ГЛАВА 10
На фоне всех наших занятий совершенно, конечно, особый, даже несколько болезненный интерес вызывало у меня изучение истории, сравнительной истории этого и нашего мира. Поскольку чтение книг, просмотр микрофильмов и уцелевших кинохроник для людей моего образа занятий является по большинству случаев отдыхом и развлечением (а для 90 процентов нормальных людей это, как известно, тяжкий труд) к научным занятиям я приступал уже по вечерам.
Зато уж вечера эти и ночи почти до рассвета были полностью моими.
После ужина я отправлял Аллу отдыхать и развлекаться, а сам возвращался в замок, где мне была отведена рабочая комната. Не слишком большая, но уютная, с высокими потолками, стрельчатыми окнами, задернутыми тяжелыми темными шторами. Длинный стол под синей суконной скатертью, куда я сваливал извлекаемые из стенных шкафов книги и журнальные подшивки, и еще один. Приставленный к нему под прямым углом столик, где размещался монитор компьютера. Несколько глубоких кожаных кресел, непременный камин в углу, лампа под глухим абажуром, бар с кофейником и холодными закусками, необходимыми для укрепления сил, поскольку я просиживал там до серого рассвета.
Нельзя не оценить предусмотрительности Шульгина, которая вызывала у меня глухое раздражение. И книги в шкафах, и открытые компьютерные файлы ограничивались периодом между 1906 и 1924 годами, то есть временем от начала развилки до текущего момента. Предыдущую историю я знал и так, а последующего мне пока не показывали. "Для чистоты эксперимента", хотя мне немыслимо хотелось, пусть бегло, просмотреть что ждет Россию и мир в грядущие десятилетия. Хотя бы до конца века. Тонкие психологи, ничего не скажешь.
Я не спеша разжигал дрова в камине, включал электрический кофейник, настольную лампу, доставал из холодильника бутылку минеральной воды, раскладывал перед собой коробку сигар, зажигалку, пепельницу, гасил верхнюю люстру и — погружался в мир чужой жизни.
На мой взгляд, гораздо более интересной и увлекательной, чем наша. Да потому и увлекательной, что история и жизнь — чужая. Своя понятна, естественна, единственно возможна, а тут вдруг...
Как если бы узнать, что из двух одинаковых бутылок в одной, которую открыл ты, оказался обыкновенный "Токай", а в другой, доставшейся товарищу, — джин, исполняющий желания.
Ну, пусть японская война, о которой мы разговаривали с Новиковым, здесь протекала на удивление зеркально тому, что знал о ней я. Так ведь и дальше развитие событий пошло абсолютно неожиданным образом.
Уже в ходе неудачной войны в России начались беспорядки, организованные левыми социал-демократами на японские деньги. С помощью нескольких миллионов золотых йен они сумели не только устроить бунты в Москве и Петербурге, но и парализовать движение по Транссибирской магистрали, единственному пути, связывающему фронт с центром метрополии.
Неудачный мир лишил Россию международного авторитета, флота, огромных финансовых средств, внутреннего спокойствия и десятилетиями завоевываемых позиций на Дальнем Востоке и вообще в Азии.
В результате в мировую войну она вступила на год раньше, чем у нас, плохо подготовленной, раздираемой внутренними противоречиями и конфликтами, а главное — в союзе с Англией и Францией против Германии, а не наоборот.
В нашем варианте истории Россия при поддержке Германии и Японии вела активные операции в Южных морях, без особого труда захватывая колонии Великобритании и выступивших на ее стороне САСШ. Я привык гордиться славным для русского флота сражением у Филиппин в 1917 году, после которого для нас на Тихоокеанском театре не возникало проблем.
И если бы не октябрьская 1918 года революция в Берлине, Тройственный союз вполне бы мог установить свою гегемонию в Европе, Азии и Северной Африке.
Здесь, у них, русская армия, плохо поддерживаемая союзниками, которые боялись ее победы больше собственного поражения, вела кровопролитные и малоуспешные сражения на западном театре и в результате, после вновь организованных, теперь уже на германские деньги, беспорядков вышла из войны и получила вместо заслуженной победы позорный Брестский мир, коммунистический переворот и трехлетнюю гражданскую войну.
У нас все вышло иначе. Пролетарская революция в Германии, потом к ней присоединилась полуразгромленная Франция, и только через полгода под влиянием дурного примера союзников и противников, а также и бездарной политики Николая II нечто подобное случилось и в России. В гораздо более смягченном варианте. Да и то лишь потому, что император Николай был убит в своей ставке заговорщиками. В противном случае он, безусловно, сумел бы подавить возникшие в Петрограде и Москве беспорядки. Его же слабохарактерный братец Михаил, растерянный и напуганный, через месяц отрекся от престола и уехал в Грецию, где правила его двоюродная сестра Ольга.
На выборах в Учредительное собрание победил блок кадетов, правых социалистов-революционеров и социал-демократов-плехановцев.
Радикальные коммунисты получили в V Государственной Думе чуть больше четверти мест. И хотя устроили они в 1920 году очередной революционный переворот, захватили власть и около двух лет ее удерживали, насаждая штыками и пулями "военный коммунизм", авантюра эта по естественным причинам провалилась. С тех пор мы (то есть Российская демократическая республика) продолжали достаточно спокойное и умеренно прогрессивное развитие. Не обошлось, конечно, без внутренних и внешних конфликтов, десятка кровопролитных войн, но ничего подобного ужасной мировой войне у нас больше не случалось.
Самое поразительное (или забавное, как смотреть) заключалось в том, что Новиков в своих рассуждениях был абсолютно прав.
И наш мир — действительно химера. В сравнении с вот этим, здешним. С момента прохождения точки бифуркации у них все совершалось с железной логикой, вызывавшей то же ощущение жесткой детерминированности истории, что у меня раньше — наш вариант.
Да и не могло быть иначе — ведь изнутри все кажется таким логичным, единственно возможным, тезис, что история не имеет сослагательного наклонения, господствует в умах, и только отчаянные одиночки, вроде неизвестного мне капитана Семенова, имеют смелость настаивать, что все обстоит совсем не так, как на самом деле...
Ну вот отчего, например, тот слабый, безвольный царь Николай, что у них привел Россию к катастрофе, в нашем варианте оказался жестким, волевым и решительным реформатором, талантливым полководцем и изощренным политиком? Какие закономерности или чье сверхъестественное вмешательство так изменили личность этого человека? Ну и так далее. Вопросы, вопросы без ответов...
Невозможно было, читая их книги, даже предположить, будто после 1906 года что-то происходило неправильно, нелогично, и каким образом могла бы наметившаяся тенденция переломиться. То есть вообразить, что в тех условиях император, Дума и руководители партий могли бы вести себя как-то иначе, не возбранялось, но реальных предпосылок к более разумному их поведению не просматривалось.
И я понял, почему такой желчный скепсис у Андрея вызывали наивные построения философа истории Фолсома. Точно такие же чувства лично у меня вызывали бы суждения шестнадцатилетнего мальчика из хорошей московской семьи по поводу, скажем, исторической неуместности и случайности пятой паназиатской войны, на которой мне довелось досыта нахлебаться кровавой грязи.
Только вот события их 1921-1922 годов вызывали недоумение. Они как раз в детерминированную схему не укладывались. И я понял, что вот тут в дело и вмешались мои друзья. Но как, каким образом, я пока догадаться не мог.
Если для себя проблему невозможности обратного перемещения во времени в пределах своей исторической линии я решил, то в случае Новикова с его "Братством" она оставалась.
С помощью чего они сумели этот физически невозможный эксперимент проделать, почему несколько человек ухитрились сломать детерминизм истории, какие последствия от такого насилия над естеством можно ожидать — я не представлял.
Ни один из тысяч находящихся в моем распоряжении книжных томов ответа не давал, а мой наставник и чичероне А.И.Шульгин на вопросы только усмехался самым циничным образом.
"Мир совсем не так прост, как мы привыкли думать, — говорил он мне, — он гораздо проще". И вообще, компаньеро, не оставить ли вам на краткий миг умственные упражнения, иссушающие мозг, и не заняться ли чем-нибудь более практическим?"
А еще я смотрел старые кинохроники. Ужасно примитивно снятые, на отвратительной, исцарапанной и выцветшей пленке, со скоростью 16 кадров в секунду, отчего персонажи двигались неестественными скачками, и тут же, из этого же времени, но сделанные совсем в другой технике — нормальной цветной видеозаписи, хоть и не трехмерной, но вполне удобосмотримой.
И сразу я проваливался в невероятное. Не могу передать ощущение, которое испытываешь, почти наяву получив возможность увидеть, как из совершенно определенной точки реальности начинают расходиться, поначалу совсем почти незаметно, как железнодорожные пути после стрелки, а потом все круче и круче, и вот уже...
... Я надеялся, что еще несколько недель позволят мне не только изучить этот загадочный и интересный мир, но и подобраться к разгадкам многих тайн. Однако...
С утра Шульгин пригласил меня к себе, и выглядел он куда более серьезным, чем обычно.
— Ну что, не ослабел ли еще мученик науки?
— Нет, что вы. Только-только вошел во вкус. Может быть, вы все же откроете мне засекреченные файлы и книгохранилища?
— Я бы с удовольствием. Но... Скажи спасибо, что хватило ума не сделать этого раньше. Так ты хоть что-то успел узнать нужное, а то... Одним словом — передышка кончилась. Готов ты седлать коня?
— ?..
— Надо ехать в Россию. Сегодня же. Ситуация перегрелась и уже дымится. Есть шанс попробовать тебя в деле. Согласен?
— Сегодня? — Я был удивлен. Слишком я еще мало знаю и умею, чтобы ввязаться в перипетии чужой тайной войны.
Он уловил мое сомнение.
— Конечно, можешь и остаться. Не неволю. Как и обещал. Купайся, гуляй, читай книжки и люби свою даму. Имеешь право...
Говорил он без издевки, спокойным, ровным голосом. Но при такой постановке вопроса...
— Зачем же? Я поеду. Аллу берем?
— Пожалуйста. В Харькове пока не стреляют. Ей будет интересно.
— Когда и на чем отправимся?
— А вот прямо сейчас. Пойди к себе, скажи Алле, пусть соберет самое необходимое. Из личных вещей. С учетом того, что все необходимое в Харькове есть. И возвращайтесь сюда. Дом запирать не нужно...
Было слегка тревожно, как всегда, при резкой перемене жизни, но и интересно в тоже время. Увидеть Харьков, Москву, вообще "Большую землю" этой реальности — что может быть увлекательнее?
И сама поездка — на чем Шульгин собирается доставить нас на другую сторону Земли? Все-таки на самолете? Здесь это с пересадками займет дня три.
При известии о предстоящем путешествии Алла развеселилась. Сидеть без дела и читать книжки ей надоело куда больше, чем мне. Она же не историк, а человек конкретной профессии.
Через полчаса она была готова. Да ей и собирать-то было нечего. Переоделась в походный замшевый костюм, забросила сумку с женской мелочью и материалами по "фактору" на плечо.
— Присядем на дорожку? Нам в этом доме было хорошо, ведь правда?
И вот мы идем с ней по аллее, с некоторой печалью глядя на окрестности поселка.
Странно, возле замка нет машины, которая могла нас отвезти... А куда? Скорее морем мы пойдем куда-то, где есть аэродром.
— Нет, ехать никуда не нужно, — ответил Александр Иванович на мой вопрос. — Имеется другое средство. Прошу...
В соседней с его кабинетом комнате мы увидели не слишком большой, размером с письменный стол, пульт, похожий на дирижерский в телестудии. И больше ничего.
— До этого у вас наука еще не дошла? — спросил он с хитроватой усмешкой. — А мы через пространство ходим только так...
Он щелкнул тумблером, и рядом с пультом засветилась яркая сиреневая рамка. Очертив контур размером два на три метра.
Секунду внутри его было угольно-черно, потом открылся интерьер такой же точно комнаты.
— Вперед!
Сначала Алла, потом я и замыкающий Шульгин перешагнули "порог".
За окном синело небо в легких клочьях белых облаков, совсем рядом высились крутые холмы, покрытые багрово-золотым осенним лесом, чуть дальше поблескивала река.
— С приездом, господа. Вон там, левее — город Харьков, столица Свободной России...
