ГЛАВА 35
Пока его новые друзья приводили себя в порядок после счастливого, на их взгляд, завершения этой странной эпопеи, спрессовавшей в несколько дней массу событий, каждое из которых, даже по отдельности, выглядело совершенно невероятным, Шульгин бродил по квартире, известной ему по рассказам Берестина и собственным впечатлениям тоже, Пусть он был в ней всего несколько минут, в тот единственный раз, когда они с друзьями попытались самостоятельно уйти из Замка в свою подлинную реальность, запомнилась она хорошо. Тем летним вечером дверь квартиры открылась почему-то не в восемьдесят четвертый, а в декабрь 1991 года. И — почти тут же проход "схлопнулся", как выяснилось — навсегда. Ничего из того, что случилось позже, нынешний Александр не знал. Ни об исходе из Замка на пароходе "Валгалла" в 1920 год, ни о Стамбуле, ни о белом Крыме и победе в Гражданской войне...
И о том, что в дальнейшем ему неоднократно приходилось жить в этой квартире, а однажды она в буквальном смысле спасла им с Новиковым жизнь, Шульгин не знал тоже. Для него — вот этого — жизнь закончилась на зимней подмосковной дороге за рулем машины, Да, знакомая квартира, только тогда она выглядела совершенно нежилой, каким-то домом-музеем с тщательно восстановленными, но все равно мертвыми деталями чужой ушедшей жизни. А сейчас жизнь тут била ключом. Звучали голоса, в люстрах горел свет, на кухне кипел чайник, и шкворчала на огромной сковороде (откуда и взялась такая?) яичница из 12 яиц с копченой колбасой. Словно готовилась самая обычная мужская пирушка после хорошо сделанного дела.
Шульгин стоял у окна в полутемном кабинете, смотрел в окно на уходящие во мглу заснеженные крыши, одновременно видел в стекле собственное смутное отражение. — "Собственное", — скептически усмехнулся он. За неделю он более-менее привык видеть это лицо, за счет аберрации памяти ему уже казалось, будто он вообще не терял ощущения собственной личности, так и прожил это время в чужом теле, но при своей памяти.
"Наверное, — убеждал он себя, — нужно относиться происходящему, словно я просто загримирован в специальных целях. Первый раз, что ли? Тело, слава богу, досталось мне вполне приличное, крепкое, помолодело даже, в таком теле жить можно. Новиков с Берестиным по полгода в чужих прожили, и ничего. Сохранили наилучшие воспоминания. И я как-нибудь перекручусь."
Так Шульгин успокаивал себя, заставляя видеть жизнь в розовом свете. Обычно это у него получалось неплохо. Помогали сильная психика, скептический оптимизм, и профессиональные навыки аутотренинга. Он дал себе мощную психологическую установку — держаться как ни в чем не бывало и верить, что в ближайшее время найдет способ восстановить "статус-кво". И больше пока на эту тему не думать. К сожалению, нынешний Шульгин не успел как следует разобраться в своей способности произвольно вступать в контакте Высшим разумом, или Держателями Мира, как назвал их форзейль Антон. Если бы знал то, что выяснил его "оригинал" позже, ему было бы проще сохранять твердость духа. Сейчас оставались только нечеткие воспоминания о единственной, не слишком удачной попытке.
"Все! С соплями покончили, война продолжается? Теперь надо разобраться с этими "товарищами".
Лихарев, Буданцев и Власьев уже сидели за квадратным обеденным столом с пудовыми резными ножками, похожими на артиллерийские снаряды крупного калибра. Хозяин квартиры щедро разливал по серебряным, с чернью, профессорским чаркам французский коньяк. "Квартирка — аггрианская, — продолжал анализировать обстановку Шульгин — значит, этот паренек — их здешний резидент. Иркин предшественник. А я, грешным делом, поначалу вообразил, что он — от Антона посланец, если не сам Антон замаскированный. Обещал же, сволочь, когда посылал на дело, вытащить при серьезной опасности". Антона, шеф-атташе Галактической Конфедерации Ста миров, вместе с которым пришлось сражаться с агграми, Сашка откровенно недолюбливал. Хотя и уважал. Так тоже случается, когда сталкиваются две сильные личности, вынужденные делать общее дело. "Впрочем, возможно, с его точки зрения, опасности действительно нет. Или — пока нет. Не врал же он мне раньше. Так, недоговаривал. Ребят из сорок первого года четко выхватил. Может, таким и задумано? Ничего, пробьемся".
— Выпьете с нами? — спросил Лихарев, остальные, очевидно, свое согласие уже высказали.
— А чего ж? За знакомство.
То, что за предыдущие бессонные сутки он уже выпил не меньше полулитра, Шульгин успел забыть. Мороз, нервное возбуждение, да, наверное, и биохимия организма как-то изменилась. Алкоголь под влиянием матрицы разлагался почти мгновенно, без всяких последствий. "Вдобавок, раз нас теперь в этом теле двое, то и любую дозу тоже на двоих нужно делить".
— Если позволите, Григорий Петрович, — продолжал Лихарев называть Шульгина прежним именем, — мы сначала решим первостепенные вопросы, а уже потом побеседуем более общие темы.
Шульгин молча кивнул. Все правильно. Ни к чему Власову, — а уж тем более сыщику-муровцу знать истинное положение дел "в этом лучшем из миров".
— Тогда с вами уточним позицию, Иван Афанасьевич. Задание товарища Сталина выполнено полностью и в срок. Невзирая на имевшиеся трудности. Разумеется, еще пару дней вам в городе, тем более — на службе, появляться не следует. Пока все устаканится. Поживете здесь, отоспитесь за все прошлое и впрок. А потом сориентируемся, вернемся и к вопросу об обещанной награде.
— Какая там награда? — искренне изумился Буданцев. Он был убежден, что жизнь, свобода, а уж тем более — собственная отдельная квартира куда важнее и ценнее, чем любые чины и ордена. Впрочем, орден Красного Знамени или хоть "Знак Почета", совсем неплохо выглядел бы на его гимнастерке рядом с единственным ведомственным значком.
— Это уж позвольте мне судить. Начальником МУРа поработать не желаете ли? А то комиссаром госбезопасности, Предчувствую серьезные изменения в этой конторе в ближайшее время. Надежные люди там очень не помешают.
"Ага, да очередной разборки, — подумал Буданцев, но вслух этого не сказал... — Интересно бы посчитать, какова средняя продолжительность жизни комиссара ГБ от трех ромбиков до стенки?"
— Да я бы, знаете, и на старом месте с удовольствием.
— Смирение паче гордости, — понимающе кивнул Лихарев. — Одним словом, ваша позиция мне ясна. Но вряд ли мы можем позволить себе разбрасываться ценными кадрами, которые, как сказано свыше, решают все. Может быть, я просто предложу вам достойный пост в моем личном аппарате. Но — время терпит. Выпивайте, Иван Афанасьевич, и закусывайте.
За каким-то пустячным разговором на общие темы Валентин подождал, пока Буданцев насытится. Без всякого дополнительного намека сыщик, знающий субординацию, поблагодарил за ужин и отправился в отведенную ему комнату, где мгновенно и заснул, довольный, что больше никуда не нужно бежать, ни о чем серьезном думать.
Власьев пока воздерживался от высказываний и вопросов. Ему это было совсем не трудно. Но внимал он словам и жестам, недомолвкам и непонятным ему намекам тщательно. Все его сомнения, подозрения и догадки подтверждались самым наглядным образом. Шульгин сразу обратил на это внимание.
— Что-то загрустили вы, Николай Александрович. С чего? Наши планы осуществились наилучшим образом, а я ведь почти не надеялся, признаюсь вам. Устали? Так теперь все в прошлом. Утром я передам бумаги моему человеку и... Мне отчего-то кажется, что проблем с переходом границы у нас теперь не возникнет.
Власьев остро глянул из-под насупленных бровей на "наркома", перевел взгляд на Лихарева.
— Вы уж простите старика необразованного, Григорий Петрович, только я бы сначала хотел выяснить — с кем мы все-таки дело-то имеем? — В речи старшего лейтенанта зазвучал даже слегка утрированный тверской акцент. — А то я не пойму ничего. Тот из милиции, этот товарищ вообще инженер, какие у нас общие дела?
— Это вы меня простите, что так получилось. Но я на самом деле многого не знал. Да и сейчас еще не во всем разобрался. Буквально до последнего момента был уверен, что мы с вами вдвоем — против всего советского мира. И поступал соответственно. Думаю, вам не в чем меня упрекнуть. Только вчера днем удалось встретиться с людьми, которые, вроде нас, судьбами Отечества озабочены и со сталинским режимом воевать готовы. Пообещали помощь. Вот она и пришла.
Шульгин импровизировал, что было не так уж трудно со всем его предыдущим опытом, стараясь, с одной стороны, успокоить старого товарища, которому столь многим был обязан, а с другой — исподволь выяснить позицию Лихарева. Валентин смотрел на него одобрительно и думал, что с этим человеком безусловно можно и, главное, нужно иметь дело.
— Да вы не осторожничайте, Григорий Петрович, — поощрил он Шульгина. — И заодно познакомьте нас по-настоящему. Николай Александрович, конечно, играет свою роль очень убедительно, но ведь он не только лесник, да?
— Да как вам сказать, гимназий он действительно не кончал.
— Но закончил Пажеский корпус, — со смехом продолжил цитату Валентин, неожиданно для себя попав почти в точку. Власьев тоже усмехнулся в усы.
— В этом роде.
Он решил, что если Шестаков держится так свободно, то Лихарев действительно человек из близких ему кругов и в СССР на самом деле существует мощное антисоветское подполье. В котором, пожалуй, и ему найдется место. В таком примерно духе он и высказался.
— Не знаю, — с некоторым сомнением ответил Шульгин. — Может быть, по старому плану, лучше вам с Зоей и детьми пока перебраться за границу? Очень меня обяжете. Поможете им устроиться, сами отдохнете за все двадцать лет сразу. Денег теперь считать не придется, а там видно будет.
Делая такое предложение, Шульгин прежде всего надеялся развязать себе руки. Против Власьева он ничего не имел, старший лейтенант зарекомендовал себя наилучшим образом, но вот перспектива повесить себе на шею чужую жену с двумя детьми его откровенно пугала. Собственного, не слишком продолжительного опыта семейной жизни Сашке хватило выше головы, оттого он и испытал подлинное облегчение уйдя с друзьями с Земли на Валгаллу. Да и просто по-человечески, как можно заниматься галактическими проблемами (а что заниматься ими еще придется, он не сомневался), одновременно изображая заботливого и любящего мужа и отца для совершенно ему чужих людей? Куда лучше и удобнее отправить их на Запад. Не в Европу, конечно, известно, ЧТО там начнется всего лишь через год. В США можно, в Канаду, в Аргентину или ЮАС. [ЮАС — Южно-Африканский Союз, британский доминион, ныне — Южно-Африканская Республика.]
Купить Зое поместье с хорошим домом, устроить ребят в приличный колледж. А когда нарком получит назад свое тело, пусть сам и разбирается.
— Для вас бы я это сделал, — после раздумья ответил Власьев.
Перспектива оказаться в цивилизованном мире, да с миллионами в твердой валюте, дожить остаток дней в покое и довольстве казалась крайне заманчивой. Но он ведь еще и боевой офицер! Если в России случится что-то такое... Тут ведь и адмиральских орлов на погонах нельзя исключать. Как вон лихо этот Лихарев (каламбурчик, однако!) предлагал высокие чины и должности милицейскому. И не врал, похоже. — Для вас бы я это сделал, — повторил он, — только... Думать надо. Домой съездить, посмотреть, что там и как, обсудить все. Через границу перебираться — по старому плану или теперь берлинским экспрессом, с заграничным паспортом?
— Обсудим, Николай Александрович, обязательно, — вместо Шульгина ответил Лихарев. — С налета такие дела не решаются. А чтобы сомнений у вас поменьше оставалось, скажу, раз Григорий Петрович себя вправе не считает. Я в данный момент — один из ближайших помощников товарища Сталина.
При этих словах Власьев не сдержал брезгливой гримасы. — Однако поспешных выводов делать не стоит. Тут все куда сложнее. Если вы действительно дворянин, монархист и царский офицер, вы вскоре на многое взглянете совсем иначе. Чистка, которую мы проводим, — это только начало.
Власьев взглянул на Шестакова чуть ли не торжествующе, А я, мол, что вам говорил?! Но сказал совеем другое.
— Чистка — дело благое, "товарищ помощник". Благое. Только зачем же простых людей сотнями тысяч косить? Они, само собой, не ангелы, уже тем виноваты, что белых не поддержали как следует, что после Кронштадта терпели все, как скоты бессловесные, а все же — нельзя так. Как того мальчишку, — вспомнил он парня из тюремной машины, — за шутку невинную — и сразу к стенке.
— Это не мы, Николай Александрович, это как раз "они". А что через неделю или две случится — посмотрите.
— Так если через неделю или две — куда ж мне ехать? — удивился Власьев.
— Давайте завтра об этом, — не выдержал становящегося утомительным разговора Лихарев.
— Если так, позвольте откланяться, — поднялся старший лейтенант. — Куда на ночлег определите?
Наконец-то они остались вдвоем. Тишина в квартире и за окнами, пробивающаяся между высящимися вдали темными башнями Центрального универмага и Лубянского дома бледная полоска грядущей зари.
— А вы спать не хотите, как вас звать-то по-настоящему? — спросил Лихарев.
— Александр Иванович. Только вряд ли стоит запоминать, а то обмолвитесь при посторонних.
— Я не обмолвлюсь. Но будь по-вашему. Так что в известных мне о вас фактах правда, а что — предположения и вымысел? Я ведь знаю наверняка меньше, чем вы предполагаете. Откроем карты?
Видя, что Шульгин молчит, Лихарев медленно воспроизвел имена и фамилии, которые ему сообщила Сильвия.
— В качестве пароля подойдет?
Шульгин снова хмыкнул. Слишком часто ему в последние часы пришлось ограничиваться этим многозначным звуком. Не спеша размял папиросу, хотя курить совсем не хотелось. Но это уж так — начнешь выпивать, папироса сама в руку прыгает.
— И от кого — же столь впечатляющий поминальничек?
— От леди Спенсер, — не стал кривить душой Валентин. Тем более что хранить имя источника в тайне ему не приказывалось.
— Стриптизит старушка, — не слишком понятно для Лихарева выразился собеседник. — А вы, как я понимаю, здешний агент-координатор. Не надо, не делайте удивленного лица. Я про вас все знаю. И про вас, и про леди Спенсер, про базу на Валгалле, которая еще зовется Таорэрой, и даже ее планировку. Откуда, почему — не суть сейчас важно. Что вам "хозяйка" со мной сделать поручила?
Слегка ошеломленный услышанным Валентин, который никак не ждал именно такого поворота, ответил почти машинально:
— Разыскать вас и ей доложить. Пока — все.
— Ну доложите, доложите. Не сейчас, разумеется, хотя бы завтра. И не спешите отличиться, неизвестно, куда все повернется. У меня с леди Сильвией тоже есть о чем поговорить, только раньше в текущей обстановке нужно разобраться.
Сашка решил блефовать, причем блефовать отчаянно и нагло. Того, что он знает об агграх, форзейлях и прочих тонкостях межзвездной дипломатии, вполне достаточно, чтобы создать впечатление своего всемогущества. А там, глядишь, на самом деле получится с Антоном наладить связь.
— Чтобы вы, Валентин, совсем уж болваном не выглядели, я вам кое-что расскажу и о себе, и о вашей начальнице. Имейте в виду, что в какой-то мере я по отношению к вам существо высшее, почему прошу слишком уж откровенно дурака не валять. Кстати — браслетик-гомеостат у вас с собой? Дайте на минутку...
Лихарев без звука протянул ему браслет. Сашка надел его на запястье, взглянул на экран. Жизненный ресурс чуть больше половины. Терпимо, но не очень.
— Пусть пока у меня побудет. Подзаряжусь, а то по вине пресловутой леди Спенсер и упадок сил наблюдается. Так что — выпьем за знакомство?
Лихарев, не чувствуя вкуса, выцедил коньяк. Чувствовал он себя прямо-таки отвратительно. Надо же — только что сам был могущественнейшим человеком в стране, тайно руководил Диктатором, и вдруг, буквально несколькими словами, нарком, ну, не нарком, тот, кто под его личиной скрывается, указал ему место. Он еще не догадался, что Шульгин сломал его не только знанием "тайны тайн", но и с помощью так называемого "синдрома победителя". Советская армия в 1945 году за неделю разнесла в клочья совсем не слабую Квантунскую армию не только за счет материального и численного перевеса, но больше оттого, что после победного мая все, от солдата до маршала, просто не видели в японцах серьезного противника. Что блистательно и подтвердилось.
Так и Шульгин сейчас, человек конца века, знающий все, что случилось и еще случится в стране и мире, неоднократно сталкивавшийся с агграми и всегда выходивший победителем, успевший стать свидетелем их окончательного (так он сейчас думал) разгрома, чувствующий за спиной негласную поддержку Антона с его Конфедерацией, мог позволить себе тон насмешливого превосходства. Была, конечно, пусть и совсем небольшая, опасность, что этот Валентин, если довести его до крайности, просто пальнет ему при случае в затылок из пистолета, чем и снимет все проблемы. Но уж этого он постарается не допустить. Да и Сильвии он, судя по всему, весьма еще нужен. Понять бы еще, в каких отношениях находятся та Сильвия и здешняя. Одно ли они лицо или разные. Конкретно — откуда она знает о нем и о Шестакове? Неужели придумала все сейчас и ждала сорок с лишним лет, пока он родится, вырастет, ввяжется в галактические дела, встретится с ней в Лондоне? Чтобы прислать сюда в каких-то неизвестных целях. Бред? Похоже. А все остальное — не бред? И многое другое нужно успеть понять, пока они не встретятся лицом к лицу. Только больше он ничего подобного сотворить с собой не позволит.
Шульгин, конечно, понимал, что, если потребуется, и сам Лихарев, и уж тем более Сильвия имеют массу способов физического или какого-то еще воздействия, таких, что он не успеет ничего предпринять, а то и заметить это, но одновременно догадывался, что ничего плохого они ему делать пока не станут. Не из страха и не из уважения, а по какой-то другой причине. Возможно, мировоззренческого характера...
— Но это все лирика, дорогой коллега, — решил он прекратить психическую атаку. — Давайте лучше обсудим, что за заговор вы затеваете? Надеюсь, не Сталина собрались шлепнуть? Я, между прочим, тоже считаю себя экспертом по данному вопросу и изнутри и, так сказать, извне. Поверьте моему слову — ничего хорошего из этой идеи не получится. На данном историческом этапе.
— Что вы, что вы! Все как раз наоборот. Мой план предполагает полную смену близкого сталинского окружения, затем — плавную корректировку внутренней, в дальнейшем — и внешней политики.
— А, простите, зачем? Я специально несколько по-дурацки спрашиваю, для наглядности. В зависимости от ответа будем и решение принимать. На вашей стороне мне работать или вместе с семейством на Запад подаваться.
— Хорошо, давайте начистоту поговорим. Я, конечно, не знаю, какие отношения вас с леди Спенсер связывают, какие она на вас планы имеет, но мне вы нужны. Хотя бы на ближайшую неделю. Именно в роли Шестакова. Вы его, кстати, как сейчас воспринимаете? Признаюсь честно — с переносом личностей впервые сталкиваюсь, тонкостей процесса не знаю. А для меня это важно.
Шульгин прислушался к собственным ощущениям. Он помнил рассказы Новикова о самочувствии в теле Сталина, из естественного любопытства, и как психоаналитик тоже, вытягивал из друга массу мелких, на первый взгляд незначительных подробностей. Выходило, что "драйверы" этот процесс воспринимали по-разному. Андрею приходилось почти постоянно бороться с попытками сталинской личности занять доминирующее положение, восстановить контроль над собственным телом, а у Берестина, наоборот, сразу наладился с комкором Марковым почти полный симбиоз, и чувствовал себя Алексей не в пример более комфортно. У него самого получилось нечто среднее.
В первый момент, очнувшись в облике Шестакова, он оставался самим собой процентов на 90, ощущал себя скорее актером, в сотый раз играющим хорошо прописанную роль, нежели "переселенной душой". Потом случилось нечто, и Шестаков его подавил полностью. Только в зыбкой глубине сохранялись тающие обрывки самосознания. Более всего это походило на вязкий полусон-полубодрствование. В какие-то, по преимуществу критические, моменты Сашке удавалось "брать управление на себя", но тоже будто бы во сне — хочешь сделать одно, а получается нечто совершенно другое, подчас — абсурдно-нелепое, даже там, внутри сна вгоняющее в отчаяние. Теперь восстанавливая прошлое посредством памяти наркома о событиях последней недели, он начинал догадываться о возможных причинах случившегося. И только сейчас он снова стал практически полностью самим собой. От Шестакова не осталось даже эмоций и двигательных рефлексов, лишь дистиллированно-чистая память, локализованная совершенно особым образом.
Это можно сравнить с ощущениями человека, свободно владеющего иностранным языком. В любой момент без труда вспоминается нужное слово, при необходимости — переходишь на язык полностью, но в повседневной жизни присутствие в голове нескольких десятков тысяч чужих слов, грамматики, больших кусков научных и художественных текстов, иной психологии даже, если речь идет, допустим, о японском, никак себя не проявляет. Ничего этого, разумеется, Шульгин не стал сообщать Лихареву, ограничился коротким:
— Нормально ощущаю. А словами передать — даже и не знаю как. Сейчас я — это только я. Нужно будет — изображу вам наркома в лучшем виде. Если уж жена не отличила — никто не отличит.
И тут же вспомнил, как все было с Зоей, и испытал моральный дискомфорт. Вот с ней он был как раз не Шестаковым, а самим собой. Правда, ей это явно понравилось... Да и она. Не Сильвия, конечно, но весьма. Шульгин не отказался бы продолжить эту связь. "Тьфу, черт, — опомнился вдруг Сашка. — Ведь только что ты думал, как бы избавиться от Зои навсегда".
— Только вы что же, рассчитываете вновь "его" в наличный оборот ввести? После всего, что случилось? — спросил он Валентина, чтобы отвлечься от воспоминаний.
— Есть такая идея, — признался Лихарев. — Как я понял из последних разговоров, Иосиф Виссарионович на Шестакова зла не держит. Ему ваша выходка скорее даже понравилась. Вот и подумалось. Если я Ежова устранить сумею, еще кое-кого заменим на более подходящих людей, вам место Предсовнаркома, к примеру, занять, то и дальнейшие планы реализовать будет гораздо проще.
Шульгин не выдержал, захохотал в голос. Тут же взял себя в руки, сказал смотрящему на него с недоумением Валентину:
— Вы что, с детства родились таким неудачным шутником или стали им постепенно, с течением времени? Меня — Предсовнаркома? Мало того, что я испытываю давнее и стойкое отвращение к любой систематической, тем более — руководящей работе, так еще и здесь, сейчас?! Я же эпикуреец, циник и бонвиван, к тому же профессиональный авантюрист и искатель приключений. И меня — в сталинскую клетку? Плохой из вас психолог, парниша. — Тут же посерьезнел, спросил тихо: — Кроме всего прочего, вы случайно не слышали, чем обычно кончается самая успешная карьера людей из ближнего круга? Ах, только не говорите мне про Кагановича, Молотова, Калинина, Ворошилова. Товарищ Шестаков по типажу характера больше похож на Вознесенского, Кузнецова, да хоть бы и маршала Жукова. Что, вы таких имен пока не слышали? Ну и слава богу. Товарищи Вознесенский и Кузнецов умнейшие были люди, по советским меркам — почти порядочные, что само по себе удивительно, зарекомендовали себя наилучшим образом многолетними трудами на благо. Первого Сталин публично прочил как раз в Предсовнаркома, второго — на свое место, Генсеком. И что? Стенка-с! Обоим стенка, по приговору суда. И не только им. Еще не меньше тысячи человек за собой потянули, вольно или невольно.
Шульгин даже разволновался во время этой тирады, что вообще бывало с ним крайне редко. Вновь закурил.
— Вы спрашиваете, когда это было? Так. Не слишком давно, вперед. В 1949 году, месяц вот не помню. Весной или летом. Знаменитое "Ленинградское дело".
Тут Лихарев совсем скис. Получается, что его визави вдобавок владеет информацией из будущего. Тогда зачем он, Валентин, вообще здесь сидит, в Москве, то есть занимается мелочной и неблагодарной работой, если есть способ заранее знать все, что произойдет в итоге? Шульгин, умевший не хуже Новикова отвечать на невысказанные вопросы, не удержался:
— Мне кажется, в немалой степени как раз для того, чтобы то будущее, о котором я уже знаю, смогло осуществиться. Меня, то есть Шестакова на месте Молотова, и кого-то другого, кроме Берии, на месте Ежова в имеющемся варианте будущего не просматривается. Эрго — или у вас ничего не получится, или мы опять уйдем в новую реальность.
— Вы о чем?
— О том, о чем вы только что подумали. А вообще знаете, Валентин, пора и честь знать. Последние сутки выдались чересчур напряженными. Даже для меня. Пойдемте спать?
Спать Шульгин, конечно, не собирался, да и не смог бы этого сделать при всем желании. Психологическая установка, вроде бы абсолютно надежная, не действовала. Он впервые за эту сумасшедшую неделю остался один. И вместе с темнотой, тишиной и одиночеством пришли тоска, страх и нечто, подозрительно похожее на отчаяние. На людях он бодрился, держал фасон, да еще встряхивали его адреналин только что пережитой опасности и алкоголь, естественно. Но теперь... Сашка, у кого в юности героями и образцами для подражания были граф Монте-Кристо и джек-лондоновский Волк Ларсен, сейчас чувствовал себя, как Хэмп Ван Вейден из того же романа. В свою первую ночь в матросском кубрике, когда он неожиданно превратился из утонченного аристократа в жалкого юнгу на полупиратской шхуне. Хоть рыдай, хоть бейся головой о стену — ничего не изменишь. Шульгин даже застонал негромко. Этот прозвучавший в гулкой тишине комнаты собственный стон и заставил его опомниться, взять себя в руки.
"Да ерунда все! Только не раскисать, прорвемся! Не в первый раз. Ничего ведь непоправимого не случилось. Как пришел, так и уйду".
Успокоившись, глядел в потолок, стараясь ни о чем не думать, очищал мозги для предстоящего. Вслушивался, как по телу от браслета разливается едва ощутимый ручеек силы и здоровья. Внутренним взором заставлял себя видеть этот ручеек, бегущий по принадлежащему ему теперь телу, по сосудам, по нервам. Словно на картинке из анатомического атласа. Какой-то там "внутриядерный резонанс" возбуждает вибрацию клеток, очищает от кальция и прочей дряни стенки сосудов, выгоняет токсины из печени и почек, заставляет регенерировать рубцы от старых ран в нормальную мышечную ткань. Сашка почувствовал странное, слегка болезненное напряжение возле левого верхнего клыка, давно, в Гражданскую войну, сломанного попавшимся в перловой каше камешком. Еще через минуту он ощутил, что золотая коронка словно бы шевельнулась. Потрогал ее языком, и она легко свалилась, лопнувшая вдоль. Сломанный и обточенный зуб тоже регенерировал, восстанавливал свой первоначальный вид двадцатилетней давности.
Могучая штука этот браслет-гомеостат. Единственно по-настоящему ценная вещь, доставленная агграми на землю для собственных нужд. Благодаря ей и живет Сильвия добрую сотню лет, сохраняя молодость, красоту, и темперамент Клеопатры. В то же время — единственная вещь, которая не поддается воспроизводству на дубликаторе Воронцова-Левашова. То есть поддается, конечно, но по принципу слесаря-интеллигента Полесова. "Мотор был очень похож на настоящий, но не работал".
А если бы работал, тогда что? Наладить их массовое производство, осчастливить человечество перспективой почти реального бессмертия? Очередной вопрос: а не стал бы такой "подарок" чем-то похуже атомной бомбы? Возможно, это и имели в виду аггры, сделав гомеостат неразборным и невоспроизводимым. Шульгин словно старался посторонними, необязательными мыслями отвлечь внимание неких потусторонних сил, возможно, наблюдающих за ним. А сам накапливал, словно заряд в лазере, психическую энергию. Чтобы ее внезапным выбросом дотянуться до экстерриториального во времени и пространстве Замка, где, возможно, сидит сейчас и наблюдает за ним Антон. Как он наблюдал на огромном экране за похождениями Новикова в сорок первом году. Раньше Сашке такая штука уже удавалась. Но сейчас, похоже, импульс ушел в пустоту. По крайней мере, знакомого чувства "соприкосновения" Шульгин не ощутил. Только слабость в теле и головокружение.
"Это еще ничего не значит, — постарался он успокоить себя. — Сигнал мог и пройти, просто Антон отчего-то не среагировал сразу. Подождем. Спешить особенно некуда".
О том, что дело не в Антоне, а в мозге Шестакова, просто не приспособленном для таких методов связи, он старался не думать. Ну ладно. Еще предстоит решить, как вести себя в ближайшее время. Играть в предложенные Лихаревым игры ему абсолютно не хотелось. По многим причинам. Пожалуй, сначала стоит повидаться с Сильвией. Выслушать ее точку зрения на происходящее, заручиться какими-то гарантиями. А может быть, продолжить выполнять задание Антона? Ведь что он требовал от Шульгина — убедить Сильвию встретиться с форзейлем в Замке. Желательно — добровольно. Первый раз это не вышло. Он просто не успел, поймался "на живца". Второй раз на такую дешевку его не купишь. Значит, все ясно? Как говаривал Хрущев: "Цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!"
Лихарев тоже не спал. Несговорчивость "наркома" путала ему все карты. Он ведь гонялся за ним отнюдь не потому, что горел желанием выполнить приказ резидента и его лично волновала загадка странной матрицы. Ему нужен был именно Шестаков. Без всяких внедренных в него "драйверов". Сегодня истекает срок, отведенный для поиска. То, что "нарком" не достался Ежову — хорошо. Просто великолепно. Еще раз умело, ненавязчиво подать Сталину все ошибки, просчеты, да что там — будем называть своими словами — преступно-халатное или прямо преступное поведение наркомвнудела в этой неприглядной истории.
От Ежова нужно избавляться немедленно. Свое дело он сделал, "реорганизовал" органы, устранил почти все одиозные, ленинско-троцкистской ориентации фигуры в руководстве партии и правительства, а на остальных нагнал такого "страха иудейска", что несколько лет можно не опасаться сопротивления и фронды. А кого на его место? Валентин склонялся к кандидатуре Заковского. Опытный разведчик и контрразведчик, крайне неглупый человек, не связан ни с какими группировками и кланами, которых просто не осталось уже в стране, и перепуган происходящим настолько, что будет смотреть в рот ему, Лихареву, если поймет, от кого зависит его жизнь и карьера. Но для всего этого позарез нужно согласие Шестакова, то есть — Шульгина, согласие сыграть роль наркома, пусть всего несколько дней. А там черт с ним, можно отдать его леди Спенсер. Убедительно замотивировав перед вождем очередное исчезновение пресловутого, а также одиозного товарища. Проще всего — изобразить смерть от инфаркта или мозгового удара. Но сначала требуется предъявить его живым и здоровым. Валентин разыскал Заковского.
Зная адрес и номер телефона, это было совсем не сложно. Тот "отдыхал" у себя на квартире. Ответственные работники его уровня никогда не спят, они именно "отдыхают", такова тонкость номенклатурной лексики. Зазвонил телефон на прикроватной тумбочке, комиссар первого ранга, еще не успев открыть глаза, схватил трубку:
— Здравствуйте, Леонид Михайлович, извините, что потревожил.
— Кто говорит?
— Студент говорит, если еще помните такого.
Заковский помнил, конечно, эту кличку. Вернее, псевдоним, клички теперь только у уголовников. Еще по благословенным временам Дзержинского и Менжинского помнил, когда чекисту с четырьмя ромбами не приходилось просыпаться от телефонного звонка в холодном поту и не охватывала его обморочная слабость при мысли, что какой-нибудь ничтожный лейтенант, войдя в кабинет, может вдруг приказать: "Оружие на стол", сорвать петлицы, ордена, с наслаждением дать в морду и погнать пинками вниз, вниз. В последний путь. Давненько они с Лихаревым не встречались с глазу на глаз. Заковский знал, что Валентин по-прежнему обретается вблизи Хозяина, но вот в каком качестве? Все связи обрублены еще в тридцать третьем, и не по его инициативе.
— Да, помню. В чем дело? — сухо ответил комиссар.
— Встретиться надо, "товарищ Лева". — Назвав его так, Лихарев дал понять, что разговор будет серьезный и не по правилам нынешнего времени.
— Когда, где?
— Да уж не на Лубянке. Не бойся, телефон не прослушивается. Гарантия стопроцентная.
— Кто их теперь дает, эти гарантии? — в голосе Заковского прозвучала тоска. Валентин наблюдал за ним с расстояния трех метров и видел, что комиссар, опустив мощные волосатые ноги на коврик, нащупывает в полутьме шлепанцы.
— Я даю, Лева, а у меня они надежные. Через полчаса на углу набережной и Полянки. Да не стучи ты зубами, я на Ежова не работаю...
— Просто холодно, — с досадой ответил Заковский. Не хватало, чтобы собеседник подумал; что он настолько трусит. Да Лихарев и сам видел, что большая, в полокна, форточка раскрыта настежь. Здоровый образ жизни старается вести товарищ замнаркома. А на улице ведь мороз под двадцать градусов.
— Сейчас выхожу.
Валентин заглянул в комнату Шульгина. Сашка как раз пребывал в стадии сладкой утренней дремы, пришедшей вслед за нервной, бессонной ночью. И все же едва слышный скрип двери заставил его мгновенно вскинуть голову.
— Такое дело, Григорий Петрович, мне нужно на час-полтора уйти, так вы не беспокойтесь, спите дальше. К завтраку вернусь.
— Куда вдруг? Что за срочность? — Шульгин почувствовал, острое нежелание даже на короткое время выпускать аггра из поля зрения. Хотя бы до тех пор, пока не достигнута полная ясность в их отношениях.
— Да по вашему, кстати, вопросу. С одним человеком нужно срочно повидаться.
— Что за человек? Отчего вдруг — срочно? Каким краем он меня касается, объясните.
Лихареву объяснять не хотелось. Долго, да и сложно так вот, без подготовки. Шульгин уже натягивал сапоги, всем видом показывая, что не намерен принимать какие-то отговорки.
— А знаете что, — нашел выход Лихарев, — поехали вместе? И вам будет интересно, и делу польза. Заодно и убедитесь.
"Это — хороший вариант", — подсказал Сашке внутренний голос. — Ну, бог с вами, поехали.
На улице уже совсем рассвело, но Заковского Валентин увидел лишь в последний момент, опытный конспиратор прятался в глубокой нише ворот бывшего купеческого особняка, второго от угла Кадашевской набережной. И одет он был не в форменную шинель или кожаное пальто, а в обычный армейский полушубок, под ремень, и командирскую шапку со звездочкой.
Лихарев на секунду притормозил, Шульгин с заднего сиденья распахнул широкую дверцу.
— Кто тут еще? — спохватился Заковский, уже опустившись рядом с Валентином, и дернул правую руку из кармана, где у него наверняка был пистолет.
— Свои, Леонид Михайлович. Неужто вы меня такой дешевкой считаете?
— А! — комиссар только рукой махнул, но оружия в ней уже не было. — Что за дело у тебя вдруг образовалось, "десять лет спустя"?
— Оглянитесь сначала.
Заковский оглянулся, две или три секунды молчал, потом удивленно выругался:
— Ну ни хера себе! Нашлась пропажа.
— Ага, сама взяла и нашлась. Из чистого к нам с вами уважения.
Лихарев вкратце изложил комиссару только что согласованную с Шульгиным легенду. За двадцать минут Валентин смог убедить его поучаствовать хотя бы в этой мизансцене готового к постановке трагифарса.
Да Сашке и самому было крайне интересно увидеть живьем пресловутого персонажа любимого фильма: "Я Лева Задов, со мной брехать не надо", "Я тебя буду пытать, ты мне будешь отвечать", "Я с тобой сделаю, что Содома не делал со своею Гоморрой", "Вся Одесса была без ума — Лева Задов, поэт-юморист". Эти и некоторые другие фразы карикатурно-зловещего Левы из "Хмурого утра" он с друзьями знал наизусть, в школьные годы цитировал в дело и не в дело. Чем-то он их тогда привлекал, садист по версии Толстого, начальник махновской контрразведки. Возможно, как раз тем, что воплощал возможность третьего пути: "Не за белых, не за красных, за вольную волю". Сознательными диссидентами-антисоветчиками юные "шестидесятники", разумеется, не были, но подсознательно, на грани инстинкта. Советская власть им не нравилась. Хотя бы эстетически. Как ни старался великий писатель, выполняя "социальный заказ", сделать Левку как можно отвратительнее, что-то у него не получилось. А может, как раз и получилось. Кукиш в кармане той же власти. А теперь этот самый Задов сидел прямо перед ним...
— И нужен нам ваш совет, товарищ комиссар первого ранга, — подчеркнул звание Заковского Валентин. — Сразу ехать к Сталину с товарищем наркомом, или все же сначала Ежова утопить?
— Есть шансы?— жадно спросил Заковский. Для него это значило очень многое, точнее — все. Прежде всего — жизнь!
— Не было бы — о чем говорить? По крайней мере — они были два дня назад. — Валентин передал последний разговор Сталина с Ежовым и то, что сказал ему Сталин, когда выгнал своего недавнего фаворита из кабинета.
— Тогда... Тогда я бы сделал так, — и Заковский предложил практически то же самое, что планировал сам Лихарев. Только у него вдобавок были на руках убойные против Ежова козыри, и старые, и тщательно подобранные только что. Но без согласия на участие в интриге Шульгина все их планы оставались так, неосязаемым чувствами звуком.
— Мысль, конечно, интересная, — вмешался до сих пор молчавший Сашка. — А ежели товарищ Сталин возьмет и передумает? Пожмет товарищу Ежову его мужественную руку, временно свободную от "карающего меча", и передаст нас с вами ему для принятия надлежащих мер. Исходя из "революционной целесообразности"?
Заковский даже крякнул, услышав этот тщательно выстроенный период. Вполне точно отражающий перепады настроения вождя.
— Вы думаете, Григорий Петрович, это будет так просто? — не поворачивая головы, спросил Лихарев, направляя свой "Гудзон" с Калужской площади на улицу Димитрова.
— Не думаю, но...
— А раз не думаете, так зачем себе голову забивать излишними вариантами? Скажите лучше, как с Леонидом Михайловичем быть? По-моему, не стоит ему сейчас домой возвращаться и на службу пока идти тоже не стоит.
— Почему вдруг? — снова напрягся Заковский.
Подозрительность так въелась в его "плоть и кровь", что в словах Лихарева вновь померещилось привычное. Вначале вполне доброжелательный разговор, обсуждение дальнейших планов, бывало, что и новое назначение с повышением, а через час — арест. Прямо в известном кабинете или на лестнице, а то и за банкетным столом.
— А чтобы не рисковать без толку. Вы знаете, какой "материал" тот же Шадрин успел на вас дать? Может, за вами уже выехали. Мне, признаться, надоело каждый день из тюрем людей выручать.
— Так муровского Буданцева — это вы?..
— Кто же еще? Одним словом, поедем ко мне домой, отсидитесь до прояснения обстановки. А в наркомат позвоните, скажете, что... В общем, сами придумаете, что сказать.
