ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Ляхов привел себя в состояние уверенности. Уверенности в успехе. Он умел это делать, но не всегда. Обычно требовалась какая-то сильная мотивация, подкрепленная вдобавок удачным стечением обстоятельств, то есть фактором, от него не зависящим.

Так, например, бывало на спортивных соревнованиях, которые ему позарез хотелось выиграть. Вообще-то он был достаточно равнодушен к славе, как таковой, какой-нибудь жетон, значок, медаль, титул чемпиона курса, университета, города для Вадима значили не много, и только ради него призывать на помощь запредельные силы он не пытался.

А вот если, допустим, за ним с трибуны наблюдала девушка, мнение которой в этот исторический период было важнее всего, тут, бывало, таинственный механизм включался, и, выходя на рубеж. Ляхов знал, что сейчас вот будет так, как он задумал. И побеждал соперника, объективно не в пример сильнейшего.

Таким же образом он ухитрился выжить в бою на перевале и пробить усилием воли пленку времени.

И сейчас он заставлял себя возжелать встречи с двойником из всех ему доступных сил, старательно внушая, как важна эта встреча.

...Он находится в безвыходном положении и в этом мире и в том, против него ополчаются неведомые силы, надо непрерывно ждать подвоха со всех сторон, самый близкий человек может внезапно оказаться врагом, Шлимана нет, и как найти его — неизвестно, Розенцвейг со своими покойными сотрудниками в любой момент способен учинить любую пакость.

Одиночество, гулкое, звенящее, засасывающее одиночество. Из него нет выхода, пропасть между ним и нормальным, теплым, благожелательным миром все углубляется. Того мира, в котором Вадим с детства чувствовал себя спокойно, уверенно, защищенно, больше нет. Ветры истории вот-вот разнесут его, как соломенную избушку поросенка.

А сам он сейчас, как серфингист, которого шквал уносит в открытый океан, и берег уже почти не виден, и нет возможности позвать на помощь!

Картина получалась убедительная, Ляхову действительно стало тоскливо и зябко, пальцы чувствовали мокрую и скользкую поверхность доски, за которую он цеплялся из последних сил. Да, а ведь еще акулы! Сейчас его вынесет за рифовый барьер, а там уже шныряют в синей глубине жуткие белые тени!

Только одно может его спасти! Если не это — больше ничего! Единственный друг, которому можно доверять, как самому себе, который, если Вадим погибнет тоже не сможет жить! Он должен услышать его безмолвный вопль о помощи, кинуться к вертолету или глиссеру, догнать, выхватить из воды, и тогда все снова будет хорошо. Горячий пляж, ласковое море, бунгало в тени кокосовых пальм, джин с грейпфрутом... Иначе — Холодная бездна, зубы ненасытных и безжалостных акул... Невероятным усилием Ляхов сумел рвануться вперед и вверх, поймал равновесие, выпрямился на доске, замахал руками в сторону тающего в дымке острова, беззвучно закричал, разрывая легкие, зная, что сил на вторую попытку не будет...

— Да уж, постарался ты на славу! — По ту сторону стола, совершенно как бы из воздуха, возник, соткался альтер эго, одетый в тот же, что и прошлый раз, пятнистый комбинезон, Смотрел на Вадима, как ему показалось, с почтительным удивлением: — Я и не знал, что ты так умеешь...

Ляхов облегченно выдохнул. Грудь и гортань болели, будто он на самом деле перекрывал своим криком свист ветра и трехкилометровое расстояние до берега. Перестарался, пожалуй, ну а, с другой стороны, будь его усилие не столь отчаянным, на разрыв аорты, ничего могло и не выйти.

— А ты разве не умеешь? — Он поймал вздрагивающим огоньком конец папиросы, глубоко затянулся.

— Может, и умею, да никогда не пробовал. Ты же не забывай, я — это не совсем ты. Мы аналоги, а не молекулярные копии...

— Сегодня ты никуда не торопишься или опять исчезнешь на полуслове?

Он опять протянул портсигар второму, и когда их пальцы почти встретились, свободной рукой перехватил его за запястье. Пальцы не прошли насквозь, и не случилось никакого короткого замыкания. Обычная, крепкая мужская рука, слегка шершавая на ощупь ткань куртки.

— Не сомневайся, я вполне материален. Перенести сюда живого человека гораздо проще, чем фантом. Фантомы, призраки, видеообразы слишком подвержены действию всяческих полей, да и поддерживать двусторонний информканал совсем непросто. А насчет срока... Похоже, ты очень хотел нашей встречи. Она тебе очень была нужна. Ну вот и добился. Кто-то где-то решил пойти тебе навстречу. Так что, пожалуй, в сроках я сейчас не ограничен.

— Если бы это было нужно только мне, сомневаюсь, чтобы мое самое сильное желание или мольба (вы ведь восприняли это именно так?) возымело столь немедленное действие.

— Насчет немедленного ты слегка заблуждаешься. Вопрос ходил по инстанциям не один, пожалуй, день...

— А... — раскрыл было Ляхов рот, но тут же сообразил, что удивляться нечему, Бюрократы везде одинаковы, время же — понятие теперь еще более относительное, чем предполагали Эйнштейн и Лоренц.

И сказал совсем другое:

— А откуда ты все это знаешь? Поскольку спешить нам, получается, больше некуда, сделай милость, просвети меня, так сказать, по-братски. В пределах допустимого вашими инструкциями...

— Легко. Что знаю сам — расскажу. О чем догадываюсь — тоже. Понятно ведь, раз я перед тобой засветился и нам предопределено работать вместе, никаких особенных тайн быть не может. Кроме вполне естественных норм секретности, касающихся личностей, деталей операций и тому подобного, ведь так?

Само собой, будучи аналогами и носителями почти идентичных личностных параметров, Вадимы говорили друг с другом не гладкой литературной речью, а неким подобием выведенного вовне внутреннего монолога, когда человек проговаривает едва ли пятую часть текста, остальной процесс идет в свернутом виде. Но мы, для удобства восприятия, будем этот "монодиалог" расшифровывать, адаптировать, а иногда и комментировать.

— Согласен полностью, и все же... Не до конца понимаю сам проект, хотя и думал над этим с той самой ночи. Все-таки — ты в полной мере человек, просто получивший возможность перемещаться между мирами (как в некоторой степени и я), или нечто принципиально иное? Сам понимаешь, от этого многое зависит... Кстати, ты есть не хочешь? Я бы перекусил...

— Не очень, но компанию составлю. Заодно и убедишься...

Попробовав пайковую еду, Вадим второй отметил, что в их российской армии кормят несколько похуже, но и там утвержденный рацион считается лучшим в мире. Жаль только, что достается он не всегда и не всем.

— Так чтобы не было неясностей. Я себя считаю совершенно обычным, нормальным человеком. Как и ты себя. Убедиться в обратном мы возможностей не имеем. Как двухмерное существо не может заглянуть в третье измерение. Без помощи извне. Поэтому впредь к гипотезе о нашей нечеловеческой сущности обращаться не будем. Лекций о сходстве и различии реальностей я тебе тоже читать не буду. Иначе ни на что другое просто не останется времени, хотя тема увлекательная, не спорю. Ну, может, при случае...

Ляхов про себя отметил, что двойник, судя по интонациям, манере говорить, натура более властная и жесткая, нежели он сам. Наверняка это объясняется не только разницей в индивидуальном и историческом опыте, но характером обучения, которое он прошел, готовясь к выполнению миссии.

Возможно, так и задумано — поручить двойнику сразу или постепенно, но захватить в их складывающей тандеме лидерство.

Однако это мы еще посмотрим.

— Как ты помнишь, незнакомец предложил мне поступить на службу. Поскольку нарушения присяги и собственных убеждений я здесь не усмотрел, а срок контракта вскоре заканчивался, на "вербовку" я пошел. Само собой, предварительно изучив условия нового контракта.

— Прямо-таки контракта? На бумаге и с печатью или на пергаменте и кровью?

— Шутник. Вполне обыкновенный контракт с одним из частных международных фондов, поощряющим исследования в области паранормальных явлений. У нас таких дурацких контор навалом, и никого это не удивляет и не вызывает подозрений. Наоборот, чем глупее, тем безопаснее. Штаб-квартира в Сан-Франциско, отделения в десятке университетских городов, в Петербурге тоже есть. Журнальчик выпускают, тиражом пятьсот экземпляров. Платят... Ну, мне платят на уровне менеджера средней руки, десять тысяч баксов в месяц. По ведомости. Реально — сколько захочу...

Ляхов присвистнул.

— И сколько же ты хочешь?

— Да не так чтобы и много. Я ведь не Абрамович, дурью не маюсь. Чисто для проверки попросил раскидать в пять банков по полмиллиона — сделали. На черный день хватит...

— Обычно, когда приходит по-настоящему черный день, деньги уже не нужны, — вставил Ляхов.

— И я о том же. Сто тысяч родителям перевел. Они знают, что я в киллеры не пойду, хоть и стрелять умею, а остальное их не волнует. У нас сейчас такие времена, что и миллион, и десять за неделю сварганить можно, если повезет. Считается, что мне — повезло. А на карманные расходы зарплаты хватает. Отели фирма оплачивает, представительские расходы — тоже...

— Не жизнь, а малина, — с легкой иронией позавидовал Ляхов.

— Именно, — вполне серьезно кивнул Вадим.

— А в чем же все-таки смысл? Чем вы занимает по-настоящему? Каких таких изменений пытаетесь не допустить? Я много думал. Раз вам нужно, чтобы я жил как жил, значит, вас интересует та составляющая нашей реальности, которая зависит именно от моего поведения? А если по-другому станут вести себя другие? За ними что, свои "двойники" присматривают? Этак вам миллионы и миллионы сотрудников нужны. На Земле тесно станет...

— В принципе, ты все понял верно. Я же говорю — голова! Да, так и есть. Мы защищаем ту реальность, которая нам интересна и полезна, от вредных изменений и искажений. Вышло так, что здесь и сейчас ты являешься одной из ключевых фигур. Как, почему — не знаю, да это и не важно. Отчего именно Гитлер и Сталин стали творцами и злыми гениями истории двадцатого века у нас, Корнилов, Келлог, Рузвельт — у вас? Никто не может ответить, но если бы нам стало известно, что некто собирается устранить Корнилова, мы бы вмешались, потому что Деникин войну против большевиков проиграет. Ну и так далее...

— Защита реальности — это дело расплывчатое. В моем непросвещенном понимании — и полиция реальность защищает, и жандармерия, и любое нормальное правительство. От тех, кто ее хочет раскачать. У нас вот — "Черный интернационал" завелся...

— Только все это — защита изнутри, а мы работаем извне. Мое, к примеру, руководство, имеет возможность наблюдать, допустим, веер из десяти альтернативных реальностей, еще кто-то, может быть, из ста... Наблюдать и оценивать. В случае необходимости — принимать меры.

— А — зачем? — задал Ляхов ключевой вопрос — Раз существуют разные варианты, так и пусть существуют. Меня, к примеру, совершенно не волнует, что вы там делаете у себя... Кроме того, даже мне понятно, что измененное прошлое на настоящее повлиять никак не может. Там просто образуется очередная развилка, мы как жили...

— Совершенно верно ты все улавливаешь, будто сто лет этим занимался.

— Приходится. С самого января только и делаю, как соображаю. Фантастику начал читать.

— Ничего ты там не вычитаешь. У вас же не фантастика, а мусор, в слишком спокойном мире вы живете, для толковой фантастики нужны времена опасные, неустойчивые, непредсказуемые. Удивляюсь даже, как что кой-какие аналоги наших авторов у вас сумели реализоваться, и даже похожие вещи написали. Но все равно у нас фантастов в сотни, если не в тысячи раз больше. И уровень... Такое придумывают, что приходится специальные службы создавать для парирования чересчур гениальных озарений. Как-то один парень совершенно от фонаря конструкцию атомной бомбы описал, в то время как "Манхеттенский проект" в самом разгаре был. Чуть не посадили. Алексей Толстой лазер на сорок лет раньше придумал. Так главная опасность даже не в том, что придумывают, гораздо хуже — на Земле (на нашей) такое количество "гениальных безумцев" постоянно воспроизводится, что почти любую, самую бредовую идею берутся реализовать, и, самое смешное — часто вполне успешно. Вот и приходится для них ложные цели создавать, во избежание...

— Нашему Маштакову никто вовремя ложной цели не подсунул, — посетовал Ляхов.

— Именно. Так он у вас, может, на всю Россию один такой, а у нас — стадами ходят. От них и приходится защищаться. В том числе... Вот посмотри, что получилось. Я когда контракт подписал, специальные курсы прошел, и сейчас могу рассуждать почти квалифицированно. В моей реальности похожего Маштакова не случилось. Вернее, он был, только страсть к девочкам превысила изобретательский потенциал, и ничего по-настоящему ужасного он не выдумал. Соответственно, на моем перевале хесболлаховцы несли с собой самые обыкновенные, хотя и очень мощные мины, тоже, впрочем, изготовленные на совсем новом принципе. В Ливане с сирийцами разборки учинять. Там война четвертый десяток лет уже идет, — счел нужным пояснить Вадим, — а когда на вашей стороне "Гнев" сработал, вышло то, чего Маштаков и вообразить не мог. Во-первых, он сработал нештатно, во-вторых — в предположительно слабой точке. Ваш мир, он ведь слишком искусственный, как бывает искусственный хрусталь, на самом деле просто прессованное стекло. Перекаленное и с огромными внутренними напряжениями. Стукнешь чуть сильнее, взрывается, разлетается в пыль. Вот и здесь. Кроме пробоя в боковое время произошло соприкосновение энного количества реальностей. Как в бильярде, когда разбиваешь пирамидку. Или, если представить спектр реальностей в виде многожильного кабеля — случилось короткое замыкание сквозь весь жгут. Причем как шары соударяются разными точками своих поверхностей, так и провода за счет переменного шага витков искра пробивает на разном расстоянии от их начала. Тем самым в нашем случае моменты реальностей совместились разные.

Вечер начал получаться интересным.

— Что же касается невозможности повлиять на прошлое, — вернулся к прерванной теме Вадим-второй, — ты прав только в одном-единственном случае — если мы все живем вдоль единственной временной линии, и возвращение в прошлое осуществляется с нее же. Тогда действительно, произведя МНВ (МНВ — минимально необходимое воздействие (см. А. Азимов. Конец вечности).), мы получаем развилку в том месте, где его последствия становятся значимым, а результат проявляется только через годы и десятилетия. Если же принять теорию кабеля (лично мне она кажется наиболее наглядной), то за счет как раз того, что витки расположены асинхронно, и, зная, так сказать, порядок шага, мы можем не только наблюдать иную реальность, но и проникать в нее практически в любом потребном месте. Делать там все, что заблагорассудится, а потом перемещаться в любую (почти) точку как исходной, так и измененной реальности. При этом все (опять таки — почти) парадоксы снимаются...

— Или, — вклинился в возникшую паузу Ляхов, — они просто переходят в скрытую, не доступную нашему наблюдению форму, и потом проявляют себя самым неожиданным образом.

Поставив таким образом собеседника в тактический тупик, он, извинившись, спустился вниз, чтобы проверить караулы. Бойцы несли службу четко. Да ведь и понятно, повстречавшись с одной только Гретой, начнешь молиться на Устав караульной службы за неимением другой священной книги.

На улицу Ляхов солдатам выходить не велел. Вполне достаточно парного поста в прихожей. Дверь крепкая, окна забраны решетками, на столе посередине растопырил сошки трофейный пулемет "Брен", готовый, в случае чего, создать необходимую огневую завесу.

Двое дежурили, остальные шестеро мирно спали, рассредоточившись по укромным закоулкам дома. Никакая неожиданность не страшна славным российским десантникам и штурмгвардейцам.

С легким сердцем Ляхов вернулся в кабинет. Двойник по-прежнему сидел в кресле, опершись подбородком о согнутую ладонь знакомым, привычным жестом. Задумчиво смотрел на нераспечатанную бутылку виски, с помощью которой Ляхов собирался снять стресс, если ничего не получится с вызовом.

— Ты, братец, что, тоже тоскуешь? — насмешливо поинтересовался Ляхов, вспомнив очень похожую ситуацию лет десять назад.

— А чем я тебя хуже? — вопросом на вопрос ответил Вадим. — Готовая к употреблению посудина иных мыслей вызывать не может. Кроме как надежды превратить обычную тоску в сладкую грусть, наполненную удесятеренным осознанием самого себя...

— Разумеется. Эрих Мария Ремарк, "Триумфальная арка".

— Какой Ремарк? — Вадим-второй вдруг вскинулся, как освобожденная от нижней защелки пружина автоматного магазина. — Какая "Триумфальная арка"? Какой доктор Равик и Париж сорокового года? Ты соображаешь, о чем говоришь? Ты, вообще, кто?

— Да что такого?... — Ляхов было оторопел от непонятного эмоционального взрыва двойника, и тут же до него дошло. — Не психуй, Вадик! Все нормально. Тот самый твой кабель. Ты читал "Триумфальную арку". Я — только "На западном фронте" и "Три товарища". Написанные по итогам общей для нас Первой мировой. Потом у вас была Вторая, и должна была случиться и у нас, невзирая ни на какие пакты Бриана — Келлога! Ну, не случилась. А ты все равно сейчас — здесь! Ты — мой альтер эго. Значит, и для меня она теперь — была. Я знал, что была, еще когда первый раз попал во второй Израиль. Говорил с чеченцем Гериевым. А ну, ответь мне быстро, нет, подожди секунду, я напишу...

Ляхов черкнул на полях лежавшей на краю стола газеты.

— Сколько у вас стоил билет на автобус от Грозного до Минеральных Вод в 1989 году?

Вадим взглянул на него каким-то очень странным взглядом.

— Не знаю точно... Молодой тогда был, в те края не попадал. Но по километражу должно быть рублей десять.

— А у нас — рубль пятьдесят. И глянь на это... — двойник прочел: "Грозный — Минводы — девять рублей". — Если я это знаю, отчего мне про "Триумфальную" не знать? Так что ж теперь? И время у нас одно, получается, со сдвигами какими-то, но одно!

В молчании, для Ляхова торжествующем, для Вадима растерянном, выпили, одинаковым жестом взяв стаканы и одинаково, после глубокого выдоха, без закуски закурив,

— Теперь, пожалуй, продолжай. Мне все равно интересно.

Двойник, немного подсобравшись (Ляхов чувствовал, что первый раунд по очкам прошел вничью, хотя его собственное положение поначалу было проигрышней), решил за рамки заданной схемы не выходить.

— В принципе, все, что ты сказал, — несущественно. Ну, перемешались при взрыве какие-то элементы наших личностей, память частично, могут и другие феномены всплыть, Вообще, теория аналогичных личностей пока не разработана...

— А как она может быть разработана, — вкрадчиво осведомился Ляхов, если естественным порядком аналогичные личности просто не могут возникнуть? Посуди сам. Я тут, вернувшись, с одним неглупым человеком поговорить успел, задал ему, как бы между прочим, вопрос о некоторых следствиях теории Эверетта. В ходе досужей болтовни за рюмкой чая. Пришли к выводу, что если альтернатива, скажем, возникает после того, как человек сделал существенный для всего мира выбор и история изменила свой ход, аналоги имеют право на существование, но только из числа уже живших и там и там, причем в зрелом возрасте. Но если изменение случилось чуть ли не век назад, могут быть аналоги? Сам подумай — до развилки родились только наши деды... Мои остались жить в довольно-таки стабильном и благополучном мире, твои в водовороте войн и революций. Даже вероятность рождения аналогов отцов исчезающе мала, так что говорить о нас самих?

Разволновавшись, Ляхов закуривал, чуть ли не одну от одной, уже третью папиросу.

— А твой вывод? — спокойно осведомился Вадим.

— Или ты сознательно из меня дурака сделать пытаешься, или сам... Поверить, что ты не задумывался о том же, что и я, не могу. Значит...

— Что же, вывод верный. Только дело не в обмане. Просто предполагалось, что слишком глубоко, особенно сегодня, мы влезать не станем, есть более насущные дела, но раз уж это тебя так зацепило...

"А как могло не зацепить? — про себя удивился Ляхов, — По сравнению с тайной собственного происхождения все прочее — семечки, если, конечно, именно сейчас не решается вопрос жизни и смерти. А у нас до утра времени еще много."

— Ты представляешь, что такое компьютер? — спросил Вадим.

— Та же ЭВМ, только по-английски... А при чем тут?

— Как он работает, соображаешь?

— В общих чертах, — неопределенно ответил Ляхов. На самом деле, никак он не соображал. Знал, как включить периферический пульт, как запрашивать информацию с центральной машины, распечатывать тексты. Осознать же, каким образом определенное количество ламп, транзисторов и прочих сопротивлений и конденсаторов в состоянии имитировать почти осмысленную деятельность, даже и не пытался. Байки про двоичный код и алгоритмы не слишком убеждали.

Но Вадим ответом удовлетворился.

— Есть мнение, что вся наша Вселенная — не более чем продукт мышления, или, скажем так — внутрений мир супер-супер в энной степени гиперкомпьютера. И ничего другого просто не существует. Одни только производные. Тогда можно объяснить все происходящее единственной фразой: "Как пожелаем, так и сделаем!"

— Совершенно верно. Так сделано, значит, так и есть. И любые другие вопросы бессмысленны.

— Круг завершился, змея укусила собственный хвост, и мы вернулись к уровню представлений перво-синкретизма. Нет по отдельности ни людей, ни природы, все есть все и сразу, не существует ни причин, ни следствий, ничего нельзя сделать по своей воле и ничего избежать. Живи, пока живется, реагируй только на то, что тебя касается в каждый данный момент. Даже молиться и приносить жертвы некому...

— Редукцио ад абсурдум (Приведение к абсурду — один из приемов средневековой схоластики.), — подвел итог Вадим. — В принципе, так и есть. За маленьким исключением. В пределах собственного существования мы можем и имеем право предпринимать любые действия, направленные на его улучшение. Без оглядки на законы исторического материализма и всякий там детерминизм.

— А как быть с уголовным законодательством? Тоже — без оглядки.

— Братец, ты меня утомил. И сам стал невнимателен. Я ведь сказал — на улучшение существования. Нарушение же законов, со времен царя Хаммурапи, обычно ведет к его существенному ухудшению, как для общества, так и для отдельной личности. То же касается и сознательного нарушения ныне действующих законов природы, вроде закона всемирного тяготения, скажем. Однако, пожалуй, мы засиделись. Я хотел изложить план наших совместных действий, а ты затянул меня в пучину праздных разговоров. Теперь я понимаю причину устойчивой неприязни ко мне начальников всех уровней. Глядеть на себя со стороны и слушать — мучительное дело. Единственный выход — поставить по стойке "смирно" и рявкнуть: "Молчать, когда с вами разговаривают!" Поэтому все остальное — завтра! Поспи, составь предварительный конспектик, иначе рискуем остаться в позиции упомянутой тобою змеи.

К числу умений Ляхова относилось и умение засыпать в любой обстановке, в любом нервно-психическом состоянии. И даже вызывать сны, способствующие полноценному отдыху. Чем он и воспользовался, потому что знал — завтрашний день будет нелегким.

Двойник прав — общаться с самим собой, даже обладающим несколько иной структурой личности — занятие утомительное. А с полным аналогом было бы наверняка вообще невозможным. Как самому с собой играть в шахматы. Или в преферанс. А вот в кости — можно. Можно играть и выигрывать.

Утром они с Вадимом проснулись не одновременно. Ляхов — чуть раньше. Посмотрел на спящего лицом в подушку парня, подумал, что тот действительно обычный человек. Скорее всего.

Естественным образом уставший, при этом совесть у него чиста, и бояться ему здесь нечего. Ни малейшего в его позе напряжения, мышцы лица расслаблены, дыхание ровное.

Будь он биороботом, вообще ирреальным существом, хоть какой-то деталью, нюансом поведения, интонацией выдал бы себя.

Исходя из этого и следует выстраивать линию поведения, Не задаваясь больше вопросом, кто из них чьи макетом является,

Вдруг да и действительно, тот самый супергиперкопьютер разыскал в близких мирах подходящие аналог нужным образом догрузил, подкорректировал память свел их, в собственных целях, как умелый художник вполне способен пририсовать на известной картине лишнюю фигуру, так, что сразу и не задаешься. Особенно если это многофигурное полотно, вроде "Заседания Государственного Совета" Репина, или "Товарищ Ленин на митинге рабочих Путиловского завода" Бродского.

Розенцвейга он застал уже на ногах. Глаза у него были красные, лицо помятое, словно он пьянствовал всю ночь в компании Адлера и своих новых-старых друзей и помощников. На самом же деле, конечно, работал. Знать бы, над чем.

Но спрашивать мы не будем. Незачем. Пока — незачем.

— Как, Львович, пожар идет по плану? Я тут собираюсь съездить кое-куда. Ненадолго, благо концы в вашей стране короткие и дорожное движение напряженностью не отличается. Половину бойцов оставлю в вашем распоряжении, мало ли что...

— Оставьте, Вадим, конечно, оставьте. Тех, кто со мной прилетел, мы с ними все же получше знакомы. А вы куда собрались? Шлимана искать?

Ляхов действительно надеялся сегодня разыскать капитана, только теперь эта задача казалась ему не самой главной.

— Именно. Одну рацию я возьму с собой, так что свяжемся в любой момент. А вечером съедемся, обменяйся информацией. Идет?

— Почему же нет? Только... Стоит ли нам разделяться? Я, кстати, надеюсь, с помощью Залкинда и Греты мы капитана быстрее найдем.

— Попробуйте. Найдете раньше — поставьте меня в известность. Заодно, если это не нарушает ваших планов, можете поручить им провести независимый поиск. Но и, помимо встречи со Шлиманом, выяснить, имеются ли тут некие независимые от него общины? Вдруг да возникли? Может оказаться перспективным. Вы вон в своем Израиле почти всех знаете, вдруг да разыщете солидарных с вами новопреставленных рабов Божьих.

А я тут попутно еще одну гипотезу проверить намереваюсь. Да вы не беспокойтесь, к интересам государства Израиль мои планы отношения не имеют, вопрос сугубо личный. Если что-то получится, я вас тоже проинформирую. Как водится...

Выехали они снова на двух машинах. В передней легком командирском джипе "Бентам", Ляхов с двойником. Сзади, на "Додже 3/4", оснащенном крупнокалиберным "Браунингом", — Колосов с бойцами.

К удивлению Ляхова, Вадим имел при себе гримировочный комплект.

— А ты думал, мы с тобой так и будем разгуливать, парочка близнецов, вызывая нездоровое любопытство? — осведомился двойник, наклеивая темно-каштановые усы и шкиперскую бородку, рисуя коллодием звездчатый шрам от правого уха до середины щеки. Маскировку дополнили контактные линзы с почти черной радужкой. Волосы у него и раньше были подстрижены коротким бобриком, а сейчас он их вдобавок подтемнил в цвет бороды и усов.

Получился этакий мужчина цыганистого вида, лет под сорок. Даже когда он стал с Ляховым рядом, сходство в глаза не бросалось. Разве что фигуры и повадки похожи, как кадровых офицеров с одинаковой статью через одного. Розенцвейг, конечно, при тесном общении мог кое-что заподозрить, так за что подозревать-то. Тем более сводить их вместе Ляхов не планировал.

Но вот двойник, кажется, намеревался отправиться с ним в реальный мир, иначе к чему же эти предострожности?

Ну да, он же сам сказал, что вопрос контакта согласовывался не один день. Вот и согласовали, спланировали.

Увидев двойника, поручик Колосов недоуменно приподнял бровь, ничего, впрочем, не спросив.

— Это наш человек, — успокоил его Ляхов. — Капитан Ушаков, прибыл по отдельному плану.

(Он назвал двойника девичьей фамилией их общей, если это действительно так, матери, а "капитан" — чтобы не слишком зазнавался. Одного полковника на гарнизон хватит.)

— Поехали. Схема прежняя...

За руль он сел сам. Странная привычка или черта характера — с посторонними водителями, даже простыми солдатами, ездил на правом сиденье спокойно, а с хорошо знакомыми людьми, тем более родственниками — не любил.

— Сначала в Триполи...

Там у него был оговорен своеобразный почтовый ящик, в котором Шлиман мог оставить сообщение. Если бы захотел.

По дороге продолжили беседу, причем на этот раз Ляхов старался задавать как можно меньше вопросов. Пусть напарник выговорится, понятнее станет его собственный сюжет и сценарий.

Поначалу Вадим продолжал, как бы рассуждая вслух, анализировать открывшееся ему на новой службе устройство мира.

"Или — легенду прикрытия", — уточнил для себя Ляхов.

— Итак, если предположить, что пробой, вызванный взрывом "Гнева Аллаха", состыковал определенное количество миров (из которых с достоверностью можно идентифицировать четыре, три в реальном времени, один в боковом), то как-то сразу в зоне соприкосновения возникли или активизировались ранее пребывавшие в латентном состоянии Хранители реальности. Коротко говоря, это такие люди (а может быть, и не совсем люди), которые присматривают за тем, чтобы мир не погрузился в пучину смертельных для него парадоксов, — счел нужным прояснить Вадим, хотя и без этого смысл термина был ясен.

— Вроде как лейкоциты вокруг занозы, — проявил знание предмета Ляхов.

— Разумеется, — согласился с ним двойник, — если есть достаточно сложная конструкция, живая или даже электронная, в ней должны существовать и системы поддержания внутреннего гомеостаза, причем надличностного или внеличностного характера, срабатывающие автоматически. Присущие ей изначально,,,

— И, по странной случайности, имеющие человеческий облик?

— Люди — лишь конечное звено, непосредственно действующий эффектор, адекватный повреждающему фактору в наших, гуманоидных мирах...

Не в первый уже раз Ляхов отметил для себя, что Вадим выглядит гораздо более эрудированным человеком, свободно оперирующим терминами и понятиями, ему самому в принципе доступными, но не входящими, так сказать, в активный словарный запас и ближний круг сознания. О чем и спросил (не получалось у него быть бесстрастным слушателем):

— Тебя этому всему тоже специально учили?

— О чем ты? Ах, да. Кое-чему учили, конечно, но главное дело не в том. Просто наша реальность гораздо более технически и научно развита, чем ваша, У вас, друг ты мой, глубокий застой, как у нас принято выражаться. Причин и условий нет для развития по причине длительного мира и стабильности. Как в античности, когда за пятьсот лет конструкцию меча не догадывались усовершенствовать. У вас когда реактивные самолеты появились? Вот то-то. Причем в основном военные, а половина пассажирских до сих пор через Атлантику на "поршнях" летает. И примитивные спутники связи ваши Королевы и Фонбрауны придумали позже, чем мы на Луну высадились, не говоря об атомной бомбе. Войны, понимаешь ли, двигатель прогресса...

— А наш князь не устает повторять, что технический прогресс давно перешел разумные пределы "устойчивого развития", что идеал был достигнут вскоре после мировой войны, все остальное — от лукавого.

— Пожалуй, он и прав. У нас тоже многие так думают. Уровня конца тридцатых, применительно к нашей реальности, вполне бы хватило. За исключением медицины, конечно...

Ляхов рассмеялся.

— Вот-вот. Для тебя все хорошо, кроме медицины, авиаторам подавай "Дальше, выше, быстрее!"... Это у наших такой лозунг, — счел нужным пояснить он,

— У наших тоже был, — кивнул Вадим, — пока не поняли, что дошли до точки и одумались. Но мы опять уклонились?

Ляхов сокрушенно развел руками.

— Направляют же моих хранителей, очевидно, совсем другие силы. Других уровней, я имел в виду. Потому реакция была столь быстрой. Уже через сутки после взрыва на меня вышли и пригласили на работу.

— Естественнее, если бы вышли на меня, — снова вспомнил Ляхов разговор на катере, — все же именно у нас проявил себя хроногенератор, у нас открылось боковое время, у нас начинается война... Здесь и проводить антисептику.

— Вывод правильный по идее, но не по существу. Ты учти — наш мир, по всему выходит, мир главной исторической последовательности, то есть наиболее вероятный, а значит, и устойчивый. Как дом из кирпича в сравнении с соломенной хижиной...

— Так что вам беспокоиться? Живите и не тревожьтесь о крепнущем ветре...

— А если речь не о ветре, а о землетрясении?

— В таком случае — да, пожалуй...

— Значит, на этом мы сошлись. Кое-кто предполагает, что последствия миротрясения для нашего мира будут наиболее катастрофическими, и именно он нуждается в защите. А поскольку он вдобавок наиболее продвинутый, то в нем и развернут "головной филиал" штаба хранителей. Логично?

Ляхов не нашел оснований возразить, и двойник тут же развернул тему на шестнадцать румбов (Шестнадцать румбов, по картушке компаса — 180 градусов.). В полном соответствии с манерой Сократа.

— Это было бы логично при одном условии — если бы хранители на самом деле олицетворяли единый, разумный, причем разумный по человеческим критериям, субъект. Физически или хотя бы организацию. Но мы с тобой знаем, что иммунная система отнюдь не разумна в нашем понимании и не едина. Пока одна ее часть борется с подлинной инфекцией, другая вполне может заняться отторжением вполне полезного имплантата. Так и здесь. Персонифицированные в конкретных людях "лейкоциты" как раз потому, что действуют посредством человеческого разума и используют человеческие методики, волей или неволей становятся вдобавок проводниками некоей идеологии. Террор среды вступает в дело, если угодно. И появляются некие особи, которым одна из реальностей понятнее и милее другой. Заинтересованные в фиксации и сохранении именно ее. Остальные вызывают инстинктивное желание изолировать их или сделать вообще не бывшими. При этом отсутствует строгий, стопроцентно объективный критерий, какую реальность считать единственной и правильной.

— Но ты же сам говорил: реализуется максимально вероятный с точки упорядоченности системы вариант. Если мой мир маловероятен и неустойчив — пусть он самоликвидируется, вам-то что? — со стоическим безразличием осведомился Ляхов. Хотя на самом деле думал совершенно иначе и готов был защищать привычную реальность до последней возможности. К чему, собственно, и подводил его Вадим.

— Но, подожди, — нашелся у Ляхова еще один вопрос, ключевой, как ему казалось. — А как же истинные хранители, имеющие доступ к вселенскому гиперкомпьютеру ? Они-то могут просчитать, как должно быть?

Двойник сокрушенно махнул рукой.

— Да нет никаких истинных. Ты невольно принял пересказ фантастического романа за модель реальности. Но даже в тех же рамках, образно говоря, конструктор компьютера запустил его, запер дверь на ключ и ушел. Уехал в отпуск, рыбу ловить и водку пить. И теперь любой, кто сможет, волен кнопки нажимать и отверткой в потрохах копаться. До какого-то результата... Инструкции конструктор не оставил. Зато откуда-то известно, что одной из степеней защиты гиперкомпьютера являются так называемые ловушки сознания, для того и придуманные, чтобы в случае чего увести взломщика, по-нашему — хакера, в ложную, целиком выдуманную реальность, где любые результаты несанкционированного вмешательства растворятся, как кусочек сахара в горячем чае. И вот, значит, теперь — пусть выживает сильнейший. Кто сумеет прорваться через ловушки, кто сумеет угадать жизнеспособный вариант истории, тот и одержит верх. Так тому и быть. Но вот парадокс наложения миров, чреватый всеобщей аннигиляцией, должен быть устранен.

— И твои хозяева...

— Мои хозяева, если тебе нравится именно это слово, предпочли твой мир. Пусть даже чисто эстетически. Он им нравится больше своего. Но не только в этом дело. Иначе имел бы место так называемый волюнтаризм, причем крайне циничный. Суть в том, что вопреки теории некоего Амнуэля отнюдь не каждый выбор той или иной личности, даже группы людей формирует развилку. Требуется особый уровень напряженности, кумуляция критической массы воль (количества заинтересованных в том или ином решении), причем не важно, осознанный это выбор или массовая визуализация. В моей России победили (не с таким уж большим перевесом) большевики, в твоей — наоборот, но тоже все это произошло на самой грани вероятности. Однако потенциал нереализованных желаний и воль моих соотечественников, сознательно или инстинктивно не приемлющих советский социализм, накапливался в цепях и узлах гиперкомпьютера, как количество телефонных звонков при интерактивном голосовании. При этом сила тока эмоций, не приемлющих социалистическую, а теперь уже и обычную, буржуазную демократию, намного превосходит эмоциональный фон болота. Их мысли и чувства гораздо отрефлектированнее, базируются на какой-никакой, но теоретической, доказательной базе. Их подкрепляют ностальгия по серебряному веку, сохраняющая хождение и авторитет дореволюционная литература и книги эмигрантов первой волны, писания нынешних политологов и фантастов. Плюс к этому — настроения обитателей некоторых других реальностей... И вот за счет всего этого принято решение — фиксировать в качестве единственной — вашу. Малоустойчивую по сути, но наиболее, как бы это сказать, гуманистическую и комфортную. Один из наших философов заявил — в случае чего следует выбирать по этическому, а не какому-либо иному принципу. А чтобы ваша реальность выжила, необходимо расстыковать миры. Отсечь инфильтрацию чуждых воль в узлы компьютера, содержащие матрицу России-2. Как раз это и порождает вашу нынешнюю нестабильность. Сделаем это — и заживем!

Оптимизм и энтузиазм Вадима удивлял. Впрочем, там для них это, возможно, норма. Эпохи бурных исторических событий всегда сопровождаются повышенным эмоциональным фоном.

— Заживем? Ты и твои... ладно, не хозяева, компаньоны, собираетесь жить у нас? А остальные? Сколько у вас там населения?

— В России — сто сорок пять миллионов.

Да, подумал Ляхов, у нас почти четыреста, и то пустовато. Пожили, повоевали соотечественники.

— Всего на Земле?

— Шесть миллиардов с чем-то...

— И что же с ними со всеми будет?

Вадим посмотрел на него недоуменно.

— Тебе — какая разница? Лично я — понятия не имею. Ты вот знаешь, что случилось с людьми, которые могли бы жить, не родись Петр Первый, не открой Колумб Америки, победи в войне Гитлер, а не Сталин? Мы — расстыкуемся, и все. Перейдем с корабля на корабль. Один поплыл основывать США, другой — Бразилию.

— Но ведь, — никак не мог подобрать Ляхов нужные, уместные слова, — если все — правда, твой мир просто исчезнет, со всем твоим прошлым, родителями, родственниками, друзьями. Они как бы умрут. Все!

— Во-первых — не факт. Где-то он существовать все равно будет. А если точно так же исчезнет все?! Сообрази, это не выбор: либо то, либо другое, это — аннигиляция. Ни того, ни другого! Совсем иной уровень принятия решений. Это американцы в сорок пятом выбирали, что бомбить — Хиросиму или Киото, кому жить, кому умереть. Эмигранты выбирали — остаться в Совдепии или бежать в Париж. Это, я понимаю, выбор. А у нас выбор — расстрел или повешение!

Ляхов не мог согласиться с такой логикой, но и возразить ему было нечего. Информации не хватало. И того самого энтузиазма, с которым многомиллионные массы людей могли пять лет Гражданской войны голодать, холодать, ходить в штыковые атаки. Кончился этот энтузиазм. Теперь почти каждый предпочитает думать: "А зачем это нужно лично мне?"

Он только спросил:

— А если на самом деле существуют те, другие, которые желают фиксации исходной реальности? Почему ты не на их стороне? Они хоть сохранят привычный тебе мир, твой настоящий, а не вероятностный народ... А отстыкуют пусть нас, которых для вас тоже никогда наяву и не было.

Вадим уже откровенно веселился, причем веселился зло. Вывел его из себя беззубый гуманизм аналога, которого не клевал жареный петух.

— Во-первых, ни одним фактом, что некто собирается сохранить именно мою реальность, я не располагаю. Вдруг это вообще сторонники коммунизма по Троцкому или всемирной гитлеровской диктатуры? Во-вторых, даже если борются с вами (да-да, с вами, я тут только волонтер!) защитники моего мира и победят они, тем же манером исчезнут не шесть миллиардов наших, а десять миллиардов ваших! То есть ценой моего патриотизма и любви к родителям станет исчезновение лишних четырех миллиардов? Ты готов на такой размен?