ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Задачу Ляхов практически выполнил. Довел батальон до железнодорожного моста через Буг между Брестом и Тирасполем.

Без потерь и серьезных происшествий, за исключением неизбежных на марше поломок техники и мелких нарушений дисциплины. Как принято — стянут бойцы из придорожного трактира бутылку-другую водки и на привале после отбоя злоупотребят. Или в самоволку наладятся, несмотря на строжайшие предупреждения. Солдаты есть солдаты. В самоволки бегают всегда и везде, хоть в чукотской тундре, хоть в африканских тропических лесах. Желание хоть на пару часов ощутить себя свободным человеком сильнее страха перед наказанием или укусом ядовитого таракана.

Тем более вокруг столько соблазнов. Брошенные автомобили, дома, универсальные и продовольственные магазины. Везде можно найти очень много интересного.

Правда, все это прекратилось разом и навсегда после одного назидательного инцидента.

На перекрестке шоссе и мощенной булыжником сельской дороги патруль увидел отражение только что произошедшей жуткой аварии.

Красная "Сирена-кабриолет" на громадной скорости врезалась в колесный трактор, выскочивший на трассу. От удара в его переднее колесо машину отбросило на противоположную обочину и несколько раз перевернуло. Пассажиры погибли мгновенно, и теперь в растерянности бродили вокруг, не до конца еще понимая, что с ними случилось.

А ехали в "Сирене" три красивые девушки, из состоятельных семей, судя по дорогим дорожным костюмам и всему облику.

И на бойцов затмение какое-то нашло. Словно и не было подробных, под роспись, инструктажей.

Все естественные человеческие рефлексы у них включились. Случившаяся буквально на твоих глазах авария, а — как же не выскочить, посмотреть, помочь, если можно. И — девушки, которых не видели давным-давно, да вдобавок были это не девчонки из рабочих поселков, а длинноногие, златовласые расфранченные красотки. Следы не совместимых с жизнью травм издали в глаза не бросались.

Водитель БРДМа затормозил, а командир с пулеметчиком выпрыгнули на асфальт. Хорошо еще, сидевший за рулем ефрейтор Устав помнил подкоркой — "находясь в дозоре, в случае выхода экипажа из машины водитель остается на месте, двигатель не глушит, постоянно готов возобновить движение, по команде или исходя из обстановки".

— Девочки, что у вас случилось? — только и успел крикнуть младший унтер-офицер. Девочки дружно повернулись. Медленно фокусируя взгляды на солдатах, для них тоже возникших как бы ниоткуда.

Вот тут бойцов и проняло. "Вий" не "Вий", но в этом роде. Сразу три панночки, да вдобавок...

У одной снесло пол-лица, пряди длинных волос, густо пропитанных кровью, не закрывали страшной раны. У второй тонкая белая блузка разорвана в клочья, груди раздавлены, наружу торчат обломки ребер. Третью, похоже, выбросило с заднего сиденья, проволокло плашмя. По асфальту, стирая одежду вместе с кожей, несколько раз перевернуло, ломая шею и руки. Ужасное зрелище. Солдату было всего лет двадцать, унтеру немногим больше. Они и в нормальной жизни, если видели покойников, так тихих, спокойных, лежащих в гробу, как им и положено. А у мертвых девушек начал включаться пищевой инстинкт, о котором рассказывал Ляхову Шлиман. И они сначала медленно, как бы нерешительно, двинулись к цели, манящей запахом живого.

Солдат заорал, что называется, дурным голосом побледнев в прозелень, собрался грохнуться в обморок. И такое случается даже со студентами-медиками первых курсов, впервые увидевшими смерть в ее необлагороженном облике. Унтер был покрепче, годы службы успели впечатать в сознание спасительный императив — не знаешь, что делать, поступай по уставу. Сами собой всплыли инструкции офицеров, уже встречавшихся с покойниками.

Не целясь, он хлестнул длинной автоматной очередью по асфальту, прямо под ногами покойниц, и они невольно отшатнулись. Матерясь, в основном для самоуспокоения, схватил солдата за ремень и поволок к броневику. Водитель с лязгом воткнул заднюю скорость и, наверное, с перепуга включил мерзко завизжавшую сирену.

БРДМ уже катился назад, когда бойцы на бегу ухватились за десантные скобы на бортах. Так они на них и висели, пока виляющая от обочины к обочине ревущая машина не проскочила вслепую почти километр, пока страшное видение не исчезло за косогором.

Солдата рвало, у унтера дергалась щека, водитель, менее травмированный, совал им в руки пузырек с заначенным техническим спиртом.

По этому поводу Ляхов устроил общее собрание личного состава, где сначала заставил героев подробно, в деталях описать свое приключение, а потом, в доступных для бойцов выражениях, провел разбор полета.

Еще раз, с материалистических позиций, объяснить суть и смысл происшедшего, со всей возможной в устах штаб-офицера мягкостью указал унтеру на его ошибки, но и похвалил за проявленную решительность и присутствие духа. На пальцах изобразил, чем могло все это могло кончиться, и вновь перечислил меры предосторожности на походе и привале.

— Разрешите, господин полковник, — поднял руку командир взвода, где служили разведчики. — Такой вот вопрос — а эти, девушки, они что, в таком как ребята их видели, состоянии так и останутся? — заново представил себе ужасную картину, зябко перегнул плечами. — Вы же говорили, они здесь вечно могут существовать?

— Что вечно, я не говорил, вы что-то спутали, а вот по поводу вида... Здесь, похоже, существует какой-то своеобразный процесс регенерации. Потому что, насколько я заметил в прошлом походе, следы прижизненных повреждений постепенно исчезают... У капитана израильской армии, с которым пришлось общаться, следы от пуль затянулись где-то через двое-трое суток.

И тут же он вспомнил, что в Палестине довелось ему видеть трупы, двигающиеся и сохранявшие активность, и с явными следами распада и разложения тканей.

Снова возникла мысль, что вторичному распаду подвержены те покойники, которые умерли раньше, чем тот мир вступил во взаимодействие с этим, или, в данном случае, наоборот.

То есть проникшие в потусторонний мир живые каким-то образом его одушевляют, делают более похожим по свойствам на исходный. Даже без непосредственного контакта некробионтов с людьми. Играют роль катализатора, который, сам практически не участвуя в химических процессах, ускоряет их или делает вообще невозможными.

Пойдем дальше — близкое общение с людьми, употребление даже консервированной пищи позволило Шлиману регенерировать и в значительной мере вторично очеловечиться. А если некробионту удается "высосать" живого, он каким становится? Может быть, воскресает, и возвращается в мир, в собственном или каком-то ином облике? Вурдалака, оборотня, зомби?

Об этом, кстати, тоже много сказок придумано всеми народами земли.

Разумеется, все эти мгновенно промелькнувшие голове мысли и гипотезы он не собирался доводить до сведения неподготовленных бойцов, однако лично ему они послужат для дальнейших теоретических изысканий.

— В принципе, будь у нас время и нужное оборудование, мы могли бы вернуться, попробовать подкормить этих девушек и понаблюдать, что с ними будет дальше. Жаль, что в наши задачи это не входит. Но я передам по команде, пусть, если посчитают нужным, вышлют научную группу.

Достигнув Буга, Ляхов остановился.

Можно было продвинуться еще на сотню километров, только незачем. Свою задачу он выполнил. Дальше начиналась территория, уже охваченная смутой. Пусть и в ином времени. Но здесь некробионты, чем дальше, тем больше, будут попадаться свеженькие, вооруженные, национально ориентированные и наверняка куда более агрессивные, чем их разрозненные гражданские собратья с правобережья реки.

Уваров с Андреевым развернули роты по классической схеме организации тет-де-пона (Тет-де-пон (фр.) — предмостное укрепление), оперев фланги на высокий западный берег, заняв передовыми отрядами опорные точки по периметру пристанционного поселка и за мощными стенами паровозного депо. Если бы даже на них собрались наступать регулярные, а не повстанческие войска, обороняться здесь можно было достаточно успешно.

Проинспектировав расположение, Вадим позвонил в Москву, Тарханову, чтобы доложить обстановку и получить очередные инструкции. Доклад был принят благосклонно, инструкция же была неожиданной.

— Считай, твое дело сделано. Оставь за себя Уварова. Пусть даст людям отдых и ждет дальнейших распоряжений. А сам выезжай в Каменец, севернее Бреста, на военный аэродром. Через пару часов встречай гостей.

— Каких гостей?

— Увидишь. Приказ в пакете — для исполнения обязателен. Все остальное на твое усмотрение.

Тарханов снова темнил, но, возможно, это вызывалось обстоятельствами, которые отсюда Ляхову были не очевидны. Подслушки боится или просто рядом с ним кто-то лишний сидит.

— Но хоть намеком. К чему готовиться, кого с собой брать или одному ехать?

— Одному не надо. Трех-четырех надежных парней возьми. Можно из тех, кто в курсе. И все, что обычно в командировку берешь. Езжай, в общем. Готовься к встрече со старым знакомым...

Ляхов сразу догадался, о чем идет речь. Да и несложно было, даже не обладай Вадим выдающейся врожденной интуицией. Жаль только, что проявлялась она спонтанно, и далеко не всегда удавалось вовремя понять, праздные мысли приходят в голову или таким образом прозревается будущее.

На аэродроме, куда он прибыл, уже вовсю кипела работа. Техники БАО освободили одну из взлетных полос и рулежные дорожки от машин, занимавших их в нормальной реальности. Запустили автономные электрогенераторы, навигационное оборудование, принялись готовить к работе несколько вертолетов и штурмовиков Ил-15 "Кобчик".

Принятые на вооружение более полувека назад, эти машины оставались непревзойденными для использования в контрпартизанских операциях и конфликтах "малой интенсивности", под которыми подразумевались локальные войны с противником, не имеющим реактивной истребительной авиации и современных систем ПВО.

Эти чрезвычайно маневренные, хорошо бронированные и вооруженные по принципу "каши маслом не испортишь", полуторапланы пользовались неизменной любовью пехоты. Еще бы, они могли парить над полем боя часами, высматривая цель, а в нужный момент обрушиваться вниз в вертикальном пике, расстреливая и сжигая на земле все живое и движущееся.

На мировом оружейном рынке "Кобчики" разлетались, как горячие пирожки, принося фирме постоянный и солидный доход.

Вадим от нечего делать покурил и поболтал с техниками, которые были несколько удивлены свойствами места, в котором довелось оказаться. Но в целом оно им понравилось. С чисто профессиональной точки зрения — работать легко и приятно. Без всяких согласований и заявок, без утомительных споров с интендантами и полковым начальством можно самостоятельно лазить по складам и чужим заначкам, брать все, что угодно, вообще вести себя как в завоеванной стране.

Потом он решил поближе познакомиться с устройством штурмовика, по прихоти экипажа разрисованного акульими зубами, когтями дракона и вытаращенными фасеточными глазами стрекозы. Главным же изыском был изображенный на киле номер — корень квадратный из минус единицы (Мнимое число, в природе не существующее, математическая абстракция.). Культурные и математически образованные люди на нем служили. Интересно бы было познакомиться.

Ляхов посидел в кабине "Кобчика", выслушав доброжелательные пояснения и инструкции об основах пилотирования, убедился, что в случае необходимости и сам смог бы взлететь и летать, пока хватит горючего. Вот самостоятельно садиться ему не посоветовали.

— Посадочная скорость хоть и небольшая, но вообще-то это то же самое, что проскочить на мотоцикле по бревну над пропастью. Теоретически несложно, и многим удается, но сразу пробовать не стоит...

Вадим совсем уже собрался порулить по бетонной полосе, примериться, как это вообще делается. Машину водил, катером управлял, а вот в небо самостоятельно не поднимался. Техники не возражали, им было все равно.

Но не успел.

Позади него внезапно раздался рев двух мощных моторов, и абсолютно ниоткуда на середине взлетной полосы возник зелено-голубой военно-транспортный. На малых оборотах подрулил к диспетчерской башне и остановился. Двигатели смолкли, винты, в последний раз взмахнув лопастями, замерли.

Так вот выглядит проникновение через портал со стороны. Очевидно, в Москве решили, что проще и безопаснее долететь до места в обычной реальности, а уже потом перекатиться на эту сторону. Хотя сам Ляхов особой разницы не видел. Если только исходить из возможности вынужденной посадки, тогда конечно.

Открылся овальный люк в борту, вывалился короткий, на десяток ступенек, трап, и в сопровождении четырех автоматчиков на землю снизошел Григорий Львович Розенцвейг собственной персоной. Как Ляхов и предполагал.

Он тоже был одет в камуфляжный комбинезон штурмгвардейца, только без знаков различия на погонах. Вместе с ним из самолета вышел незнакомый мужчина, чем-то неуловимо на него похожий. Смугловатое лицо с резкими чертами, короткие, начавшие седеть волосы, только глаза не серые, а каштанового оттенка. Национальность та же, да, пожалуй, и профессия.

— Здравствуйте, Вадим. Рад вас видеть. Не слишком давно расстались, а я уже успел соскучиться...

— Взаимно, Львович. Столько вместе пережито, да и вообще...

Обменялись рукопожатием.

— А это, знакомьтесь, Соломон Давидович Адлер, можно просто Сол. Мой друг и коллега...

Ляхов хотел было спросить: "А Моня — можно?" — но решил воздержаться от шуток с незнакомым человеком. Кивнул, подавая руку. Мол, посмотрим, кто ты и что ты.

— Ну что же, ведите, где тут можно посидеть, поговорить, — предложил Розенцвейг, разминая ноги после долгого полета.

— Да я, собственно, и не знаю, сам только что подъехал...

— Идите на второй этаж, направо, там комната отдыха летного состава, — подсказал командир самолета, тоже спустившийся на бетон. — С буфетом. Дальше скоро полетим? — обратился он к Розенцвейгу, которого явно считал за старшего. Ляхову, несмотря на его полковничьи погоны, капитан козырнул довольно небрежно. Обычное дело. Григорий Львович тоже это отметил.

— По готовности. Заправьте самолет, если нужно, отдохните. Кстати, с этого момента вы переходите в подчинение полковника Ляхова. Мои полномочия относительно вас закончены...

Капитан тут же подтянулся, со щелчком каблуков приставил ногу, еще раз отдал честь, теперь — вполне по уставу.

— Разрешите доложить, господин полковник, командир звена 53-й военно-транспортной эскадрильи капитан Измайлов. В составе экипажа штурман поручик Терлецкий, воентехник второго ранга Жердев. Машина к полету готова, но дозаправиться было бы неплохо. Смотря куда лететь, господин полковник. Жду ваших указаний.

— Лететь в Хайфу или в Триполи, если там хороший аэродром. Садиться придется на глазок, аэродромных служб и привода не гарантирую. С продовольствием у вас как?

— Норма. Шесть стандартных бортпайков, десять аварийных, и кое-что по мелочи...

Что имеется в виду под мелочью, Ляхов знал. Приходилось с армейскими летунами дело иметь.

— Вольно. Мелочи до прибытия на место исключаются. Пайки тоже без нужды не трогайте, лучше здесь перекусите и с собой, что можно, прихватите. В остальном — работайте по своему плану. Чтобы, когда скажу, взлетели без оговорок.

Командир самолета козырнул еще раз и отошел развалистой пилотской походкой.

Ляхов снова обратился к Розенцвейгу:

— А солдаты вам приданы или тоже мои будут?

— Конечно ваши, я тут кто?

Очередной приказ Чекменева Вадима не особенно удивил. Вместе с Розенцвейгом слетать в потусторонний Израиль, провести рекогносцировку, постараться разыскать Шлимана, если он, так сказать, по-прежнему жив, выяснить, чем занимается. Далее — поступать по обстановке, исходя из интересов Державы. Срок возвращения — на усмотрение Ляхова, но не позже, чем через неделю. Связь поддерживать через батальонный узел в Бресте, с помощью радиостанции самолета или местными средствами.

Касательно отношений с Розенцвейгом предписывалось "согласовывать и координировать совместные действия". То есть формально никто никому не подчинялся. Про господина Адлера в приказе не говорилось ничего, так что Ляхов вполне мог считать его частным лицом и относиться соответственно.

Само по себе задание Вадиму понравилось гораздо больше, чем предыдущее. Что-то не очень ему хотелось сражаться с инсургентами, хоть живыми, хоть мертвыми. Не потому, что хоть в малейшей степени сочувствовал борцам за независимость Польши, а так, по смутному нравственному чувству, подсказывающему, что любая гражданская война есть зло, пусть и вынужденно, и, не ставя под вопрос государственных резонов, самому лучше держаться от нее подальше. А с Розенцвейгом отчего же не полететь? Судьба Шлимана, а главное, создаваемой им общины (на "государство" это дело явно пока не тянуло) весьма его занимала в том числе и в научно-этнографическом смысле.

Беспокоило Ляхова другое. Беспокоило и настораживало, с какой неумолимой последовательностью и методичностью его затягивало внутрь этого странного, эфемерного и одновременно до ужаса реального механизма ирреальности (Один из терминов философии иррационализма, отрицание возможности постижения разумом окружающей действительности.). С самого первого момента, когда завершился бой на перевале и он осознал, что снова живет, но будто бы ненастоящей жизнью.

Во всем, что после этого происходило, ощущался отчетливый привкус неподлинности. Или же — нарочитости. Взять того же и Розенцвейга. Что, если он тоже порождение мира двойников ? И назначен присматривать за Ляховым, негласно руководить им и направлять. Узнал, что Тарханов с Чекменевым решили послать его сюда, вот и подсуетился.

Нет, на самом деле, если несколько отвлечься от каждодневной суеты и суматохи, взглянуть на собственную жизнь за определенный период не как на естественный поток не слишком связанных друг с другом, но взаимовлияющих событий, а как на нечто заранее выстроенное и срежиссированное, картинка получается интересная. Словно бы запустили тебя в лабиринт, да еще и нелинейный, нерегулярный. Находясь внутри, бродя по его тропинкам, коридорам, лужайкам, очень трудно догадаться, что весь твой путь строго предопределен, идешь ты только туда, куда предусмотрел архитектор. Других вариантов и альтернатив у тебя просто нет благодаря топологическим свойствам пространства.

Зато если появится возможность взглянуть на лабиринт в плане да отследить маршрут с карандашом в руках, очень многие странности перестают быть таковыми, все обретает смысл и резон. Причем все ведь настолько тонко оформлено, что нельзя заподозрить, будто случившиеся в последний год события направлялись какой-то единой человеческой волей.

Ни Чекменев, ни Розенцвейг, ни сам Великий князь не оказывали на судьбу Ляхова (и Тарханова тоже) жесткого, детерминирующего влияния. Они всего лишь функционировали в пределах собственных степеней свободы. И в каждом случае право окончательного выбора оставалось за ним. Но результирующая их и многих других воль (Майи, прокурора Бельского, Маштакова, террористов, офицеров "Пересвета", совсем уже неприметных и даже неизвестных персон) толкала Вадима в единственном направлении. Как в русле громадной реки со всеми ее притоками, отдельные струи и течения, двигаясь и взаимодействуя самым причудливым образом, несут пловца (или судно) туда, где миллионы кубометров воды наконец-то обрушиваются вниз, образуя Ниагару или водопад Виктории.

И ведь самое смешное, что первый шаг в воду он сделал сам, позвонив в новогоднюю ночь Тарханову и предложив отметить праздник вместе. После чего все завертелось...

Знать бы только, сам ли он сделал этот звонок, или его аналог запустил цепь событий, после чего перешел в иной социально-психический статус.

Ляхов поймал себя на мысли, что думает сейчас не отрывочной смесью слов, образов и ощущений, как обычно, а словно читает про себя заранее написанный, стилистически выверенный текст. Это с ним тоже бывало, но не слишком часто.

Только занял этот внутренний монолог всего две-три секунды, так что Розенцвейг даже не обратил внимания на некоторую паузу, возникшую после ознакомления Ляхова с приказом. Вполне нормальное дело — прочел теперь вникает, осмысливает задачу. Ничего экзистенциального (Экзистенциализм — философская система, трактующая взаимоотношения субъекта и объекта, внешнего и внутреннего как расчлененное единство, постигаемое в пограничных ситуациях, и более ярко — через предельное приближение к смерти.).

— Что же, камрад, сбегаем, посмотрим. Вы с текстом знакомы? — потряс Ляхов листком.

— Именно этот не читал, а смысл, наверное, знаю, если там не написано чего-то личного.

На приказе стоял гриф "секретно", поэтому в руки Розенцвейгу Вадим его не дал. Сложил вчетверо, спрятал в карман кителя.

— Личного — ничего. Сказано, что я должен координировать с вами свои действия. И только. То есть все будет, как и раньше. Однако сейчас в моем подчинении солидная вооруженная сила, включая военно-воздушную, так что уж извините, тут будет полное единоначалие.

— Какие могут быть вопросы? А у вас с собой сколько бойцов?

— Тоже четверо, с офицером. Всего, значит, будет восемь. Плюс летчики и самолет. Судя по нашему с вами опыту, на первый случай достаточно. Скажите лучше, вы продовольствием где загружались, на какой стороне?

— Шутить изволите? Я позаботился. Десять ящиков тех самых консервов, что так понравились нашему другу, и еще кое-что. Мы там, в Москве, со специалистами посоветовались, экспериментальное меню разработали, если потребуется, воздушный мост быстренько наладим.

— Ну вот, я же говорил. Специалисты у нас на любой случай найдутся. В том числе и по загробной кулинарии и диетологии...

Розенцвейг вежливо усмехнулся.

На протяжении всего разговора господин Адлер не принимал в нем участия, сидел с таким видом, будто происходящее его совсем не касается или он вообще не знает русского. Но хотя выходило у него это весьма убедительно, Ляхов позволил себе в это не поверить. Станет Григорий Львович с собой такого недоумка возить.

Тут же он и проверил, не поворачивая головы, спросил ровным голосом, без всякого нажима:

— А у вас в нашей экспедиции какая функция, Сол? Должен же я представлять, чего ожидать от нового напарника...

— Пока никакой специальной, — так же ровно, без малейшего акцента ответил Адлер. — Попросил вот Григорий составить компанию, я согласился. Знаю и умею все, что полагается в моем возрасте и чине. Чин — майор. Начинал службу в армейском спецназе, потом все больше на канцелярской работе. Вы удовлетворены, господин полковник?

— Вадим, только Вадим. Ответом удовлетворен, дальше, как говорится, бой покажет. Так что, будем собираться? Можно сначала пообедать чем бог пошлет, а можно и до ужина дотерпеть. Тут часа три лететь?

— Приблизительно, — ответил Розенцвейг. — Я думаю, дотерпим. И я бы посоветовал сразу в Тель-Авив, там аэропорт большой, сесть легче. И живу я неподалеку.

— В этих вопросах полностью на вас полагаюсь. Значит пошли. Если летуны не готовы, мы их поторопим. И с солдатами познакомиться надо, задачу им поставить. Настоящий боец всегда должен быть чем-либо озабочен, тогда служба сама собой идет.

Бойцы, прибывшие на самолете и приехавшие с Ляховым, так и сидели на скамейках по обе стороны диспетчерского поста. Штурмгвардейцы во главе с младшим унтер-офицером — слева, сложив рядом свои ранцы, плащ-палатки, автоматы и прочую амуницию. Курили, не пытаясь заговаривать с десантниками поручика Колосова. Возможно, имели соответствующие инструкции, а скорее, окружающая обстановка давила необычностью и непонятностью, и на посторонние эмоции просто сил не хватало.

А солдаты Колосова (самого в прошлом штурмгвардейца), пройдя с ним и с Ляховым "от Москвы до Бреста", напротив, считали себя ветеранами, которым приличествует важность.

Мало ли, что штурмгвардия! Мы вас еще в деле не видели, а береты и нашивки на кого хочешь нацепить можно. И поглядывали на новичков с плохо скрываемой насмешкой и даже некоторым злорадством. Вот, братва, повидаетесь с покойничками и покойницами на узкой дорожке, тогда и узнаете, почем фунт колбасных обрезков!

Ляхов наметанным взглядом оценил обстановку и настроение вверенного ему личного состава.

— Так, орлы, — сообщил он вскочившим при его появлении солдатам, — служить до особого распоряжения будете вместе, и никакой чтобы кастовой розни. Поручик Колосов вам всем теперь командир. Вы, унтер-офицер...

— Младший унтер-офицер девятого отдельного батальона штурмгвардии Иван Кочубей, господин полковник!

— ...будете у господина поручика помкомвзвода. Стать в общий строй. Господин поручик, познакомьтесь с личным составом, произведите боевой расчет, выдайте обед сухим пайком и винную порцию. Всем вольно.

Подумал, что слова его прозвучали слишком жестко, интеллигент все-таки, привыкший относиться к подчиненным не только как к функциональным единицам, попытался бы разрядить обстановку, достаточно для молодых парней напряженную.

Усмехнулся, прошел перед строем, заложив за спину руки.

— А вас, ребята, я научу, как не бояться и делать что надо. И когда придет наш последний час, розовый, кровавый туман застелет нам взоры, просто нужно припомнить всю жестокую, милую жизнь, всю родную, странную землю и, представ пред ликом Бога с простыми и мудрыми словами, ждать спокойно Его суда...

Неожиданно для Ляхова шаг вперед из строя сделал штурмгвардейский ефрейтор с нашивкой за ранение на правом клапане куртки.

— Извините, ваше высокоблагородие, но цитировать великого поэта следует точно. Вы позволите?

Ляхов обрадовался от всей души.

Плевал он на нарушение субординации, но увидеть в составе своего отряда знатока и ценителя поэзии — здорово.

— Фамилия?

Тон его был угрожающим. Другой полковник устроил бы сейчас разборку не только с ефрейтором, но и со всеми его командирами по восходящей.

— Ефрейтор Короткевич! Мой прадед служил вместе с Гумилевым в полку, а отец написал книгу о его творчестве. Не могу выносить искажения канонических текстов. Хотя и уважаю ваше знание...

— Молодец, ефрейтор! Только так и держись в последующей жизни. От меня как командира за честность и храбрость наградной червонец. Как от любителя поэзии позволяю прочитать товарищам после ужина подлинный текст стихотворения "Мои читатели", а также остальные на ваше усмотрение. Разойтись!