседовали и договорились с премьером в Петрограде, провести назревшие и перезревшие реформы, тогда — пожалуйста.
Только вот зачем ему могло это потребоваться? Самостоятельным игроком, преследующим личные, карьерные цели, Чекменев не был и не мог быть по определению. Не того, совсем не того типа человек! А вот что ему просто стало скучно ждать неспешного развития исторического процесса, и он решил его немного подтолкнуть, не задумываясь о высших интересах своего сюзерена — это ближе к истине. Но князь растил, воспитывал и держал Игоря при себе совсем не для этого! С резкостью, на грани допустимого этикетом и собственным характером, он высказал все свои соображения и претензии.
— И что вы мне на это скажете, ваше превосходительство? — титулование, принятое лишь при обращении младшего к старшему, прозвучало особенно ядовито.
Другой на месте Чекменева тут же спал бы с лица, начал оправдываться и нести первую пришедшую в голову околесицу. Однако генерал при этих словах лишь встал с кресла, слегка прищелкнул каблуками, демонстрируя готовность продолжать доклад в строго уставных рамках.
— Ничего принципиально нового, ваше высочество. Да, мы работали по Варшаве, как и по всем остальным направлениям, внушающим опасения. Да, я заблаговременно развернул в городе и вокруг три отряда "печенегов". Ситуацию мы отслеживали со всей возможной тщательностью. Предпосылки к беспорядкам нами наблюдались, но положение отнюдь не выглядело катастрофическим и даже особо угрожающим. Тем более, согласно решению августовского еще военного совета, к границам Польши выдвигались полки Гвардейской дивизии. По просьбе премьер-министра и в соответствии с отданным в ее исполнение приказом военного министра "печенеги" и должны были, на случай чего, готовить плацдарм вторжения. Таким образом, я не считал необходимым информировать вас еще и по этому вопросу. У вас было слишком много дел по Петроградскому направлению.
Однако, по имеющимся данным, обстановка изменилась внезапно. Мне сообщили, что в самые последние дни в Варшаву прибыл некий эмиссар, очевидно, все того же "Черного интернационала", с приказом начать мятеж немедленно. Польское подполье многоуровневое, вышло так, что мои люди не все его сумели взять под контроль...
Здесь Чекменев рисковал, и сильно. Вдруг бы князь вспомнил про Фарида, о том, что турок тоже был "эмиссаром", работал по "национальному вопросу", и связал ниточки воедино? Спросил бы в лоб: а чем сейчас занимается твой пленник? Опять пришлось бы врать, изобретая мифическую командировку на Кавказ. Слава богу, не вспомнил.
Что же касается остального, заговорить князя он мог свободно, поскольку владел вопросом досконально.
— С чисто человеческой точки зрения все это, конечно, ужасно. Жертвы среди наших солдат и офицеров, среди мирных людей, никаким образом не причастных к идеям и планам националистов. Правда, многие из этих "мирных" горячо поддерживают инсургентов, и не только нравственным образом, но и чисто практически тоже. Сообщают адреса российских военнослужащих, доносят на поляков, так или иначе связанных с государственной властью, грабят, само-собой. Но все же, все же... Я вот всегда утешаю себя тем, что, как бы ни были тяжелы последствия наших действий или бездействий, помимо них ежедневно куда большее количество людей умирает от болезней, автомобильных аварий, прочих несчастных случаев. Рок, провидение умеют рядиться в самые разные одежды, и не нам судить о смысле и последствиях происходящего.
Князь начал успокаиваться, привычно обволакиваемый чекменевским парадоксальным красноречием. Махнул рукой, указывая на кресло.
— Хватит столбом стоять, садись уж, философ...
Чекменев благодарственно кивнул, занял привычное место, не потеряв нить рассуждений.
— Что же касается политического и даже исторического планов, все складывается самым благоприятным образом. Котелок свободолюбивых и революционных идей естественным образом перегрелся. И в России, и за ее пределами. Что — закономерно. Нашим, в частности отечественным, интеллектуалам почти вековая жизнь без волнений и потрясений приелась хуже горькой редьки. Не за что бороться, не за что возвышать голос совести. Эпизодические, ничем не заканчивающие и не привлекающие ничьего внимания выпады против "неоколониализма" и участия российских войск в локальных приграничных конфликтах уже не приносят ни морального удовлетворения, ни политического капитала. Власть, которая состоит из них же, только чуть более нахрапистых и удачливых, на все вроде бы смелые выпады и кукиши в кармане смотрит, как выразился один остроумец, "сквозь зубы".
А для того чтобы пробиться во властители дум, вождям столичных оппозиционеров страсть как хочется "пострадать". Не слишком сильно, конечно, но закрытие газеты или редакции дальновещания, репрессия, сопряженная с высылкой на годик в отдаленные районы державы, а то и двух-трехмесячной отсидкой под домашним арестом, очень бы способствовали росту популярности и победе на ближайших думских выборах. Потому они сейчас так и отвязались. Не стоит им мешать, я думаю. Даже и поддержать стоит. Они ведь не против нас с вами сейчас волну гонят, а против господина Каверзнева. Ему как раз лишний намек, на что он может рассчитывать, если чересчур долго думать станет.
Князь это понимал и даже одобрял, поскольку считал себя человеком современным, мыслящим широко, признающим право своих соотечественников открыто выражать политические пристрастия и отношение к демократически избранной власти. На этом поле все — равноправные игроки. Игроки — не за шахматной доской, не за бильярдным столом, а на песчаной арене очередного Колизея. Выходим мы на нее одинаковыми, каждый с мечом или там трезубцем в руке (кто на что учился!), а вернется праздновать и пить красное вино победы — только один.
— Вот, кстати, ваше высочество, еще одно сообщение, только что полученное, не успел в папочку положить. На официальном уровне вас об этом в лучшем случае завтра известят. — Он достал из внутреннего кармана кителя сложенную пополам бумажку.
"На экстренной пресс-конференции глава Малопольской республики пан Демиховский заявил, что только что подписал указ, разрешающий формирование на своей территории добровольческих дружин для помощи соотечественникам, отстаивающим предусмотренное международными пактами право на национальное самоопределение. При этом собственно Малопольша признает права России на сохранение территориальной целостности и заявляет, что она в данном конфликте соблюдает полный нейтралитет и свою политику будет строить, основываясь на решениях Совета Старейшин ООН и Президиума Тихоатлантического союза. Для участия в их экстренном заседании в Квебек вылетает госсекретарь Краковского правительства мадам Воронецкая".
— Ну и как мы должны на это реагировать? — осведомился князь, бросая телеграмму на стол, к остальным бумагам.
— Мы — никак. Но вам бы я посоветовал немедленно позвонить в Петроград и посоветовать премьеру дать соответствующие инструкции нашему министру или кого он туда пошлет. Где-нибудь пункте в пятом-шестом меморандума заявить, что Россия, уважая и те и другие права, основываясь на положениях конвенций, принятых еще задолго до создания ООН и ТАОС, никем не денонсированных, намерена, в условиях чрезвычайного положения на собственной территории, рассматривать лиц, не принадлежащих к Российской армии и иным государственным военизированным формированиям, но тем не менее носящих оружие, в качестве международных террористов. И поступать с ними надлежащим образом. То есть используя упрощенное военно-полевое судопроизводство или без такового вообще.
— Вот же ты наловчился формулировать! — с долей восхищения произнес князь. Чекменев действительно выговорил эту юридически безупречную формулу с ходу и без малейшей запинки. — Ты мне это запиши, и я сейчас же позвоню Каверзневу. Пусть они там покрутятся.
"Гроза миновала, — с облегчением подумал Чекменев. — А могла бы и не миновать, Рубанул бы сейчас какую-нибудь глупость под горячую руку, кто б потом все это обратно склеивал?"
— Разрешите идти, ваше высочество? Я там решил "пересветов" в полном составе собрать и дать им конкретное дело. Проиграть все варианты при любом развитии событий и выдать, для начала, хоть черновик стратегического плана на ближайшее время. А потом сравним, что они нарисуют, а что — Российский Генштаб делать станет.
— Дельно, — благосклонно кивнул Олег Константинович. — Если хорошо выйдет, засчитаем за выпускной экзамен! Нам все равно штаты шерстить по-крупному придется. И — вот еще, — будто бы вспомнил князь. — Ты передай Агееву от моего имени. Пусть не обижается, что не сам лично, но уж больно дел сейчас много. Освобожусь — заглажу вину...
Князь выдвинул ящик стола и протянул Чекменеву небольшую лакированную коробочку, длиной и шириной примерно в ладонь.
