ГЛАВА 33

Великолепная ночь стояла в Москве. Морозец держался около пятнадцати градусов, с неба сыпался искрящийся в свете фонарей медленный и крупный снежок.

Сейчас бы сесть за стол в хорошей компании, как тогда, тридцать первого декабря семидесятого... На Ленинском проспекте, в компании молодых актеров театра имени... А тут... Слишком пустынны московские улицы в один час двенадцать минут пополуночи, чтобы счесть случайной эту коллизию с неизвестной машиной. Так просто не бывает. А если бывает... Ну, проверим! Шестаков плавно прижал к полу длинную рубчатую педаль газа. "ЗИС-101" послушно рванулся вперед. Белая стрелка на круглой шкале спидометра пошла к флюоресцирующей сотне. "Эмка" сзади не приближалась, но и не отставала. Фары у нее не горели, только продолговатые подфарники на изгибах крыльев, и она то исчезала в темноте, то вновь обрисовывалась в пятнах уличных фонарей. "Сейчас, сейчас мы все проверим окончательно, — думал Шестаков, вспоминая какую-то другую, давнюю гонку с неизвестным противником на московских же, но только летних улицах. — Вот тут сейчас будет одно хорошее место... Только не нужно ехать к центру!"

На улицах этой Москвы, в отличие от той, что непонятным образом вспоминалась Шестакову, вообще не было машин... Нельзя же считать наличием уличного движения в столичном городе изредка появляющиеся автомобили, по преимуществу грузовики коммунального хозяйства, всякие "Хлеб", "Мясо", "Промтовары", очень редкие такси, и еще более редкие машины без конкретных признаков принадлежности. Притом, что в поле зрения едва ли видно было больше одной попутной и одной встречной машины одновременно. Поэтому не так трудно было Шестакову проверить свои предположения. Перед самым Крымским мостом он внезапно и резко положил руль вправо. Длинную машину чуть занесло на свежей, покрывшей укатанную, смешанную с песком ледяную корку пороше, но в поворот он вписался.

— Вить, за нами гонятся.

— Кто? — словно бы не понял Овчаров.

— Пока, думаю, милиция. Продал шофер, сука! А я ему денег дал и вообще. Ты это, я сейчас тормозну за поворотом, и выскакивай. Домой иди. А я разберусь с сам и позвоню из автомата.

— Ты что? — Витюша был слегка пьян и оттого отважен: — Вместе так вместе. У меня и пистолет есть... — Он полез в карман пальто и вытащил какой-то "браунинг" жалкого размера и калибра.

— Спрячь. Я правду говорю. Выскакивай. Мне проще будет. Не хочешь домой — иди проходными дворами на ту сторону Крымского моста. Там жди. Не подъеду через полчаса — вали домой и забудь все, что было. Вывернусь — я тебя найду. Нет — как знаешь. Может, и вправду Троцкий лучше Сталина. Давай!..

Шестаков, оглянувшись, плавно нажал на тормоз, принимая машину вплотную к темной подворотне.

— Только без глупостей, Витя, спасибо за все и живи, как жил. Ты меня не видел и не знаешь...

Бросив в след товарищу эти никчемные в принципе слова, нарком резко рванул машину вперед. Тонкость его плана заключалась в том, что по странным старомосковским обычаям дугообразный Чудов переулок начинался и заканчивался на том же самом Комсомольском проспекте и не знавшие этого или просто забывшие в азарте погони чекисты сами оказались в положении преследуемой дичи. Одновременно это было и проверкой — даже в силу невероятной случайности ехавшая по одному с ним маршруту "эмка" такой петли закладывать бы никак не стала. А зисовский мотор был куда мощнее газовского пятидесятисильного, и сейчас они увидят... Тяжелые удары по крыше машины заставили Шестакова вздрогнуть. Он все время смотрел в зеркало и абсолютно не заметил, как Овчаров метнулся обратно и запрыгнул на задний край правой подножки. Дверца там была заперта, и он, балансируя в опасном положении, держась за тонкую ручку, бил ладонью по крыше, привлекая внимание Григория.

— Вот дурак, — выругался Шестаков, вынужденный вновь притормаживать.

Дотянуться со своего места до задней дверцы он не мог. Распахнул переднюю. Овчаров попытался влезть в машину. Тяжело дышащий и непонятно веселый.

— Ну, вот уж хрен им! Воевать, так воевать до конца! Гони, начальник!

— Нет, Витя, нет! Ты мне в другом месте нужен, не запачканный и на свободе. Секунда времени у тебя, прыгай, дурак, твою мать, иначе...

Настолько, наверное, яростный голос был у наркома и настолько убедительный, что Овчаров все-таки спрыгнул с подножки, растаял в тени удачно оказавшейся рядом подворотни. Облегченно вздохнув — одной обузой на душе меньше, — нарком с перегазовкой включил скорость, вновь разгоняя трехтонный "ЗИС", завертел руль, с трудом вписываясь в узкий и крутой поворот. Никогда он этого не умел по-настоящему, а сейчас выходило здорово! Адреналинчик в кровь, восторг от собственного мастерства, злорадное чувство при мысли о том, каково сейчас будет преследователям. Лопухи ведь там сидят, никогда ничего легче трактора не водили, для них бы и "жигуль-шестерка" гоночным болидом представился, а уж тысячекубовая "Ямаха"...

Мелькающие в голове слова и образы Шестакова даже и не удивляли, сейчас он воспринимал все новые пробуждающиеся способности как счастливую данность, как приятный подарок судьбы. "Все действительное разумно", — так вроде бы говорил преподаватель на семинаре в институте Красной профессуры.

Он вывернул машину на длинный, прямой, освещенный редкими фонарями проспект и через минуту увидел в зеркале тусклые фары все той же повисшей на хвосте "эмки". И — на самом деле так было или померещилось — приоткрылась на ходу дверка машины, вправо-вбок метнулась из нее человеческая фигура. Похоже — послали одного из своих звонить по телефону. Ведь радиостанциями они, слава богу, еще оснаститься не успели. Не то время.

А вот засекли цель, увидели неподалеку будку телефона-автомата — и пожалуйста. Если так — минут через пять-десять поднимут общегородскую тревогу, бросят на улицы все наличные силы, моторизованные и пешие, для перехвата приметного кремового "ЗИСа" с шашечками. Тогда не уйдешь без боя. Надо все заканчивать немедленно. А как? Он чуть ли не взмолился, обращаясь к своему новому естеству, к той непонятной силе, что в острые моменты позволяла ему действовать неслыханным для здешней реальности образом. И тут же получил ответ. Тоже не передаваемый словами, но отчетливый и убедительный. Нет, преследователи тоже ездить умели, в пределах здешней нормы — весьма неплохо. Их машина не просто плотно держалась на хвосте "ЗИСа", а начала его нагонять. Со стороны — а они уже проскочили мимо двух или трех постовых милиционеров на перекрестках — это наверное напоминало правительственный выезд. Впереди и посередине улицы — большой лимузин, "эмка" сопровождения чуть сзади. Мало ли что по этой трассе спецмашины обычно не ездили, но могли же к примеру, в санаторий "Узкое" везти важных отдыхающих.

Метров с тридцати преследователи начали стрелять. Не важно, нервы не выдержали или имели команду не отпускать беглеца ни в коем случае. А то ведь до выезда из города совсем недалеко, и не угадать потом, в какую сторону ему вздумается отрываться и как ориентироваться тем, кто примет телефонный звонок от оперативников. А на часах уже стрелки далеко перевалили за первое деление. Полчаса остается, чтобы все закончить, вернуться к Власьеву. Другого случая может и не представиться, раз пошли такие вот дела. Пять револьверных хлопков, которые услышал Шестаков, его не испугали. Стрельба из движущейся машины по быстроходной цели могла принести успех только случайно. Это Жеглов в кино попал в "Студебеккер" почти сразу, а здесь...

Зато руки у наркома были теперь развязаны и совесть, если она вообще имела к происходящему отношение, — чиста. Все-таки первым начинать действия с известным результатом ему по-прежнему было психологически трудно, А вот теперь — пожалуйста. Он только защищает свою жизнь и свободу. Его никогда не учили подобному. Более того, он не читал о таком даже и в книгах. Однако, словно десятки раз отрабатывал маневр на полигоне, Шестаков на точно выверенный угол подвернул руль, одновременно прижал педаль тормоза. "Управляемый занос", вспомнил он название того, что сейчас проделывал. Покрытая укатанным снегом мостовая идеально для этого подходила.

Машину боком понесло вправо, к тротуару. Шестаков сделал еще несколько резких движений рулем, одновременно отпуская тормоз, перегазовал, выжал сцепление и перебросил влево и назад длинный рычаг скорости. "ЗИС" развернуло почти на 80 градусов. Наплывающий отчего-то медленно-медленно радиатор "эмки" нарком увидел чуть-чуть левее длинной хромированной планки, идущей вдоль капота, как прицельная линия, буквально в десятке метров. Откинувшись назад, упираясь в руль вытянутыми руками и невольно зажмурив глаза он до пола вдавил педаль газа. Невероятно долгая пауза, потом гулкий удар, лязг сминающегося металла, звон стекла, похоже — вскрик. Тишина. Шестакова бросило вперед, он ударился грудью о баранку, но не сильно.

Открыл глаза. Толстое стекло "сталинит" выдержало. А вот "эмке" досталось куда больше. Облицовка радиатора уехала вверх и назад, боковые щитки капота раскрылись, словно крылья птеродактиля, переднее стекло покрылось густой белой паутиной. Над мотором поднимался столб пара. Нарком дернул дверную ручку, мельком подумал — "лишь бы не заклинило". Выскочил наружу. Черная "эмка", судя по первому впечатлению, восстановлению не подлежала. Уж больно ее исковеркал таранный удар лимузина, кованая рама которого далеко выступала за пределы кузова. Для того, возможно, и делалась.

...И конечно, первым делом, невзирая на ссадину на правом виске, из которой текла по щеке липкая и теплая кровь, Шестаков выдернул "наган" из кармана. Он теперь был настоящим рейнджером. Мало ли что чужая машина напоминала смятую консервную банку, отброшенную ударом до черного ствола раскидистой липы у дома на той стороне улицы. А вот соберется с силами кто-то внутри, пусть даже и умирающий уже, и пальнет навстречу... Поэтому Шестаков подходил к машине со всей осторожностью. Ему даже было и несколько жаль этих неизвестных парней в машине, пострадавших неизвестно за что. Они ведь тоже, попросту говоря, всего лишь исполняли служебный долг...

"Так ведь и немцы при печах Освенцима исполняли его же..." — подумалось мельком. В машине чекистов было трое. Водитель и передний пассажир погибли сразу, тут и смотреть нечего было, а тот, что сидел сзади, шевелился и выглядел почти невредимым. Он постанывал и держался обеими руками за голову. Контузия скорее всего, и не слишком тяжелая, если только нет повреждений внутренних органов. Мысль тоже была мимолетная, не требовавшая от наркома специальных усилий. Профессиональная мысль человека, не один год проработавшего врачом "Скорой помощи". И так же профессионально он охлопал карманы погибших, одетых, между прочим, в штатские пальто, но поверх форменных гимнастерок с петлицами. Знаки различия Шестаков смотреть не стал. Хотел было забрать у них револьверы. Тот, что сидел справа, так и держал свой "наган" в сломанной руке, а у водителя он был в сбруе на поясе. Но тут же сообразил — зачем? Лучше вложить и второй "наган" обратно в кобуру. Кому нужно, поймут, конечно, что из него недавно стреляли, но заметят это не сразу. Может быть, только завтра. А пока эта история вполне тянет на обычную аварию. На большой скорости машину занесло на гололеде, и она врезалась в дерево. Но такая легенда, способная хоть на полсуток ввести в заблуждение следствие, пройдет, если удастся завести "ЗИС" и уехать с места происшествия.

На вид повреждения у него небольшие, только смят никелированный бампер и задрано вверх левое крыло. Он убедился, что милиционер хоть и жив, к активным действиям пока не способен, и вернулся к своей машине. Навалился всем телом, крыло со скрипом стало на место. Включил зажигание. Стартер несколько раз провернулся, а потом взревел мотор. Отлично! Он перетащил стонущего чекиста в салон "ЗИСа", уложил на широкое заднее сиденье. Трогая машину, Шестаков еще и успел оглядеться. Поразительная картина, между прочим. Длинный и совершенно пустой в обе стороны проспект, освещенный редкими лампами под жестяными абажурами, раскачивающимися и скрипящими под ветром. Ни души. Несмотря на выстрелы и грохот столкнувшихся машин. Кто-то, может быть, и смотрит из черных окон домов, даже, наверное, набирает телефон ближайшего отделения милиции, но вообще — мертвая тишина. Сюрреализм. Антониони, кажутся, такие мизансцены снимать...

"ЗИС" пошел вдоль бордюра, словно прихрамывая. Его все время тянуло вбок, наверное, повреждена подвеска, и внутри мотора что-то хрипело, вздыхало, побрякивало. Не машина, а лошадь. Да и черт с ней, километра бы на три-четыре хватило, дотянуть до моста, где его должен ждать Витюша, а потом к наркомату.

— Эй, мы куда едем? — раздался вдруг слабый голос с заднего сиденья. Пришел в себя, значит, пациент. Но, судя по характеру травмы, у него должна быть ретроградная амнезия. То есть когда не помнишь, что было непосредственно перед ударом.

— Лежи, не дергайся, — ответил Шестаков. — Куда надо, к Склифосовскому.

— А что со мной? Ох, голова раскалывается...

— Что надо. Разбились вы с дружками в аварии. Пить меньше надо...

— Дак мы разве пили? Мы вроде на работе...

Вот разговорчивый да памятливый попался! А Виктор действительно стоял на мосту в указанном месте. Злой, замерзший, весь хмель из него напрочь выдуло морозным ветерком, и, наверное, клял он сейчас и себя, и старого друга, который втянул его в совершенно идиотскую, чреватую потерей не только должности, но и головы историю. Он повалился на сиденье, матерясь и стряхивая с усов ледышки.

— Ну что? Вывернулся?

Помятого крыла он со своей стороны не увидел.

— Надеюсь, да. Только конь мой железный на глазах сдыхает. Нам бы местечко укромное найти, да поближе, поговорить надо. И дальнейшие вопросы решить.

— Укромное? Так давай назад в парк Горького заедем, сразу влево с моста и через Якиманский переулок, там глухих аллеек полно...

Овчаров знал Москву гораздо лучше Шестакова, который, вообще был петербуржцем, а по столице пешком не ходил уже, наверное, лет пять.

— Мысль однако, а и не сообразил...

3аехали, остановились.

— А кто это у тебя там? — спросил Виктор, услышав очередные стоны и шевеление сзади.

— Как бы получше сказать — "язык". Захвачен в ходе скоротечного встречного боя. Сейчас мы с ним и побеседуем. У нас водки не осталось?

— Откуда же? — удивился Виктор. И вдруг его осенила гениальная идея. — Слушай, машина-то у тебя таксистская?

— Ну?

— Они же всегда с собой водку возят на продажу, особенно по ночам. Сам брал не раз. Давай поищем!

И ведь нашли. В багажнике, в клеенчатой сумке между запасным колесом и деревянным ящиком с какими-то автомобильными железками. Целых пять бутылок. Правда, три из них разбились при столкновении, но две уцелели в катаклизме, и Овчаров с торжествующим видом подкинул их в ладонях.

— Я же говорил! Куда наливать или опять из горлышка?

— Подожди, нам сейчас пить — ни в коем разе! А вот "языка" ублаготворить надо. Ему хуже пришлось. Взбодрится — и побеседуем...

Влили грамм полтораста в рот милиционеру, тот сначала только вяло шевелил губами, водка текла из углов рта на воротник, потом распробовал, несколько раз глотнул уже с жадностью, шумно отдышался. Но по-прежнему, хоть и миновал шок, не понимал, где находится и что случилось.

— Ох, ребята, что-то плохо мне, к врачу скорее бы...

— Сейчас, сейчас. Только скажи, как вы этого гада засечь успели?

— Какого?

— Да за кем гнались, не помнишь, что ли?

— А-а... Ну как? Обыкновенно. Команда поступила, приметы, поехали мы, кажется, Балабанов и говорит — давай по кольцу пойдем. Другие как там еще, а мы по кольцу. Вдруг ему быстро надо...

"Умный человек был Балабанов", — подумал нарком.

— Поехали. Потом увидели, по приметам подходит. Балабанов кричит:

"Вот он! Гоните! А я подмогу вызову. "Перехват" объявлю. Только не упустите". И выскочил. А мы поехали...

"Живой Балабанов, значит", — посетовал Шестаков.

— Поехали, а потом?

— Потом Скачков стрелять начал. Раз он не остановился.

— И все?

— И все. Ничего больше не помню...

Видно было, что ему стало совсем плохо. Голос у него то сипел, то срывался на задыхающийся крик, он пытался подняться повыше на сиденье, скреб пальцами по вельветовой обивке и вновь сваливался набок.

"Перелом основания черепа? — пытался поставить диагноз Шестаков, который и слов таких, считай, никогда не слышал, — или просто тяжелое сотрясение?" — он чувствовал себя как студент третьего курса, прогуливавший занятия по травматологии, а на первой практике вдруг столкнувшийся всерьез с тем, о чем лишь краем уха слышал на лекциях. И не знал, умрет ли пациент в ближайшие минуты, или все обойдется и нет причин для беспокойства. Шестаков щелкнул пальцами, протянул руку. Овчаров, правильно поняв, подал ему удостоверение милиционера. Оперуполномоченным горотдела он был.

— Василь, эй, Василь, подожди, не отключайся. Скажи, кто вас на задание посылал, что сделать-то поручили?

— Как что, а то ты не знаешь? — чекист явно принимал Шестакова за своего товарища, возможно, того, что сидел рядом с водителем.

— Да я же тогда с вами не был, а сейчас подменять придется...

— А... Так это... Из тюрьмы... Сбежал... Рецидивист... Особо опасный... У таксиста... Машину захватил... "ЗИС" номер... Вооружен... Взять. Любой ценой... но живого...— Василий Паничев упал лицом вниз на сиденье, его начало крутить судорогой, словно при эпилептическом припадке. Ничего больше добиться от него было нельзя. Но и то хоть ясно стало, под какой легендой его сейчас ловят.

— Эй, так что делать будем? — спросил порядочно ошалевший от всего происшедшего Овчаров.

— Сейчас... — Шестаков потрогал пульс чекиста. Тот вообще или почти не ощущался, или вдруг начинал резко и неритмично отдавать в палец, которым Шестаков прижимал вену. Кто его знает, возможно, и не жилец. Ну, так тем лучше. Стрелять в голову раненому человеку Шестаков абсолютно не хотел, хотя и знал, что сделать это необходимо. Профессионал ведь перед ним, судя по документу, должен обладать соответствующей памятью и навыками.

— Давай-ка, Вить, пересадим его на водительское место, за руль. И влей ему еще грамм сто...

Но если парень и без того плох, можно и не брать грех на душу. Непослушные губы и коснеющий язык чекиста уже не повиновались ему, большая часть водки пролилась мимо или вытекла из углов рта на воротник.

— Ну, неважно. Брось бутылку рядом. Пусть потом гадают, что, как и отчего... — Шестаков вложил в карманы чекиста и "наган", и удостоверение, устроил его на сиденье поестественнее. Словно бы человек в пьяном виде врезался во что-то, потом, ничего не соображая, заехал в парковую аллею и здесь окончательно отключился. Или даже умер. Недопитая бутылка с только его отпечатками пальцев, валяющаяся на сиденье рядом, рассыпавшиеся из пачки "беломорины" на коленях и полу должны доставить лубянским экспертам некоторую пищу для размышлений.

Но тут Шестаков взглянул на часы. До намеченной с Власьевым встречи оставалось всего пять минут. Какие тут, к черту, психологические изыски, когда времени совсем нет и, судя по развернувшейся на них охоте, больше и не будет.

— Давай, Витя, все переигрываем. Сажаем этого орла на скамеечку, и пусть отдыхает. Выживет — его счастье. Нет — а ля гер ком а ля гер. Цейтнот у меня.

Выворачивая в ближайший узкий переулок, ведущий приблизительно в нужном направлении, нарком продолжал говорить, решительно перебив желание Овчарова задавать еще какие-то вопросы.

— Все, что можно, потом узнаешь. Утром. Я к тебе еще до работы заскочу. А сейчас заброшу к Павелецкому, оттуда как-нибудь доберешься. Такси найдешь или хоть извозчика. Главное — вмертвую забудь, что меня видел и вообще. Придется вдруг показания давать — говори правду. На работе выпил с устатку, потом в вокзальном буфете добавил, как домой приехал — помнишь плохо. Но номер такси и приметы водителя как бы случайно, а запомни. В машине веди себя соответственно. Пусть лучше алкашом тебя посчитают, чем...