ГЛАВА 11

Всю эту долгую ночь без сна я вспоминал прошлое, потому что о настоящем думать было практически незачем. Я понятия не имел, как станут развиваться события утром. Самое простое — Людмила проснется, как положено, приведет себя в порядок, не вспоминая о имевших место "неуставных взаимоотношениях", передаст мне то, что требуется, сообщит на словах, что ей поручено сообщить, и мы расстанемся, надеюсь, навсегда. Продолжать с ней знакомство я не собирался ни в каком варианте. Наступившая холодная ясность мысли уже заставила меня стыдиться своего недавнего порыва. Вида-то не подать я при встрече с Аллой сумею, но сам при воспоминании об этой ночи буду мучительно морщиться и поскорее переводить мысли на другое.

А может быть, и не буду, кто его знает... Измена без умысла и намерения изменить — вроде бы уже и не измена, а так, малозначительный физиологический эпизод, немногим хуже обыкновенного эротического сна или просмотра соответствующего ментафильма.

Вот можно ли считать изменой то, что у самой Аллы было с Карлом в тот вечер, когда я в нее уже влюбился, и была ли для нее изменой самой себе ночь, проведенная со мной, когда не остыли еще губы от поцелуев совсем другого мужчины?

Теология, однако... Ассоциативно мысли мои соскользнули на более актуальную тему. Алла — ладно, с ней мы разберемся, оказавшись в более близкой для нас обстановке. А вот Людмила...

Странная, совсем не соответствующая принятой на себя роли женщина (я ощутил это почти сразу, а понял только сейчас, отвлекшись, успокоившись, проанализировав многие, вроде бы и не имеющие к конкретным фактам отношения). Ну никак не могут наложиться друг на друга два ее образа — элегантной, достаточно скромной девушки из кафе "Мотылек" и той разнузданной дамы, с которой я только что лежал в одной постели. Значит что?.. Я встал и бесшумно подошел к двери в соседнюю комнату. Глаза уже привыкли к темноте. Женщина беспокойно двигалась во сне, постанывала, иногда что-то тихо и неразборчиво бормотала. Я сделал еще один шаг, вытянул голову. Вдруг услышу что-нибудь важное? Однако, кроме невнятных обрывков слов, ничего разобрать было невозможно.

Отбросив покрывало, она перевернулась на спину, запрокинула голову за край подушки и вдруг стала довольно громко и неприятно всхрапывать.

Думаю, нормальная женщина, будь она даже классной разведчицей, не позволила бы себе в здравой памяти столь неэстетичного поведения, пусть и для маскировки.

Вернувшись к себе, я облокотился на подоконник, раскрыв предварительно пошире форточку, и вновь принялся размышлять и анализировать.

Вот, к примеру, я, кажется начал постигать ту идеологию, которой руководствуются в этом мире Новиков и его друзья. (Неплохо бы еще узнать, как они сумели в него прийти и закрепиться здесь, а также и зачем им все это вообще понадобилось?)

Да, конечно, они создали могущественную тайную организацию, у них есть немыслимая здесь техника, они знают общие тенденции развития нынешней реальности на ближайший век (не конкретные события, их цепочка оборвалась в тот момент, когда они затеяли свое вмешательство), еще они знают психологические характеристики большинства современных деятелей и вообще людей, которые оказывают влияние на судьбы мира и отдельных его регионов, вплоть до городов и губерний (тоже до той поры, пока их не заменят новые, сформировавшиеся уже в измененной реальности люди). Все это так, достаточно для ненавязчивого управления мировой историей и ходом прогресса. Но!.. Их очень и очень мало. Допустим, два-три десятка "полностью посвященных", то есть пришедших вместе с ними из будущего данной реальности.

Имеется еще сотня-другая людей "отсюда", но безусловно разделяющих позицию основателей "Братства", те, кому они могут стопроцентно и без тени сомнения доверять. Родившиеся слишком рано, носители нереализуемых в рамках традиционного общества амбиций. Но все же остающихся людьми своего времени, и способа кардинально перестроить стиль их мышления не существует. Короче говоря, из них получились самоотверженные и верные исполнители "господских решений", не более. К таковым, по моему мнению, относятся, из лично мне знакомых, генерал Басманов, полковник Кирсанов (хотя с ним сложнее, я не во всем сумел разобраться), лейтенант Белли и некоторые другие обитатели форта. Из тех, с кем я успел познакомиться.

Вот и все. Прочие аборигены, так или иначе связанные с "Братством", "полевые агенты" в полном смысле слова. Работающие из каких-то собственных, страха или просто за деньги, выполняющие задания, которые являются лишь крошечными элементами общей мозаики. Их число может достигать сколь угодно больших значений, но это лишь солдаты, расходный материал, вроде тех рекрутов прошлых веков, которые сражались там, куда их поставили, не имея подчас понятия не только о целях войны, но и о месте, где она происходит. Посадили деревенского мужика из-под Вологды на телегу или в поезд, привезли к стенам Геок-Тепе, Баязета или в манчжурские сопки, воодушевили формулой "За Бога, царя и Отчество!", и вперед, на пушки, штыки и ятаганы.

Нередко, кстати, такая политика приносила нужные плоды. Кажется, в Крымскую войну имел место такой эпизод. В сражении на Черной речке, когда русские полки отступали под напором англо-французов, маршал Сент-Арно для нанесения завершающего удара бросил в бой резерв, дивизию зуавов, то есть отборной французской пехоты. Которые традиционно носили форму марокканского типа — алые шаровары, фески и прочее.

И — вот парадокс, почти деморализованные солдаты Владимирского и Волынского полков, увидев азиатскую одежду, воспрянули духом.

— Братцы, да это же турка!

Турок — враг известный, турку били и деды, и прадеды. Страшным штыковым ударом два русских полка прорвали фронт атакующего неприятеля и обратили его в паническое бегство. Если бы не пассивность князя Горчакова...

Но это лирика. А из моих личных наблюдений следует простейший вывод: даже обладая самой совершенной техникой связи, прослушивания, внепространственных перемещений и изощренных средств индивидуального и массового поражения, мои друзья физически не в состоянии эффективно ее применять в пределах "зоны своих жизненных интересов".

Только в действительно критических ситуациях Новиков, Шульгин и прочие могут непосредственно подключаться к делу и обрушивать на неприятеля всю свою грандиозную интеллектуально-техническую мощь. Если вообразить, что сами они фельдмаршалы, то в повседневной деятельности им приходится полагаться на "генералов", "полковников", "лейтенантов" и "сержантов". Только так. Отчего вновь подтверждается старое правило — любая цепь не крепче своего самого слабого звена. Печальный вывод для людей, теоретически обладающих здесь всеми формальными признаками божества: всемогущество, всеведением и даже, я, согласен признать, всеблагостью.

И, значит, мне впредь практически не следует удивляться, когда я увижу очередное несоответствие между теоретически возможными и практически осуществляемыми методами достижения целей.

Суть же и смысл моего введения в "Братство" скорее всего просто попытка расширить узкий круг генералитета. Уж я-то безусловно отношусь к людям, которые способны полностью адекватно соответствовать своей жанровой роли. Другое дело — захочу ли?

А что мне делать, позвольте вас спросить, до того момента, когда появится возможность вернуться домой? Никем мои навыки и способности востребованы в этом мире быть не могут.

Цель же заявлена если и не благородная в самом возвышенном смысле этого слова, то прагматическая и разумная. Как постулат японской педагогики: "Мы не собираемся изменять характер и основные черты личности воспитанника, но научить и заставить его вести себя подобающим образом в любой ситуации мы обязаны".

Курить хотелось невыносимо. Я извлек из кармана пиджака смятую пачку. Здесь я стал курить раз в десять чаще, чем дома. Атмосфера этого мира так влияет или постоянно вздернутые нервы?

Теория теорией, а что же мне придется делать завтра? Может же случиться, что произойдет все не так, как я планирую. Явятся перед рассветом серьезные грубые люди, начнут стрелять в потолок, брать меня в плен, добиваться признаний, кто я и на кого работаю. И так далее. В этом случае мои действия?

Шестнадцать патронов в пистолете и еще несколько интересных вещиц в запасе. Можно их на всякий случай активировать. К чудесам цивилизованных времен здешние люди явно не готовы, Шульгин меня и об этом предупреждал. Все свои технические хитрости "Братство" пускает в дело так, чтобы ни следов не оставалось, ни даже подозрений, будто имело место нечто необычное.

Я снова выглянул и прислушался. Людмила спала, никаких сомнений. Стоило бы обыскать ее саквояж и одежду. Если у нее не было с собой миниатюрной радиостанции, навести на этот тихий приют своих людей она не могла. Выследить нас в Москве наружным наблюдением было тем более невозможно. Так мне казалось.

Прошлый раз в Москве и Сан-Франциско я тоже думал, что успешно скрываюсь от противника, а практически сам шел в руки то к друзьям Панина, то к Артуру.

Вдруг стало интересно узнать, где он может быть сейчас, и Вера тоже. Живы, то есть мертвы ли? Несмотря на все предыдущее, выручили-то нас с Аллой именно они. Последнее время мне вдобавок все больше интересовало, что же такое Артур увидел все-таки в своем загробном мире? Нельзя ли как-нибудь заглянуть туда и мне, оставаясь одновременно безусловно живым?

Только не сейчас мне об этом думать... Что же все-таки подразумевали те, кто послал меня на это странное задание? И вдруг я понял. Или показалось, что понял.

Подставка это, элементарная подставка. Они знали, что Людмила — не курьер. Она точно агент-двойник. И возможно, на той стороне занимает более важный пост, чем здесь. Опытная женщина. Во всех смыслах. А я то со стороны должен казаться лопухом. Но не совсем развесистым. В меру. Слишком для полного дурака прилично и интеллигентно выгляжу. Информированным, знающим нечто полезное человеком, но не профессионалом разведки. С этих позиций и идет игра.

А какова должна быть моя установка? Независимо от цели, с которой меня используют. Ну, вот хотя бы так: в любой ситуации — выжить. Действовать в любой обстановке с единственной целью — вернуться живым. Все остальное вторично. Уцелел я во всех катаклизмах — желаю, чтобы так было и впредь. Точка. Нам с Аллой, может еще и детей нарожать предстоит.

Шульгин мне рассказывал о существующем здесь государстве Израиль-в-Палестине. В моем мире, согласно договору между Теодором Герцлем и лордом Керзоном, подобное государство создано на севере Кении. На территории, некогда подвластной любовнице Соломона, царице Савской. С точки зрения ортодоксов, более легитимной, чем Палестина. Еврейское государство именно в Палестине имеет право возродить только Машиах. (Мессия по-нашему.) Так вот у них там, в армии, закон — в любых условиях военнослужащий должен прежде всего сберечь свою жизнь. Попав в плен, может принимать любые условия врага, выдавать любые военные тайны, делать что угодно, но выжить. Жизнь настоящего еврея дороже всего. Даже стратегические планы можно переделать, а человека не воскресить! Разумная позиция. Хотя есть у них и другие законы, менее гуманные, но не менее логичные о заложниках. Переговоры с террористами о судьбе заложников не ведутся никогда. Их можно попробовать спасти силой или хитростью, но выкупать ценой уступок — нет. Как сказал Шульгин: "Умерло так умерло". Тем самым ценой даже гибели нескольких невинных людей на будущее устраняется сам смысл такого рода терроризма. И в перспективе избавляются от смерти тысячи и тысячи потенциальных жертв терроризма.

Непривычная для европейца, но исторически, очевидно, оправданная позиция. Вот и мне надо привыкать. Но что все-таки меня тревожит? Ладно, подождем развития событий. Ситуации надо зреть, говорил один из моих инструкторов, но давно и не здесь, через сто двадцать лет на базе Дальней Галактической разведки.

Перед самым рассветом я задремал, невзирая на принятую таблетку стимулятора. Совсем ненадолго смежил веки и тихо-тихо поплыл... А когда открыл глаза, в комнате было совсем светло и у изголовья стояла Людмила.

Непричесанная, в наброшенном на плечи халате, из-под которого выглядывали белые до синевы, совершенно не загорелые ноги. Сейчас ее рыхлая нагота вызвала у меня чувство, близкое к отвращению.

— Проснулся наконец? — спросила она, зевнув. — А я вчера эту комнатку и не заметила.

— Что ты вообще могла заметить? — грубо спросил я. — Который теперь час?

— Половина восьмого. Нам пора. Кафе открывается в девять, пока оденемся, пока доберемся. Лучше забрать посылочку поскорее...

В давешнее кафе мы вошли ровно через пять минут после открытия, и все тот же буфетчик-армянин посмотрел на нас с легким удивлением. Не знаю, что уж он там подумал, но изобразил радушие человека, который счастлив, что его заведение понравилось случайным клиентам и они пришли в него снова.

Пока я заказывал плотный завтрак на двоих — поесть-то все равно надо, Людмила скрылась в ватерклозете.

Да и где еще наскоро спрячешь небольшую вещь в незнакомом помещении? Разве что под столешницей пристроить. Можно, но риска больше, что случайно обнаружат, хотя бы и уборщицы.

Едва я успел нацепить на вилку шкварчашую, только что поджаренную сосиску в томате, входная дверь открылась, и по лестнице спустились двое не слишком уже молодых мужчин, при взгляде на которых я сразу понял, что это не просто случайные посетители.

Лица у них были совершенно другие. Значит, все правильно, в своих предположениях я не ошибся. Я гораздо медленнее, чем мог это сделать, сунул руку в карман. Пожалуй, я сумел бы положить обоих, только, зачем? Люди, очевидно, имеют ко мне какие-то вопросы. Тот, что стоял слева, направил мне в лоб ствол "нагана", который держал за спиной, а его напарник в довольно приличном темпе бросился вперед, не особенно технично, но резко ударил меня по предплечью. "Беретта" отлетела в угол. Я отступил на шаг назад и поднял руки.

Из туалета выскочила Людмила, с грацией пантеры, нет, скорее львицы (пантера для сравнения не подходит, худовата), метнулась за гулко стукнувшимся о дубовый стол пистолетом.

И мастер рукопашного боя выхватил свой "браунинг", и даже вновь возникший на пороге буфетчик оказался при тяжелом, внушительного вида "манлихере". Александра бы Ивановича сюда, полюбоваться на коллекцию стволов.

— Все, все... — я выставил перед собой ладони. — Никаких эксцессов. Против таких шансов я не играю. Что вам от меня нужно? Денег у меня три червонца с мелочью, документов при себе никаких, кроме шоферских прав, если вы из ГПУ — контрреволюцией не занимаюсь. Мирный обыватель...

И посмотрел вопросительно-удивленно на Людмилу. Мол, все у нас с тобой нормально вышло, так что же ты теперь?

Она ответила мне холодным, даже слегка презрительным взглядом.

— Здесь мы разговаривать не будем, — ответил вместо нее человек в серой в полосочку тройке из недорогого материала под расстегнутым пальто. — Будьте благоразумны, и вам ничего не грозит. Прошу вас... — И ко мне подошел второй, держа в руках широкую черную ленту.

Туго завязал глаза. Не слишком старательно меня обыскал, точнее, просто обхлопал карманы и все места, где можно было спрятать оружие, извлек бумажник и портсигар, который, судя по щелчку, открыл, осмотрел и сунул обратно.

— Идите...

Людмила взяла меня за руку, и мы пошли. Куда-то в глубь заведения. Судя по запахам — через кухню, хранилище провизии, поскольку пахло картошкой, подгнившими листьями капусты, мочеными яблоками и рассолами.

Потом по крутой деревянной лестнице вверх. Я старательно считал шаги и повороты.

А нужно? При неблагоприятном развитии событий живым меня выпустить не должны, зачем засвечивать такую точку? Даже буфетчик не счел нужным спрятаться на время моего захвата, чтобы потом в случае чего сослаться на полную непричастность к деятельности зашедших выпить рюмочку случайных клиентов. А как бы даже демонстративно наставил на меня пушку.

Мы вышли в мощенный двор, поскольку улица, по моим расчетам, осталась за спиной. Меня слегка толкнули, рукой я уперся в гладкую деревянную стенку.

— Становись сюда, — Людмила направила мою ногу, я попал на узкую скобу-ступеньку и очутился внутри будки с узкой лавкой сбоку. Автомобиль или повозка-фургон.

Дверца хлопнула, зафыркал мотор, и мы поехали. В пути мы провели минут десять, мне показалось, что автомобиль описал по улицам нечто вроде восьмерки. Семь поворотов — четыре вправо, три влево и примерно одинаковые интервалы между ними. Думаю, в случае необходимости я смог бы повторить этот путь пешком, предположив, что скорость автомобиля составляла около двадцати километров в час.

Мои конвоиры сидели молча, я слышал только дыхание Людмилы у левого плеча.

Толчок, остановка, команда выходить. Стук сапог по брусчатке, скрип железной двери, два марша гулкой железной лестницы. Тюрьма? Только какая? Лубянка, Бутырка? По расстоянию, повторяю, не похоже.

Пахнущим сыростью коридором восемьдесят семь шагов. Я невзначай задел рукой за стену. Довольно гладкий кирпич, выступающие швы раствора. Похоже, эти люди владеют тайной московских подземелий, не уступающих по запутанности и протяженности знаменитым одесским катакомбам.

— Снимите повязку, — попросил я. У меня клаустрофобия.

Удивительно, но просьбу выполнили. Я стоял перед массивной дверью из грубо обтесанных досок, схваченных полосами кованого железа. На вид ей лет полтораста-двести. Времена Екатерины I или Анны Иоановны.

Ничего примечательного не обнаружилось и за дверью. Еще один короткий коридор, только облицован не кирпичом, а тесаным камнем. Еще дверь, теперь железная, вывела в третий, перпендикулярный второму, и совсем короткий.

Вот это уже точно тюрьма. Три двери в стене напротив и по одной в каждом торце. Засовы снаружи.

Тот, что был в пальто и в тройке, пошел направо, к крайней камере, второй мужчина, в пиджаке поверх косоворотки и заправленных в мягкие сапоги брюках, по-прежнему не отводил с меня ствола "нагана", Людмила — чуть поодаль, лицо у нее суровое. Играет на коллег, или на самом деле это ее сущность?

По пути я как-то ни о чем особенном не думал. Скорее — настраивался на предстоящий допрос. Сразу он будет или спустя время, кто и о чем будет спрашивать, с применением средств спецвоздействия или вежливо — угадать все равно нельзя. Легенду придумывать не требуется, она столь коротка и проста, что не собьешься. Позиция собственная мне понятна, так чего терзаться? Меня подтолкнули вперед, и дверь за спиной закрылась почти бесшумно.

С прибытием, Игорь Викторович. То есть теперь уже у меня другое имя.

Камера окон не имела, да и неудивительно, здесь метров шесть ниже уровня земной поверхности. Площадь примерно три на четыре. Железная койка, застеленная по-солдатски, обычный стол, при нем две табуретки. Электрическая лампочка под жестяным абажуром на витом белом проводе. Вот и все.

Да, пол простой, деревянный, окрашен охрой, похоже — недавно. Ни умывальника, ни унитаза, ни даже параши. Значит, не тюремная камера в полном смысле, скорее — комната ожидания, отстойник.

Чье это хозяйство? Действительно организация, против которой работает "Братство", столь свободно чувствует себя в Москве, что имеет даже собственные места лишения свободы? Или использует материально-техническую базу ГПУ, военной контрразведки, еще какой-то госструктуры? Ясно, что не только к этим пяти каморкам ведет почти стометровый подземный ход.

Странно, что меня так плохо обыскали. Или это успела сделать Людмила ночью? А у меня и вправду почти ничего с собой нет. Бумажник и пистолет отобрали, остались ключи от машины, дюжина папирос в портсигаре, медная зажигалка ручной работы. Еще довоенные наручные часы фирмы "Докса". Тяжелые, в стальном корпусе. Тикают так, что в плечо отдает. При необходимости можно кого-нибудь ими убить.

Не разуваясь, я улегся на койку, которая была мне коротковата, положил ноги на низкую спинку, закурил, стряхивая пепел на пол.

Стоило так долго убегать от зомби и гангстеров на своей Земле, чтобы сесть "за решетку" на этой?

После третьей папиросы замок щелкнул, открываясь. Готов поклясться, что вошедший был англичанином. Что в этом мире, что в нашем есть в них нечто неистребимое, во взгляде, в манере держаться, на какой бы широте и в каком бы одеянии вы их не встретили. Насмотрелся, и никогда ранее не ошибался в определении национальной принадлежности собеседника, если он был с Альбиона. Не понимаю, каким образом Лоуренс Аравийский ухитрялся выдавать себя за араба. Видно, очень уж был нетипичен. Или не был чистым британцем по крови.

Или, наконец, мой нюх на "гордых британцев" носит уникальный характер. Вот и этот тоже. Напрасно он наряжался в советский полувоенный костюм — табачную гимнастерку, синие галифе и коричневые сапоги на высоком подборе, какие шьют только в славном городе Торжке, с голенищами в мелкую складочку и подколенными ремешками.

На поясе револьвер в апельсиновой кобуре. Общая цветовая гамма, на мой вкус, довольно попугайская. Он вошел, я посмотрел на него равнодушным взглядом и не сделал попытки встать. Он вежливо поздоровался, почти совершенно без акцента. Я ухитрился кивнуть, не отрывая головы от подушки.

— Вижу, вы чувствуете себя обиженным? — спросил он, подвигая стул и садясь посередине комнаты, лицом ко мне.

— А вы считаете такое обращение совершенно нормальным? Ордер на арест, например, постановление прокурора, еще какое-нибудь обоснование задержания лишним бы не показалось? Или я просто не в курсе, в Москве введено наконец военное положение и принят декрет об интернировании?

— За последние семь лет нормальный человек в этой стране должен быть готов к чему угодно. А события последней недели подводят к мысли, что все начинается по-новой.

— Но тем не менее... то, что вы не бандиты, я кое-как сообразил. Дальше подвала с капустой они бы меня не повели. Теперь начинаю подозревать, что и к ГПУ вы отношения не имеете. У тех есть роскошное здание напротив Кремля, и внутренняя тюрьма там снабжена хоть и зарешеченными, но окнами.

— Вы американец? — спросил он ровным, чуть-чуть скрипучим голосом. И произнес очень быстро, с акцентом Луизианы или Южной Каролины по-английски: — Ваша манера поведения и семантическая отстраненность от принадлежности к России подсказывают, что вы человек американской культуры. Нет?

— Я сионист, если угодно. И одновременно гражданин мира. Почти Вечный жид. Почему и отстранен семантически как от России, так и от любой другой страны, за исключением Земли обетованной, она же — историческая Родина, — ответил я на самом лучшем оксфордском, который только смог изобразить.

— Сионист по имени Игорь? Забавно.

— Вы не успели ознакомиться с моими документами?

— Не поверите, но и вправду не успел... — он достал из кармана мой бумажник, вытащил лежавший сверху потертый членский билет профсоюза извозопромышленников, раскрыл.

Великолепным писарским почерком с завитушками было выведено: "Игорь Моисеевич Риттенберг", род занятий — владелец и водитель таксомотора, год вступления в союз — 1923-й. Удачно получилось. Он явно потерял темп.

— А вас очевидно зовут как-нибудь вроде Трофим Арчибальдович Стивенсон-заде? — продолжил я. Он молчал секунд пять, потом оглушительно захохотал. С холодными глазами. Извлек раскладной кожаный портсигар и потянул мне именно сигару, а не какой-нибудь "Молот" или "Иру". (Реклама: "Папиросы "Ира" — это все, что осталось от старого мира".)

— Вы интересный собеседник. Думаю, нам с вами будет легко общаться...

— Надеюсь. Было бы о чем... Так как прикажете к вам обращаться?

— Станислав Викентьевич вас устроит?

— Нормально. То ли поляк, то ли литовец... Вполне нейтрально. И работаете не иначе как на польскую разведку? Дезензиву, так она у них называется?

Судя по выражению лица, моя бойкость начала его утомлять.

— Прошу запомнить, я работаю только и исключительно на самого себя. Если при этом мои интересы пересекаются с чьими-нибудь еще, такое совпадение следует считать чисто случайным...

— Но по возможности извлекать пользу, — закончил я его мысль.

Он снова на несколько секунд задумался, старательно пыхтя сигарой.

— Мне кажется, — снова повторил Станислав Викентьевич, теперь с вопросительной интонацией. — Больших хлопот у нас с вами не будет?..

— У нас с вами или У НАС с вами? — не утерпел я опять.

— Господи, — вырвалось у него, — неужели вы не можете помолчать хоть две минуты подряд?

— Простите, это у меня национальное. Вот если бы вы бывали в Одессе...

— Хотел бы я знать, какой идиот пригласил вас работать в разведке? — тяжело вздохнул мой визави.

— Это риторический вопрос или можно отвечать?

Кажется, хватит валять дурака, я понял это по сузившимся глазам англичанина. Еще ударит, чего доброго. Не хотелось бы, ведь придется ему ответить, а тогда игра пойдет уже по совсем другому сценарию. Но он, видимо, тоже это понял, или так до конца и не сообразил, действительно я придуриваюсь или от природы такой? Кто их знает, этих евреев?

Я молча кивнул.

— Тогда первое — какое задание вы получили и от кого? В данном эпизоде.

— Проще некуда. Встретить на вокзале даму из Риги, в том месте, которое она выберет сама, назвать пароль и взять "посылку" какого рода — не знаю. Пакет с бумагами, фотопленку или какую-то вещь. Известно, что компактную — можно унести в кармане... Если будет устное сообщение — запомнить дословно. Получив — доставить на указанную явку. Получить вознаграждение в сумме, эквивалентной ста югоросским рублям или десяти здешним червонцам. Все.

— От кого?

От господина, называющего себя Виктором Петровичем. Весьма неприятный тип, смею заметить...

— Вы что, не являетесь членом организации?

— Какой?

— Это ВЫ у МЕНЯ спрашиваете?

— Естественно. Что какая-то организация имеет место быть, я, разумеется, не сомневаюсь. Цели же ее и наименование мне неизвестны. Могу предположить, что она близка к врангелевскому "Освагу" (Осведомительное агентство, в белой России аналог ГПУ).

— Вы завербованы давно?

— Порядочно. Больше года назад. Как раз в Одессе, упоминание о которой вы приняли за глупую шутку. Но чтобы вас чрезмерно не обнадеживать, скажу, что всегда выполнял разовые поручения, хотя подчас и весьма ответственные. В штат никогда не входил и даже предложений таких не получал.

— Почему же сейчас вам дали столь скромное, как бы даже недостойное вас поручение?

— А я такими вещами не интересуюсь. Не моя забота — оценивать важность заданий. Может быть, эта посылочка для моих работодателей дороже, чем контрольный пакет марсельской пароходной компании "Мессажери маритим", который я приобрел для них через подставных лиц минувшей зимой. (Такая операция действительно проводилась, только не мной, конечно). А мне только лучше — работы меньше, оплата, пропорционально затраченному времени, выше...

— А как вы отнесетесь к предложению поработать еще на одного хозяина?

— По совместительству, значит? — я наконец сел на койке, показывая, что раз разговор пошел всерьез, то и отношусь я к нему соответственно.

— Можно и так сказать. Двойник это еще называется...

— Моральных препятствий к этому, как вы понимаете, у меня нет. Абсолютная безыдейность и беспринципность — мой принцип.

— Удобно. Если бы это еще было правдой...

— Есть сомнения?

— Вагон и маленькая тележка, как здесь говорят.

— Если хотите, можем попытаться рассеять их вместе. Только вот беда, — я простодушно улыбнулся, — приходилось мне в университетах обучаться, философии в том числе. И овладел я софистикой в совершенстве. Начиная с Сократа, Платона и так далее... То есть я в состоянии очень долго и качественно морочить собеседнику голову, пока он совершенно не потеряет нить собственных рассуждений.

Этому меня тоже обучил Александр Иванович. Я и сам не чужд склонности к словоблудию, а он за неделю преподал мне несколько уроков вообще высшего пилотажа в этом увлекательном занятии. Станислав же Викентьевич производил впечатление человека умного и опытного, но в таких делах не слишком искушенного. Англосаксы вообще к российско-византийским талантам мало предрасположены.

— Посему, май диа френд, у нас с вами такая диспозиция получается: или поверить мне на слово, что я именно таков, как хочу показаться, и продолжить мою вербовку, раз уж затеяли, или на слово не верить и начать всякие неприятные процедуры с целью выяснить, не резидент ли я ГПУ, Освага и всех прочих организаций, с которыми вы враждуете... Но все равно своих сомнений вы не рассеете, поскольку информация, полученная под пыткой, обычно куда больше соответствует позициям допрашивающего, чем истине.

Вот как я изящно закрутил. А мой собеседник теперь, похоже, совершенно не понимал, что же ему следует делать. Он ждал более-менее долго и упорного сопротивления, лжи, уверток и тому подобного. Собирался его ломать. Как дверь вышибают плечом. А она оказалась незапертой. И летит сейчас вперед по заданной траектории, изо всех сил стараясь сохранить равновесие.

Он, конечно, знает, что я близок к верхушке "Братства", с которым они сталкиваются четвертый год, и пока что несут только потери, как материальные и моральные, так и чисто физические, ничего по сути не выяснив о составе и даже истинных целях этой организации. Шульгин мне достаточно подробно изложил и предысторию, и историю данного противостояния.

Теперь им вроде бы улыбнулась судьба. Они перевербовали Людмилу или даже вообще заменили подлинную женщину с этим именем на своего человека, вознамерились размотать ниточку, насколько удастся. Явно поняли, что в моем лице имеют дело не с простым курьером (а откуда, собственно, они это взяли?), но вот теперь...

Думаю, Станиславу сейчас требуется тайм-аут. Так и произошло.

— Чтобы не терять времени на бесплодные дискуссии, сделаем так — я вас оставлю одного, дам карандаш и бумагу, и вы ответите со всей полнотой и подробностями на поставленные вопросы. А потом решим, что делать дальше.

— Не возражаю. Только... По вине ваших людей я не успел даже позавтракать, хотя уже близится время обеда. Так что уж распорядитесь. Я не гурман, но есть люблю вкусно и сытно. Кухня значения не имеет — русская, китайская, еврейская. Даже на английскую согласен, если ростбиф или бифштекс будет свеж и хорошо прожарен... Вино, виски, водка — соответственно меню. И это... — я повертел пальцами в воздухе, намекая на проблему естественных надобностей.

— Распоряжусь, — без энтузиазма ответил британец.

— А как вы из такой коллизии выпутываться думаете? — вдруг вспомнил я. — Если до вечера я не явлюсь куда следует с посылочкой, операция будет сочтена проваленной. И моя ценность, как специального агента с особыми полномочиями — тю-тю...

Неужели о таком варианте он забыл? Или им неважен исход именно этой конкретной операции, они надеются через меня проникнуть гораздо глубже. Но как? Что им известно такого, что пока непонятно мне? Так и есть.

— Это вас пусть не беспокоит. Возможно, выход найдется сам собой. А пока работайте. Еду вам принесут. И в уборную сводят...

Он вытащил из кармана галифе согнутую вдоль школьную тетрадку, до половины сточенный простой карандаш, положил на стол. Посмотрел на часы.

— Вот мои вопросы... Время вам — до семнадцати ноль-ноль.

Лежа на койке, я ждал обеда, пребывая в растерянных чувствах. Что же я ему должен писать? Кое-какая канва имеется, но сочинить за четыре часа связанную, непротиворечивую, способную выдержать квалифицированную проверку историю моего сотрудничества с мифической "организацией"? Нереально. Все известные мне конспиративные квартиры? Я знаю три, но должен ли их раскрывать? Имена и краткие установочные данные на руководителей "Братства", с которыми я имел контакты. Название нашей организации им тоже известно? Или как раз для них оно и придумано?

Итог моих размышлений: то, что я сумею им сообщить, их не удовлетворит, и разговор пойдет совсем в другой тональности.

Попытаться убежать? Еще менее реально. Захватить Станислава в заложники, когда он вернется? Тоже бред. И что остается?..

По всем законам античной трагедии сразу после того, как я без особого аппетита пообедал, сопроводив банальную гречневую кашу с приличным куском отварной говядины (мои гастрономические запросы во внимание приняты не были) двумя рюмками водки из крохотного графинчика, на большее тюремщики не расщедрились, появился "Дейус экс махина". С его помощью древние драматурги выходили из любой сюжетной коллизии.

Прямо перед глазами, на расстоянии вытянутой руки, возникла знакомая пульсирующая фиолетовым огнем рамка. Вход-выход тоннеля межпространственного перехода. Но не большая, как раньше, а размером с половинку газетного листа.

В глубине рамки я увидел комнату явно технического назначения, напоминающую обилием всяких приборов и устройств рубку космического крейсера. Перед "окном" стоял Шульгин, за его спиной еще один человек, мне ранее неизвестный, но по типажу очень подходящий к остальным "фельдмаршалам" "Братства".

— Мы все видели и слышали, — сказал Шульгин тихим голосом. — Нормально. Держался ты правильно.

Я почувствовал огромное облегчение. Сейчас сделать всего один шаг — и я на свободе, среди единственно близких и понятных мне людей.

— Вот, возьми, — Александр Иванович протянул мне коробочку чуть больше спичечной, с глазком окуляра посередине. — Здесь микропленка с текстом твоих ответов. Перепишешь, раздавишь каблуком и засунешь, ну хоть за плинтус вон... Думаю, ближе к вечеру они повезут тебя по раскрытым явкам. Делай все, что скажут, абсолютно все. Бежать не пытайся, на провокации не поддавайся...

— А как же..

— Все так и задумано. Мы держим тебя под контролем. Ничего не случиться. Но нам нужен в их лагере свой Штирлиц...

— ?..

— Неважно. Наш человек в Гаване. Работай раскованно и отчаянно. Соглашайся на все, что угодно, ты нам нужен там, действующий. Эта штука, — он обвел рукой край рамки, — работает и в одностороннем варианте. Просто раньше мы тебя ненадолго потеряли. Теперь нашли.

— А они — кто? — только спросил я.

— Люди, которые нам очень мешают жить. Грубо говоря — агенты мирового империализма. Враги "Нового миропорядка" и нас лично. Подробности, какие удастся — выяснишь сам. Немотивированные легендой знание тебе только помешает... еще раз запомни — ты под наблюдением каждую минуту, и с тобой совершенно ничего не может случиться...

Он успокаивал меня так, будто я дрожал от страха и только и мечтал о том, чтобы сбежать отсюда любой ценой.

Нет, радости мне моя роль по-прежнему не доставляла, но отчего же не поработать на общее благо, особенно не слишком рискуя.

— Это тебе на непредвиденный случай, — Шульгин подал мне тонкий, чуть толще папиросы, и длиной сантиметров двадцать уплощенный цилиндрик. Подобного я раньше не видел.

— Вот кнопка. Внутри ножик жуткой остроты, пилка алмазная по металлу на обушке, в заднем торце сильный фонарик, и еще там есть патрончик с двадцатью таблетками. Одна на стакан любой жидкости, и человек через пять минут превращается в зомби. Можешь отдавать ему любые приказы — выполнит, причем со стороны будет выглядеть в здравом уме. Через пол суток придет в себя и ничего не вспомнит даже под пыткой... То есть будет уверен, что действовал по собственным убеждениям. Две таблетки — длительная потеря оперативной памяти. Три таблетки — смерть в течение часа с симптомами инсульта. Больше — мгновенная смерть. Мало ли что, возможно пригодиться. Смотри... — он показал, как пользоваться полезным инструментом.

— И спрячь надежнее. Здесь толком обыскивать не умеют. В общем, мы пока пошли, а ты держись, как начал.

— А если бы пистолет, например?

— Зачем он тебе? Задача — выжить и втереться в доверие, а не палить в каждого, кто тебе не понравиться... — Шульгин располагающе усмехнулся, подмигнул даже.

Рамка вместе с моими друзьями и командирами исчезла, не оставив ни следа, ни озонового или серного там запаха.

Вот тебе и техника далекого, примитивного прошлого. Если бы у них было достаточное количество таких установок и операторов при них, никакая тайная разведывательная деятельность не нужна в принципе, и все свои проблемы члены "Братства" решали бы в момент их возникновения, а то и раньше. Но Шульгин мне дал понять уже в Харькове, что по невыясненному закону природы функционирует лишь один канал. То есть если действует проход из форта в Харьков или Москву, то остальные установки, сколько бы их ни было, просто не включаются... Таким вот образом. Значит... Очередной артефакт получается, и притом неизвестного происхождения. В моем времени таких штук еще нет, и к ним скорее всего попала откуда-то извне. Тема, достойная специального изучения, но не сейчас.

Папирос у меня было еще достаточно, я не торопясь закурил и принялся старательно переписывать свой "диктант". Ровно в семнадцать, ни минутой раньше или позже, явился мой англичанин.

— Жалоб нет, обед вас устроил? — поинтересовался он, как любезный хозяин, усаживаясь за стол и надевая на переносицу очки в тонкой металлической оправе.

— Безусловно, есть. Обед подходит для казармы, а не приличного дома, водка из древесного спирта, хуже деревенского самогона, курева вообще не принесли, а мое заканчивается. Если так пойдет дальше, не уверен, что захочу продолжать с вами сотрудничество.

Он удивленно посмотрел поверх очков, продолжая бегло вчитываться в мой труд.

По выражению его лица не мог сообразить, нравится ли ему то, что я подготовил.

На мой взгляд, такого материала хватило бы, чтобы бежать, спотыкаясь, к своим начальникам и, брызгая слюной, докладывать об успехе операции.

Но с выдержкой у Станислава Викентьевича все было в порядке. Он аккуратно сложил тетрадку по сгибу.

— Интересно. Весьма интересно. Особенно если все подтвердится...

— Это уже ваша забота, любезнейший, проверяйте. Но ежели где-нибудь там нарветесь на пулю — меня прошу не винить. Никаких паролей, кроме действительных для встречи курьера, не имею. Там, куда мне следует явиться, меня знают в лицо... И вообще я участвовал в сем предприятии на несколько иных принципах, чем банальный шпион...

Мне забавно было представлять, что Шульгин с напарником, оставаясь невидимыми, наблюдают сейчас за нами, и могут сопровождать англичанина куда угодно и подготовить в любом месте любой сюрприз, приятный или неприятный, зависимо от ситуации.

— Да уж проверим. Если все так и есть, наши с вами отношения тоже непременно перейдут на совсем другой уровень...

— Не сомневаюсь, а в ожидании этого не прочь бы сменить номер. Я предпочитаю с окнами или хотя бы с одним окном и чуть побольше удобств. Вот это, — я снова сделал рукой вращательный жест, — слишком напоминает мне слегка облагороженную, но камеру в замке Иф. Не приходилось бывать?

— Слава Богу, нет. Но до утра вряд ли что-то можно сделать. Вы уж потерпите, уважаемый Игорь Моисеевич. Насчет ужина распоряжусь. Книгу, газеты?

— Свежую "Джерузалем пост" можете предложить? Ладно, это я так, не стоит затрудняться. Тогда "Известия" или "Правду", на ваше усмотрение.

Принесли обе газеты, и я углубился в чтение передовицы, против обыкновения — подписанной, да еще и самим Троцким. "Демократический диктатор" с вялостью, совершенно не отвечающей остроте переживаемого страной момента, увещевал всех, стремящихся к новым потрясением и беспорядкам, сохранять здравомыслие. Мол, возможности для компромиссов далеко не исчерпаны, и прочая словесная жвачка, вряд ли способная погасить разбушевавшиеся страсти.

Но одна фраза меня заинтересовала своей туманностью и одновременно неким содержащейся в ней намеком: "Цель оправдывает средства до тех пор, пока, что-то иное оправдывает цель..." Я просмотрел остальные материалы, из которых следовало, что либо народное восстание может начаться со дня на день, либо вот-вот власть перейдет от уговоров к репрессиям. Кто — кого, одним словом.

А сейчас неплохо бы как следует выспаться. Последние месяцы спать больше чем по пять-шесть часов у меня не получилось. Вчера вообще подремал час-полтора. И вдруг появился шанс добрать все упущенное разом.

Я погасил свет, вытянулся на плоском, едва ли не опилками набитом матрасе, закутался в одеяло. Прислушался к себе. Я был спокоен, как человек, севший играть в покер и заведомо знавший, что денег у него хватит, чтобы поднимать ставки до бесконечности.

Но в то же время меня не оставляла странная мысль. То, что Шульгин решил сдать несколько приличных явок в Москве и других городах, удивления не вызывало. При их-то возможностях... Исходя из все привходящих обстоятельств. Заранее списанные на издержки производства жертвы, расходный материал? Или, наоборот, жесткие профессионалы, ждущие гостей и подготовившие им кровавую баню?

Ну моя ли это забота? Англичанина я как бы и предупредил. Каждый сам выбирает свою судьбу. Как вот я. Например. Что у меня за странная судьба, кстати?

Я задумывался об этом не первый раз. Ни с кем из моих знакомых не происходило такого количества невероятных происшествий, каждое из которых при последовательном развитии (?) могло бы в корне изменить современную (то есть середины XXI века) историю. И которое тем не менее закончилось практически ничем для человечества. За исключением лично меня, да и то лишь в плане расширения кругозора и осознания собственной непохожести на других. Или особого, так пока и не реализовавшегося предназначения. Да вот хотя бы первый подобный случай...